НЕОЖИДАННЫМИ ПРИКЛЮЧЕНИЯМИ И РАЗВЯЗКОЙ.
Каким бы оно ни было, здание это подходило больше, чем шатер Каскабелей. Директор труппы испросил у городского головы соизволения использовать его на все время пребывания в Перми, каковое соизволение ему и было любезно предоставлено.
Да, эти русские — славнейшие люди, хотя и попадается среди них отребье, подобное Ортику! А впрочем, в какой стране нет своих изгоев! Что касается пермского цирка, то его не посрамят выступления труппы Каскабелей. Директор цирка сожалел только, что его величество император Александр Второй не почтит своим проездом его родной город. Но поскольку его величество в Петербурге, то, конечно, ему трудно присутствовать при столь знаменательном событии.
Меж тем Цезарь беспокоился, не утратили ли его артисты своих навыков в прыжках, танцах, силовых упражнениях и т. д. Репетиции забросили, когда «Прекрасная Колесница» достигла Уральского хребта, и больше не возобновляли. Ба! Да разве настоящие артисты не готовы в любую минуту блеснуть своим искусством?
Что до пьесы, то она не нуждалась в репетициях. Ее играли так часто и без суфлера, что главный режиссер ничуть не сомневался в успехе.
Тем временем Ортик уже еле сдерживался, чтобы не выказать свое беспокойство по поводу отсутствия господина Сержа. Накануне встреча не состоялась, и ему пришлось предупредить сообщников о переносе дела на сутки. Он спрашивал себя: почему господин Серж так и не вернулся вечером, как обещал господин Каскабель? Остался ли он в Вальском? Вполне возможно, так как господин Серж, несомненно, ушел именно туда. Но как Ортик ни старался скрыть свое нетерпение, ему не удалось совладать с собой, и он поинтересовался у господина Каскабеля, нет ли известий от господина Сержа.
— Никаких, — ответил господин Каскабель.
— Я думал, — продолжал Ортик, — вы ожидали его еще вечером?
— Это так, — сказал Цезарь, — и неплохо, если бы он поторопился! Он очень расстроится, пропустив представление! Это будет великолепное зрелище! Вы-то его увидите, Ортик!
Хотя господин Каскабель и говорил с беззаботным видом, в глубине души он всерьез беспокоился.
Накануне господин Серж ушел в усадьбу отца, пообещав вериться к рассвету. Шесть верст туда, шесть обратно — пустяк для такого ходока! Раз он не вернулся, оставалось три варианта: или господин Серж арестован по дороге в Вальское, или он дошел, но состояние князя Наркина задержало его в поместье, или же полиция взяла его на обратном пути. Предположение, что сообщникам Ортика удалось заманить господина Сержа в какую-нибудь ловушку, маловероятно, и, когда Кайетта высказала что-то в этом роде, господин Каскабель ответил ей:
— Нет! Тогда бы этот паршивец Ортик не волновался! Он и не подумал бы спросить о господине Серже, будь он уже в руках у бандитов! Ах, подонок! Пока я не увижу, какую гримасу он скорчит на виселице, на другом суку которой будет дергаться Киршев, не будет мне счастья на этом свете!
Господин Каскабель уже плохо скрывал свои эмоции. Корнелии, тоже немало обеспокоенной, даже пришлось заметить ему:
— Цезарь! В конце концов, ты успокоишься или нет? Ты слишком много суетишься! Нужно тебе вправить мозги!
— Вправить можно только то, что есть, Корнелия, и люди пользуются тем, что дал им Бог, и рассуждают как могут! Я знаю только, что мой друг обещал вернуться к утру, а мы до сих пор его ждем!
— Пусть так, Цезарь; ну и что? Ведь никто и не подумает, что он и есть граф Наркин!
— Да, никто… И правда, никто… Если только…
— Что это значит? Что за «если только»? Почему ты заговорил, как Клу-де-Жирофль? О чем речь? Только мы с тобой знаем тайну господина Сержа… Или ты думаешь, что я кому-нибудь проболталась?
— Господь с тобой, Корнелия! Ты — никогда! И я тоже!
— Ну тогда какого черта…
— Видишь ли, я. полагаю, в Перми полно людей, которые когда-то общались с графом Наркиным и могут его узнать! Или вдруг кому-то покажется подозрительным русский в нашей труппе! И наконец, хотя кое-кто считает, что я преувеличиваю, но я слишком уважаю господина Сержа, чтобы в данный момент оставаться спокойным! Если бы я мог хоть чем-нибудь помочь своему другу!
— Прежде всего не суетись; ты только навредишь ему, возбуждая подозрения! — совершенно справедливо заметила Корнелия. — И самое главное — не нарывайся на неприятности, задавая нескромные вопросы, да еще невпопад! Я так же, как и ты, расстроена его отсутствием и предпочла бы, чтобы господин Серж находился здесь! Тем не менее я не схожу с ума, а думаю, что он просто задержался в родительском доме. Сейчас, как я понимаю, при свете дня, он не хочет возвращаться, но сделает это следующей ночью. Поэтому, Цезарь, не глупи! Возьми себя в руки и думай лучше о роли Фракассара, которая принесла тебе самый большой успех в жизни!
Что ж, эта женщина умела рассуждать здраво, и непонятно, почему ее муж не желал открыть ей всю правду. Хотя, вероятно, он поступал правильно. Кто знает, удастся ли Корнелии с ее порывистым характером сдержать себя в присутствии Ортика и Киршева, когда она поймет, что это за люди и какие у них намерения!
Господин Каскабель промолчал скрепя сердце и вышел из фургона, чтобы проследить за установкой инвентаря и декораций в цирке. Корнелия с помощью Наполеоны и Кайетты принялась за ревизию костюмов, париков и прочих причиндалов для спектакля.
В это время мнимые русские матросы занялись, по их словам, оформлением своего статуса как матросов, вернувшихся на родину после кораблекрушения; установленный порядок этой процедуры предполагал множество хождений по инстанциям.
Господин Каскабель и Клу протирали пыльные лавки для зрителей и подметали манеж; Жан и Сандр готовили инвентарь для силовых и гимнастических номеров. Затем они занялись тем, что их импресарио называл «совсем новенькими костюмчиками», в которых эти «несравненные лицедеи разыгрывают пантомиму «Разбойники Черного леса».
Жан грустил больше обычного. Он и не подозревал, что господин Серж — граф Наркин, беглый политический узник, нелегально находившийся в своей стране. Для него господин Серж был богатым русским помещиком, вернувшимся в свои владения, здесь он останется вместе с приемной дочерью. Как смягчилась бы его боль, если бы он знал, что пребывание в Российской империи запрещено господину Сержу и после свидания с отцом он покинет родину в надежде найти убежище во Франции! В этом случае разлука отсрочилась бы на несколько недель, на целых несколько недель счастья!
«Да! — неотступно преследовала Жана одна и та же мысль. — Кайетта останется в Перми с господином Сержем! Через несколько дней мы уедем… и я не увижу ее больше! Прощай, маленький Кайеттик, тебе будет хорошо в доме господина Сержа! Но…»
Сердце бедного юноши разрывалось от горя.
В девять часов утра господин Серж так и не появился у «Прекрасной Колесницы». Правда, как справедливо заметила Корнелия, не стоило ждать его раньше позднего вечера, в противном случае велик риск его опознания и ареста по дороге в город.
«Он не посмотрит наш спектакль! — думал господин Каскабель. — Что ж, тем лучше! Не будем жалеть об этом… Оно будет весьма милым, это представление… для дебюта труппы Каскабелей в пермском цирке! Ох, сколько хлопот, сколько суеты! Так недолго растерять все актерские способности… Я буду отвратителен в роли Фракассара! А раньше мне удавалось наполнить блеском оболочку этого доброго малого! Корнелия, судя по всему, чувствует себя не в своей тарелке! Жан только и думает что о Кайетте! Добросердечные Сандр и Наполеона тоже чуть не плачут при мысли о расставании с «перепелочкой»! Ах, дети, дети, какой провал ожидает нас сегодня вечером! Только невозмутимый и непотопляемый Клу поддержит кое-как репутацию труппы!»
Господину Каскабелю не сиделось на месте, и он отправился за новостями. В таком городишке, как Пермь[199], все моментально узнают, что и где произошло. Наркины — известная и уважаемая фамилия в этих краях… В случае, если господин Серж попал в руки полиции, слух о его аресте немедленно распространится по городу… Дело станет предметом пересудов… А может, графа Наркина уже бросили в пермскую каталажку и он томится там в ожидании суда!
Вот почему господин Каскабель поручил Клу заниматься приведением манежа в божеский вид и отправился бродить по улицам. Он прошелся туда-сюда вдоль Камы, где лодочники занимались своими обычными делами, по верхней и нижней частям города, где жители, как всегда, не отрывались от своих ежедневных хлопот. Он вступал в беседы… подслушивал, не подавая виду… Ничего! Ничего, что имело бы хоть какое-то отношение к графу Наркину!
Но душа его все равно была не на месте, а потому он вышел на дорогу к поместью Вольскому, которую полиция не миновала бы, если бы задержала господина Сержа. И каждый раз, завидев вдалеке группу прохожих, он уже воображал, что это казачий конвой сопровождает бедного узника!
В смятении от подобных мыслей господин Каскабель не думал даже о жене, о детях, о самом себе, о том, какие неприятности ожидали их в случае ареста графа Наркина! И правда, властям не составило бы никакого труда узнать, каким образом политический преступник вернулся на русскую землю и кто ему помог! Это дорого обошлось бы семейству Каскабель!
Пока Цезарь прогуливался по городу и высматривал господина Сержа на дороге в Вальское, в манеж около десяти часов явился некий человек и спросил господина Каскабеля.
В этот момент Клу-де-Жирофль в одиночестве сражался с облаком пыли, поднятым им в середине арены. Он выглянул из него, заметив незнакомца — с виду простого мужика. Клу не знал по-русски точно так же, как мужик не понимал ничего из того, что выдавливал из себя Клу, а потому они долго добивались взаимопонимания. Клу не разобрал ни единого слова, когда его собеседник выразил желание поговорить с хозяином. И тогда мужик сделал то, что должен был сделать с самого начала: протянул Клу письмо, адресованное господину Каскабелю.
Теперь до Клу наконец дошло, что от него требуется. Письмо, на котором начертано славное имя Каскабелей, могло предназначаться только главе семейства… если только не госпоже Корнелии… или господину Жану… а то и господину Сандру или госпоже Наполеоне…
В конце концов Клу взял письмо, показав жестом, что он берется передать его своему хозяину. Затем, после продолжительных и сердечных рукопожатий он проводил мужика, так и не сообразив, откуда тот взялся и кто его послал.
Четверть часа спустя, когда Клу намеревался пойти передохнуть к «Прекрасной Колеснице», у входа на арену появился господин Каскабель, расстроенный и взвинченный как никогда.
— Господин хозяин! — сказал Клу.
— Ну? Чего?
— Я получил письмо.
— Письмо?
— Да, его принесли только что…
— Мне?
— Вам.
— А кто принес?
— Какой-то мужик…
— Какой еще мужик?
— Ну-у… простой мужик… если только это мужик…
— Дай сюда! Бормочешь черт знает что, недотепа!
Господин Каскабель выхватил письмо, увидел адрес, написанный почерком господина Сержа, и побледнел так, что верный слуга воскликнул:
— Господин хозяин, что с вами?
— Ничего!
Ничего? А меж тем этот столь энергичный и полный сил человек чуть не упал в обморок.
Что в письме? Почему господин Серж написал Каскабелю? Очевидно, он хотел поведать о том, что помешало ему вернуться в Пермь еще ночью! Или он все-таки уже арестован?
Господин Каскабель вскрыл письмо, протер как следует сначала правый глаз, затем левый и прочитал содержание на одном дыхании.
Как он заорал! Подобный крик исходит из полуудавленной глотки! Перекореженное лицо парализовала нервная судорога, глаза побелели; он пытался что-то сказать, но не мог произнести ни звука!
Клу решил, что его благодетель сейчас умрет от удушья, и начал развязывать ему галстук…
Но тут господин Каскабель резко подпрыгнул и сильнейшим ударом ноги послал ближайший стул в самые дальние ряды манежа. Он закружился в неистовом танце и вдруг отвесил Клу отменный традиционный пинок в не менее традиционное место… В данных обстоятельствах тот не дерзнул нанести обычный ответный удар: неужели господин Каскабель внезапно помешался?
— Эй, хозяин! — воскликнул Клу. — Мы что, репетируем новый номер? Или мы уже на представлении?
— Ага… на представлении! Никогда еще не бывало у нас такого огррромного прррраздничного пррредставления!
Клу не оставалось ничего, кроме как смириться с таким ответом, что он и сделал, потирая место пониже спины, так как подобные удары он получал действительно по самым большим пррраздникам!
Тут господин Каскабель взял себя в руки и с таинственным видом склонился к самому уху Клу:
— Послушай… Ты ведь не болтун?
— Я? Ну что вы, хозяин! Я никогда никому не выдавал того, что мне доверяли по секрету… если только…
— Тсс! Хватит! Ты видишь это письмо?
— Письмо мужика?
— Да-да! Если ты кому-либо только заикнешься, что я его получил…
— Понял!
— Жану, Сандру, Наполеоне…
— Хорошо, хорошо…
— А особенно Корнелии, моей дражайшей супруге, то клянусь, я те6я набью соломой, как чучело…
— Живьем?
— Конечно, живьем! Чтобы ты прочувствовал, что это такое, балбесина!
После такой угрозы Клу задрожал всем телом.
Затем господин Каскабель схватил беднягу за плечи и прошептал ему предельно самодовольным фатовским тоном:
— Ты же знаешь, как ревнива Корнелия! А видишь ли, Клу… или ты видный мужчина, или нет — третьего не дано! Очаровательная женщина… Русская княгиня! Она пишет мне! Назначила свидание! Пойми! Правда, с тобой этого никогда не случится… с твоим-то шнобелем!
— Это точно, — промямлил Клу, — если только…
Но никто так никогда и не узнал, что он хотел сказать!
Глава XIV
ГРОМОВЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ
Пьеса, носившая сколь оригинальное, столь и привлекательное название «Разбойники Черного леса», представляла собой замечательное произведение драматического искусства. Сотворенная по старинным канонам, она покоилась на принципе единства времени, места и действия. Введение ясно обрисовывало характерные персонажи, интрига завязывалась крепким узлом в середине и счастливо разрешалась в финале; хотя финал без труда предугадывался, он производил превосходное впечатление. Не обошлось здесь и без «сцены борьбы», требуемой самыми притязательными современными критиками, и эту сцену сделали действительно добротной.
Впрочем, вряд ли стоило ожидать от Цезаря Каскабеля одной из модных ныне пьес, где все детали частной жизни переносятся на подмостки и где если преступление и не торжествует, то и добродетель не вознаграждается сполна. Нет! В заключительной сцене «Разбойников Черного леса» по всем законам жанра невинность одерживает триумфальную победу, а зло наказывается самым подобающим образом. Жандармы появляются в тот самый миг, когда кажется, все погибло, и как только они кладут руку на плечо злодея, зал сотрясается от аплодисментов.