Однажды, преодолев нешуточный страх, он пришёл на место гибели Чёрной. В это время уже заметно стемнело, светлым днём Туман не осмеливался приблизиться к ферме изза риска встретить там своего противника. Обнюхав место схватки, он вновь ощутил поблизости свою напарницу, её находчивый ум и напористый характер. Как ему теперь не хватало её изобретательности и дерзости. Расстроенный пёс потихоньку подошёл к самому забору, где совсем недавно столь удачно охотился.
Ночь, за забором выгула нет поросят, это Туман точно знал, он смотрел на верхушку забора и не понимал.
«Мне кажется, чтото изменилось в этом заборе. Здесь чтото не так, как было раньше. Теперь он стал намного выше, такой забор не перепрыгнуть. Сюда ходить незачем, здесь больше пищи не будет».
Разочарованному взору зверя предстала вершина ограды, которую венчали четыре ряда туго натянутой колючей проволоки, и её не перелезть больше, ни при каких обстоятельствах.
59
Молодого повесу прямо у дверей фермы встретила сама Евдокия, грозная, как штормовое море.
— Ты что, опять самогоном ночью накачался? От тебя за километр перегарищем разит.
Колька опоздал на работу почти на целый час и готовился получить от неё законный нагоняй.
— Дусь, не шуми, я сейчас всё сделаю, тут такое дело, понимаешь, я не самогон пил вчера, а отборную водочку, под сургучной пробочкой. Вот и не рассчитал слегка.
— Врёшь ты всё, бродяга, пьянь подзаборная. Ктото ему водочки сургучной поднёс, может, тебя и килечкой пряного посола побаловали?
— Да, была и килечка, а что, потвоему, я и кильки несчастной не достоин?
— Достоин ты, достоин — дрыном вдоль хребта достоин. Будь моя воля, я бы тебе прописала палочной микстуры, уверена, что на пользу было бы. Иди, вон кормушки старые собери и к сварщику отвези, пусть ножки им ремонтирует, совсем разломались. Смотри, чтобы до обеда уложился, потом на склад за витаминами поедем.
— Вот это другое дело, «товарищ генерал», а то палками по мягким, дорогим моему сердцу местам. Насилие над личностью, между прочим, запрещено в нашем государстве.
— Слушай, личность, сделай милость — смойся с глаз, не то сейчас до швабры дотянусь, тогда быть беде.
Хотя в голосе бригадирши слышались гневные нотки, но Кольке стало понятно, что Евдоха отошла и зла больше на него не держит, самое время рвать когти. Подальше от начальства — поменьше приказов.
Кормушки, конечно же, он решил отложить на потом, сейчас перед ним была задача поважнее. От Дуси он прямиком отправился к Николаю, чтобы поделиться с ним главной новостью вчерашнего вечера.
— Здорово, Коль!
— Здоровее видали, говори чего надо, да дыши в сторону, а то голова у меня заболит, ты пахнешь как бочка с нервнопаралитическими газами. Скажи, чего праздновал?
— Мать мне новые пуговицы к пиджаку купила, вот и пришлось обмывать.
— Кончай трепаться, а по делу говори.
— Только правду и ничего кроме правды!
Николая рассердило его несерьёзное поведение, и он грозно заметил:
— Вон мешок в углу изпод витаминов, он не в меру пыльный, видишь?
— Вижу, а что?
— Если не ответишь на мой вопрос, этим мешком получишь в морду, неделю чихать придётся, теперь понял?
— Понял, понял. Одна с утра дрыном грозится, другой пыльным мешком в рыльник натыкать, никакого продыху мне, бедному.
Николай вновь повернулся к Кольке и оставил работу.
— Так ты понял меня или не совсем?
— Понял, понял…
— Ты снова?..
Николайстарший наконец вышел из себя, затем нагнулся и взял в руку тот самый пыльный мешок, пригрозив им младшему пустомеле. Тому ничего не оставалось, как перейти к делу. И он, наконец, без прелюдий начал свой рассказ:
— Вчера вечером, как мать корову подоила, слышу, кобель мой во дворе забрехал, я к окну и глазам своим не верю. У калитки при полном параде, в белой рубашонке и скромный, как первоклассница, стоит сам…
Николай взорвался и с размаху запустил мешком прямо в Кольку. А поскольку охотник и стрелок он был отменный, то мешок прилетел к цели быстрее, чем эта цель успела выскочить за дверь кормоцеха. Облако вонючей пыли окружило всю голову бедного страдальца. Он в этом молочном облаке почти ничего не видел, и дышать ему стало нечем. Вонючая, противно пахнущая, вредная пыль мгновенно заполнила все дыхательные каналы молодого пустомели. Раздался многократный оглушительный чих.
— Ну что, продрал глаза, говорить будешь или ещё разок помочь?
— Не надо.
Колька отряхивал с лица въедливую пыль, а на его лице в это время читалась детская обида, которую выдавали скривлённые губы и влажные глаза. Николаястаршего его удручённый вид настолько развеселил, что он забыл вспыхнувшую было злость.
— Ладно, хватит дуться, в следующий раз не будешь кота за хвост тянуть. Просят тебя говорить — значит, говори, понял?
— Да понял я, понял…
— Ты снова?
Колька спохватился на полуслове и затараторил, как из пулемёта:
— Сам Доля пришёл. Пузырь сургучной в кармане и килька пряного посола таллинской расфасовки.
— Вот те на?! Чего молчалто?
— Я?! Молчал? Да я к тебе первому, а ты мешком в харю…
— Ладно, кончай канючить, что там Доля?
— Ты представляешь, Андрей Максимович совершенно случайно проходил мимо нашего дома и решил навестить меня с неофициальным визитом.
— Ну, что ты сядешь, будешь делать… Совершенно случайно, говоришь?
— Так прямо и сказал: «Дай, думаю, зайду».
Эта выходка Андрея Максимовича говорила о многом. Он ведь первый лгал на парткоме и обвинял Палкана, да и самого Николая, в воровстве молодых поросят. А тут вдруг нарисовалась ситуация до предела комичная.
— Это же надо такое придумать: случайно шёл, по другому концу села, хахаха. А он до того когданибудь стоял рядом с твоим домом?
— Какой там стоял, хахаха, по улице по нашей в жизни не хаживал, хахаха.
— Я не удивлюсь, если и поллитровка у него случайно в кармане завалялась. Нука, расскажи мне, чего он хотелто, зачем приходил?
— А того и хотел, что про своего Тумана разузнать. Я поражаюсь этому Доле. Пёс его негодяй, каких поискать, а у него прямо любовь к нему безграничная. Попадись мне этот гад на мушку, дыр в бортах наделаю больше, чем в дуршлаге. Я прикинулся подпившим, а он и спрашивает: «А что, Туман был в выгуле или его никто не видел? Может, та сука поросят таскала одна?»
— Что же ты его не спросил: как же так получается, что он о своём похороненном Тумане хлопочет?
— Как не спросил, обязательно спросил, так он поднялся и сразу ушёл.
— Ушёл? А что ему ещё оставалось делать? Ты его ко мне посылай в следующий раз, я ему растолкую, где его Тумана искать, он у меня долго туда добираться будет.
— Коль, шутки шутками, а на самом деле — где Тумана искать будем? Я так думаю, его прикончить нужно, иначе он ещё бед натворит.
ГЛАВАIV
Новые проблемы сельских улиц
1
Трудную задачу поставили перед собой охотники: найти того, кто скрылся с умыслом исчезнуть навсегда. Что ещё оставалось делать Туману после того стресса, который он испытал там, у фермы, при встрече с Палканом. Ему в сторону сельских дворов и смотретьто было стрёмно, не говоря уже о прогулках поблизости.
Если задуматься, то становится очевидным, что звериный ужас, как и звериная злоба, звериный азарт — одного поля ягода. И то, и другое, и третье проявляются в каждом конкретном случае, как говорится, сполна, во всей красе, если такое можно считать красивым.
Звериный азарт резвой борзой ни за что не позволит преследуемой жертве расслабиться хотя бы на мгновение, он вымотает беднягу до изнеможения, вскружит ей голову и заставит двигаться в нужном для охотника направлении. Уж ктокто, а охотники высоко ценят азартных собак; неспроста, обретая щенка, хозяин поинтересуется сперва насчёт характера его предков.
— Да, говорите, азарта хоть отбавляй, ну что же, что же, беру, благодарствуйте, беру, как не взять.
— Берите, берите, век потом благодарить будете, не раз ещё спасибо скажете, берите, уж точно не пожалеете.
Если кто ни разу не покупал щенков, может быть, таких разговоров и не слышал, но представить себе можно, как это происходит. Первый врёт, что всё знает, второй врёт, что всё понимает, и в итоге всем приятно — продано.
Злоба звериная — это вещь деликатная. С такой вещью не шутят. Если пёс обзавёлся ею, хозяин должен держать ухо востро. Зверь в доме — это штука опасная, как бомба с радиоуправляемым взрывателем, который ещё неизвестно, в чьих руках находится. Лежит такая «бомбочка» в вашем дворе, симпатичная такая, пушистая, по утрам ласковая, к вечеру угодливая. Ест, пьёт, спит, ну не зверь, а лапочка. Что и когда в его мозгах происходит — никому не понять. Кто его знает, что за шлея под хвост попадёт таким псам. Как бы то ни было, но взрывается эта самая звериная злоба всегда неожиданно. Ничто и никто не спасёт людей, находящихся в пределах досягаемости озверевшего домашнего пса. Единственная страховка для окружающих — это крепкая цепь на шее у опасного чудовища. Онато и помогает присутствующим уцелеть, не пострадать во время злобного припадка озверевшей особи. Но если звериная злоба окажется сильнее цепи, на которую её привязали, то полетят клочки по закоулочкам. Редко встречаются подобные собаки в сельских дворах. Не на ком здесь срывать злобу, входные двери домов и те часто не запираются, уж собаками травить когото тем более нет нужды.
Если вам коечто стало понятно о характерах собак, то разобраться, что такое собачья трусость, не составит труда. Туман, как и все остальные собаки, не умел мстить. Для их собачьего племени такие понятия отсутствуют. Когдато он был силён, по первой прихоти разгонял налево и направо окрестных шавок. Многим досадил — чего там скрывать. Но изменилась ситуация, он был жестоко повержен, едва выжил, что там ещё могло от страха зародиться в его мозгу, мало ли. Может быть, та страшная боль, что как током высокого напряжения прошила его тело, может, вид надвигающегося Палкана, приходящий в ночных кошмарах, страшил его — неизвестно. Известен лишь результат тех событий — сковывающий и парализующий его ужас. В сознании у него засело только одно: Палкан — это смерть. Так вот он и бегал от него, как от собственной смерти. Бегал, как говорится, молнией, да ещё и озирался, опасаясь, как бы не нагнала его эта страшная и беспощадная «старуха» в сером собачьем обличье.
Какоето время у Тумана получалось охотиться, не приближаясь к селу. С трудом, но он научился караулить сусликов, да так ловко, что переловил их почти всех в окрестности. Кормить семейство — дело не простое, тут промашка равна голоду. Мало того, что головастиков своих вскармливать надо, ещё и самому с голоду не загнуться, а его масса тела требовала и соответствующей массы пищи, и вот настала пора подключать ко всем этим проблемам всю массу мозга. Рано утром, перед рассветом, Туман подбирался поближе к суслиной норке и сворачивался в калач чуть повыше лаза. Морду прятал, закрыв её лохматыми лапами, прикрыв глаза, притворялся спящим. С первыми лучиками солнца всё семейство грызунов дружно выползало на свежий воздух. Эти зверьки питаются семенами и травой, а воду почти не пьют, им хватает росы, которая в предрассветный час всегда в изобилии на листьях травы. И сытно, и жажду утоляет. Мудро, но не безопасно. Хищники не дремлют, им становится точно известно время появления сусликов у своей норы. В этом для травоядной мелочи и кроется самая большая опасность. Ведь с восходом светила влага очень быстро испаряется, и опоздавших жажда будет мучить весь день. Так что не зевай, а с рассветом пораньше вставай — это главный суслиный лозунг. Этимто и воспользовался предприимчивый барбос. Ложился он у самой норы так, чтобы наблюдать за входом.
Суслики — зверьки опасливые, чуть что шмыгнут в нору и поминай как звали, тут ловкость нужна особенная. Замрёт в засаде охотник и не шелохнётся, только шерсть слегка на ветру развевается. Для суслика это вроде как сухая травинка или кустик, ведь головы и глаз не видать, значит, не живое, опасности не представляет. Разве что запах собачий, так он тут везде, по всему руслу родника, они к нему привыкли, вот бдительность и притупилась. В этомто и состоит достоинство охотника — усыпить бдительность жертвы. Как только семья опасливо, поодиночке покидала своё жилище, Туман неожиданно вскакивал и лапами перекрывал лазы у норы. Обычно их бывает когда один, а когда и по нескольку, но четыре лапы — тоже немало.
Дальше — проще, добыча сама летела в пасть охотника, причём с максимально возможной для неё скоростью. Перепуганные зверьки искали вход в норку, чтобы по привычке в ней укрыться, а находили смерть в пасти хищника. Ловок был и находчив Туман, на первых порах это его спасало. Но настало время, и сусликов поубавилось, взрослые особи, те похитрее мелочи, да и поголовье стараниями кормильца семейства заметно поредело. Охотиться рядом с норой стало невозможно. Требовалось осваивать новые просторы. Вокруг, поблизости больше родников не было, и суслиные колонии нужно было искать подальше, но в округе много и других желающих перекусить суслятинкой. Конкуренция, а её Туман не выдерживал. Если в его ущелье, по неписаным законам гор, чужаки не заглядывали, то в других местах он сам был чужим и вполне мог нарваться на серьёзный отпор. Хочешь или нет, а ему пришлось всё ближе приближаться к селу. Манили его знакомые запахи дворовой живности, давно ставшей для него добычей. Привычные звуки улиц больше не пугали его, а всё больше манили, и в один прекрасный момент он поддался соблазну.
В доме Михаила Орехова до поры всё было спокойно. Хозяева мирно спали, дети по своим спаленкам беззаботно посапывали. По обычаю, утренний подъём домочадцев устраивала его супруга Ольга. У неё была потрясающая способность просыпаться в любой, заранее назначенный ею час или даже минуту. Михаил, бывало, хвастался этой её способностью заменять собой будильник. Был както случай, попросил её муж: толкни, мол, меня пораньше, часиков эдак в половине пятого. Мы с мужиками надумали в горы сходить — говорят, там, у водопада, архаров видели. Хотелось бы пораньше собраться и сходить поохотиться, может, повезёт — мяса добудем. Так ровно в это время и разбудила его бдительная супруга, ни минутой позже. Вот и сегодня её ранний подъём был запланирован с вечера. На мужнину беду, она по обычаю не проспала.
— Миха, вставай, кончай дрыхнуть, забыл, что ли, нынче на базар собирались ехать, вставай, тебе говорю.
— Чего шумишь, темень на дворе, автобус в шесть, ещё целый час поспать можно, расскрипелась, как телега несмазанная, стихни, злыдня, дай поспать.
— Дам, щас, поспишь у меня, а козу кто выведет, она что, в стойле весь день простоять должна? Тебя в стойле весь день продержать, как тебе всё это понравится, доиться станешь или разобидишься?
Михаил скривился, сощурил глаза и зло проскрипел:
— Я хоть в стойле, хоть за стойлом доиться всё равно не буду. Это ваше, бабское дело доиться, вот и доитесь, а мне дай поспать ещё хоть немного, отстань.
Ольга тоже рассердилась, ей хотелось по привычке заорать на мужа, но домочадцы пока ещё спали, будить их было нельзя, не то что мужа. Она зашипела, словно вода на раскалённой сковороде, её шипение было настолько громким, что полностью могло заменить её крик, но детей в этот раз всё же не разбудила.
— Хватит, сказала, спать ему подавай, поднимайся, тебе говорю. Её напоить ещё надо, на поляну отвести, в самый раз к автобусу поспеть, проспишь, как в прошлый раз, опять сапог зимних себе не куплю, вставай, а то тресну сейчас.
Миха скорчился и, оставшись без дополнительных аргументов, забубнил в ответ:
— Вот ещё один самовар тульский, неугомонная, распыхтелась, рассопелась, раскряхтелась, рас…
У разбуженного в такую рань хозяина неожиданно закончились ругательные эпитеты, и он заворочался, не в силах больше противиться напору собственной жены. Перед тем как встать с постели, он начал слегка раскачиваться. Действительно, козу надо вывести на зелёную травку пораньше, и прохлада, которая способствует кормёжке, да и трава утром посочнее. Селяне в этом толк знают, хочешь или нет, а правила требуют их исполнения.