— А! Вы не хотите назвать своего имени! Значит, вы унитарий, шпион! — в порыве нового ожесточения крикнул незнакомец.
— Нет, нет, почтеннейший сеньор! Поверьте мне, что я во всякую минуту готов дать повесить себя за знаменитого реставрадора сеньора губернатора города Буэнос-Айреса, дона Хуана Мануэля Розаса, супруга усопшей героини, донны Эпкарнасионы Эскурра... упокой, Господи, ее безгрешную душу!.. Отца сеньориты донны Мануэлиты Розас-Эскурра и сеньоров федералов дона Пруденсио, дона Хервазио, дона...
— Черт вас возьми с вашим поминальным списком! — грозно перебил незнакомец. — Я спрашиваю ваше имя!
— Я готов дать себя повесить и за вас и за вашу дорогую семью, сеньор!.. Ведь у вас, наверное, есть семья, глубокочтимый сеньор, не правда ли?
— Вот я вам сейчас покажу свою семью!..
— Очень вам благодарен сеньор... слишком много чести! — бормотал бедный старик, всеми силами надавливая своим тощим телом на стену, в надежде, что она расступится и позволит ему скрыться.
— Нет, я вам все-таки покажу ее! — злобствовал незнакомец. — Хлопните-ка в ладоши, сеньор поминальщик, — вдруг сказал он.
— Зачем же мне хлопать в ладоши, бесценный сеньор?
— Хлопайте, черт возьми, иначе вы сейчас же будете убиты!
Не дожидаясь повторения этой угрозы, дон Кандидо хлопнул в ладоши, недоумевая, для чего это требует незнакомец.
Как только незнакомец таким образом узнал, что у его противника нет в руках оружия, он бросился на него и, приставив к его груди кинжал, свирепо прошипел:
— Сознавайся, к кому ты сюда приходишь... которая из них привлекает тебя? Говори, иначе я прибью тебя к стене!
— К кому я прихожу, сеньор?..
— Ну, да... к Андрее, или...
— К Андрее? Я вас не...
— Ну, так значит, к Гертрудите? Да?
— Помилуйте, сеньор! Я не знаю никакой ни Андреи, ни Гертрудиты!
— Лжешь! Сознавайся лучше, иначе убью!
— Сознавайтесь сами, для чего вы пришли, иначе я разобью вам череп! — вдруг проговорил дон Мигель, одной рукой хватая незнакомца за правую руку выше локтя, а другой нанося ему своим оружием удар по голове.
— Ой!.. Помогите!— закричал пронзительным голосом незнакомец, тщетно отбиваясь от неожиданного нападения.
— Молчите, или я отправлю вас в преисподнюю! — глухо проговорил сквозь стиснутые зубы дон Мигель, нанося неизвестному новый удар по голове.
— Сжальтесь, надо мной, сеньор! — хрипел незнакомец. — Я добрый федералист, падре Гаэте... Не святотатствуйте, проливая кровь духовного лица!
— Бросьте кинжал, падре!
— Дайте его мне! — вскричал ободрившийся дои Кандидо, ощупью вытаскивая из ослабевшей руки монаха оружие.
— Берите, берите и пустите меня, — сдавался монах. — Я духовное лицо, и меня не...
— Позвольте узнать, для чего вы приходите в этот дом, преподобный отец? — насмешливо спрашивал между тем дон Мигель, повторяя собственные слова монаха.
— Я?..
— Да, ты, нечестивый монах! Гнусный федерал! Низкий убийца!.. Мне следовало бы без всяких разговоров раздавить тебя, как ядовитую гадину, но я не охотник до убийств и не выношу запаха крови... Вот сейчас ты дрожишь, недостойный монах, а завтра снова, как ни в чем не бывало, нагло задерешь свою голову и будешь стараться вынюхать человека, который заставлял тебя дрожать, но остался для тебя неизвестным!.. С кинжалом в руке ты взойдешь на кафедру и будешь подстрекать народ против унитариев!
— Нет, нет, клянусь вам, сеньор! — вопил обезумевший от страха монах. — Сжальтесь только надо мной, отпустите меня...
— На колени, негодяй! — продолжал дон Мигель, насильно пригибая монаха к земле. — Вот теперь отлично! Так и оставайся, нечестивец... жрец той бесконечной кровавой вечери, которая затеяна такими же негодяями, как и ты! Стой тут на коленях, гнусный убийца, прикрывающийся монашеской рясой! Это самая подходящая для тебя поза!
Говоря эти слова, молодой человек все время сильно тряс за плечи монаха, уже не оказывавшего никакого сопротивления. Потряся еще некоторое время обезумевшего от страха монаха, дон Мигель повелительно сказал ему:
— Теперь можешь встать!
— Сжальтесь надо мной, сеньор, — продолжал умолять падре Гаэте, не поднимаясь с колен.
— Сжалиться над тобой? А ты пожалел хоть кого-нибудь, лжец политической ереси, называемой у вас федерацией?
— Сжальтесь!..
— Встань, говорю тебе!
— Сеньор...
— Отдай ключ от этой двери!
— Вот он... Не убивайте только меня!
Дон Мигель молча взял ключ, втащил монаха в приемную и запер его там.
— Дон Кандидо, где вы? — окликнул он потом своего спутника.
— Здесь! — тихо ответил старик.
— Идем скорее!
— Идем, дорогой мой, идем! — радостно пролепетал старик, уцепившись за плащ молодого человека.
Но и на этот раз лишь только дон Мигель хотел вложить свой ключ в замок, другой ключ был вложен туда снаружи и дверь отворилась.
— Херувимы небесные, спасите нас! — взвизгнул дон Кандидо, прячась за спину молодого человека.
— Погодите входить! — шепнул дон Мигель на ухо женщине, которая отперла дверь и за которой стояли три другие особы женского пола. Все они послушно отступали назад.
Вытащив на улицу дона Кандидо, который едва держался на ногах, дон Мигель запер дверь и отдал ключ той, с которой уже говорил.
— Вам нужно подождать еще четверть часа прежде, чем вы войдете в дом, — продолжал молодой человек, обращаясь к первой из женщин, которая была не кто иная, как дойна Марселина. — В приемной у вас сидит под замком падре Гаэте.
— Падре Гаэте! — вскричала донна Марселина, всплеснув руками. — Боже мой! Что это значит? Уж не убили ли вы...
— Полноте! Ведь вы меня знаете, и вам стыдно даже думать такие вещи!.. Но дело в том, что если вы сейчас же выпустите его, он погонится за мной, а это было бы мне очень нежелательно. Понимаете?
— Ах, Господи, конечно! Но я...
— Вы должны уверить монаха, — перебил дон Мигель, тщательно кутаясь в плащ, чтобы остальные женщины, стоявшие в стороне, не могли разглядеть его лица, — что не знаете человека, который запер его, и не можете понять, как он забрался в ваше отсутствие к вам в дом. Поняли?
— Понимаю, понимаю, сеньор...
— Смотрите: одно ваше неосторожное слово на мой счет будет стоить вам очень дорого, донна Марселина!.. Советую вам отправиться в какой-нибудь магазин и купить там своим племянницам, что им понравится, пока преподобный отец отдыхает у вас в приемной, — добавил молодой человек, сунув в руку донне Марселине сверток банковских билетов.
После этого он взял под руку полумертвого от страха и волнений дона Кандидо, стоявшего у соседнего забора, и торопливо увлек его за собой вдоль по улице Кочабамба.
Глава XVII
ТРИДЦАТЬ ДВА РАЗА ПО ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
Долго идти беглым шагом учитель чистописания не мог, и поэтому, вскоре вынужден был просить у своего бывшего ученика пощады, у старика подкашивались ноги и захватывало дух.
— Я умру, право, умру! — уверял он, стараясь высвободить свою руку из крепко дернувшей его руки молодого человека.
Но последний продолжал изо всех сил тащить его за собой, говоря на ходу:
— Идите, идите. Если я сейчас пощажу вас, другие потом не пощадят.
Только очутившись на улице Пиедрас, он замедлил шаги и сказал:
— Ну, теперь мы пробежали четыре улицы и можем не бояться, что его преподобие догонит нас, почтенный монах для этого слишком толст.
— Какой монах? О каком это монахе ты говоришь, сын мой? — удивился дон Кандидо, остановившийся немного, чтобы перевести дух.
О том, которого я запер.
— Ах, да, ведь это и в самом деле был монах!
— Да еще с кинжалом!
— Это ужасно, мой дорогой Мигель... А ведь мы держали себя с ним настоящими молодцами, не правда ли? А?
— Гм!.. Вы — да, а что касается меня...
— Я сам не ожидал, что у меня в минуту опасности явится такое непоколебимое мужество.
— Гм, да... Действительно, беспримерное мужество!..
— Не правда ли, Мигель? Ведь в сущности я должен был умереть от страха, когда почувствовал острие кинжала, приставленного к своей груди.
— Понятно, дон Кандидо! Но...
— Но такова уж моя чувствительная, деликатная и впечатлительная организация: она таит в себе запас сил, которые проявляются только в моменты страшной опасности... Знаешь ли, мой дорогой покровитель, что еще немного и я задушил бы этого монаха...
— Потише, мой почтенный друг, потише! — прошептал дон Мигель, снова взяв старика под руку и ведя его дальше.
— А что?.. Разве этот монах идет за нами? — прерывающимся голосом спросил дон Кандидо, озираясь по сторонам.
— Пока нет, но в Буэнос-Айресе стены имеют уши.
— Да, да, это верно, Мигель... Переменим лучше разговор. Я только хотел сказать тебе...
— Что?
— Что, собственно, ты был причиной той опасности, в которой я так неожиданно очутился.
— Это верно, зато я же и спас вас.
— О, да, конечно! Я знаю, что не будь тебя, я ни за что ни про что погиб бы... Поверь, мой дорогой покровитель и спаситель, что я этого вовеки не забуду!.. А как ты думаешь, Мигель, ведь этот окаянный монах...
— Вы опять о том же? Молчите и идите, иначе нас того и гляди сцапают.
Старик весь сжался в комок и прибавил шагу.
Пройдя еще несколько улиц, дон Мигель остановился и не то с сожалением, не то с насмешкой взглянув своему спутнику в лицо, при слабом уличном освещении казавшееся синевато-бледным, вдруг весело расхохотался.
— Чему это ты, Мигель, так смеешься? — спросил старик, вытаращив глаза.
— Так, вспомнил кое-что смешное.
— Насчет меня?
— Да...
— Что же именно, дорогой Мигель?
— Да то, что вас заподозрили было в амурных поползновениях.
— Меня?! Когда же и кто, Мигель?
— Разве вы уже забыли, о чем вас допрашивал монах?
— Ах, да!.. Но ведь ты знаешь...
— Я ничего не знаю, сеньор.
— Как! Ты не знаешь, что я ни с кем не знаком в том доме?
— Это-то я знаю...
— Так чего же ты не знаешь?
— Мало ли чего я не знаю, — ответил молодой человек, забавляясь возраставшим смущением своего бывшего учителя чистописания.
Он продолжал стоять, потому что, пройдя более полумили по дурно вымощенным улицам, тоже почувствовал усталость.
— Спрашивай, что желаешь узнать. Ты знаешь, что я ни в чем не могу отказать тебе, — говорил старик, прислонившись к степе наглухо заколоченного дома.
— На какой улице находится ваш дом? Мне это до сих пор неизвестно.
— А! Ты хочешь оказать мне честь своим посещением? Вот обрадовал бы!
— Вы угадали, я, действительно, намерен посетить вас.
— Да?.. Мы всего в нескольких шагах от моего домика.
— Так я и думал, что вы живете в этом квартале. Ведите же меня к себе.
— Иди вот сюда, на улицу Кюйо.
Через несколько минут старик постучался в дверь дома очень почтенного вида. Дом этот напоминал те дома, которые начали строиться в этом месте с одиннадцатого июня 1580 года, когда наместник губернатора, дон Хуан Гарай, основал город Троицы и гавань Буэнос-Айреса, разбив план города на сто сорок четыре части, из которых дон Хуан Басуальдо получил часть, занятую теперь домом дона Кандидо Родригеса.
Дверь отворила высокая, сухощавая женщина лет пятидесяти, закутанная в большую шерстяную шаль. Она не выразила ни малейшего удивления при виде незнакомого спутника своего господина, а только окинула его пытливым взглядом.
— Есть огонь в моей комнате, донна Николасса? — спросил дон Кандидо, переступив порог.
— Давно уже горит, сеньор, — ответила экономка с произношением, свойственным уроженцам провинции Кюйо и никогда не утрачиваемым ими, хотя бы они с самого детства жили вне своей родины.
Пока донна Николасса, заперев дверь, уходила к себе, хозяин со своим гостем вошли в зал с кирпичным полом, усеянным массой выбоин, так что дон Мигель на каждом шагу спотыкался, несмотря на свою привычку к отвратительным улицам города.
По обстановке этой залы сразу было видно, что здесь когда-то собирались дети, усердно старавшиеся ломать стулья, резать перочинными ножами столы и проливать потоки чернил.
На одном из столов лежали бумаги, чертежи и книги, между которыми первое место занимал громадный словарь кастильского языка. Посредине красовался оловянный письменный прибор, весь закапанный чернилами.
— Садись и отдохни, дорогой Мигель, — предложил дон Кандидо, опускаясь в старинное кожаное кресло, стоявшее перед письменным столом.
— С большим удовольствием, сеньор секретарь, — ответил дон Мигель, садясь напротив него, по другую сторону стола.
— Почему ты не называешь меня по-старому?
— Потому, что вы с нынешнего дня занимаете новое и очень почетное положение.
— Да, благодаря тебе, это мой якорь спасения, дорогой Мигель. Мне, конечно, придется читать много вслух? Но это не беда, мои легкие в порядке, и меня не скоро утомит дон Фелиппе д'Арана.
— Министр иностранных дел аргентинской конфедерации, — договорил дон Мигель.
— Как ты хорошо затвердил титул его превосходительства, Мигель!
— У меня память лучше вашей, сеньор секретарь.
— Что это... намек?
— Пожалуй, да. Я хочу напомнить вам, что вы обещали показывать мне все бумаги, которые будете писать у дона Фелиппе, или хотя бы только передавать их содержание.
— Я сдержу свое обещание, Мигель. Но, сказать по правде, я никак не могу понять, какой тебе интерес узнавать государственные тайны?.. Берегись, Мигель! Вмешиваясь в политику, ты рискуешь подвергнуться тому самому, от чего я чуть было не погиб в тысяча восемьсот двадцатом году. Дело было так: раз я иду из дома одной из моих крестных, уроженки Кордовы — города, в котором, кстати сказать, делаются лучшие пирожные и варенья во всем мире... В этом же городе мой отец учился латыни. Ах, если бы ты знал, какой ученый человек был мой отец! Том Гомера у него был весь истрепан от постоянного чтения. Я еще помню, как однажды, когда мне было лет шесть, я швырнул этим томом прямо в чернильницу, доставшуюся моему отцу в наследство от его прадеда, который был...
— Вы мне уж не раз рассказывали эту историю.
— Ты не хочешь продолжения моего интересного и очень поучительного рассказа, Мигель? Ну, как тебе угодно... Но скажи мне, почему тебе интересно знать политические тайны дона Фелиппе?
— Да так... из любопытства, сеньор...
— И только?
— Конечно... Ведь вы знаете, что я так сержусь, когда мое любопытство не удовлетворяется, что готов порвать все отношения с людьми, отказывающими мне...
— Мигель!
— Да, да, ничего не поделаешь, уж таков мой характер. Притом между порядочными людьми принято оказывать друг другу услуги за услуги, не так ли? — с легкой насмешкой в голосе добавил молодой человек.
— Само собой разумеется, — подхватил старик, беспокойно ерзая в кресле.
— Значит, и вы с этим согласны, сеньор секретарь? — продолжал дон Мигель. — В доказательство этого возьмите в руки перо, а мне дайте чистый лист бумаги.
— Мне взять перо, а тебе дать бумаги?
— Ну, да. Разве это так трудно?
— Конечно, нет! Но... разве мы будем писать, Мигель?
— Да, то есть вы будете писать.
— Каким же образом я буду писать, если у тебя будет бумага, а у меня перо и притом ты сидишь на другом конце стола? — недоумевал дон Кандидо.
Дон Мигель молча улыбнулся, быстро сворачивая бумагу. Окончив эту операцию, он взял ножик и нарезал пачку маленьких квадратиков, величиной немного меньше визитной карточки. По счету этих квадратиков оказалось тридцать два. Отобрав восемь штук, молодой человек положил их перед доном Кандидо, который глядел на него во все глаза, решительно не понимая, что все это значит.
— Что же мне делать с этими бумажками? — спросил он, осторожно дотрагиваясь до них кончиками пальцев, точно боясь, что они могут укусить его.
— А вот я вам сейчас скажу, — ответил дон Мигель. — Что, это перо хорошее? — прибавил он, взяв в руки тонко очиненное перо.