В кулуарах Иван Дмитриевич был точнее:
— Ишь, додумались! Дадут из самолета пинком под зад, а там делай что хочешь. Не пойдет! Братцы, товарищ Водопьянов, как так? А? Ерунда получается.
Сторонники выброски, естественно, гарантировали подстраховку в доставке грузов. Но тут восстали хозяйственники. Получалось, что экипировать экспедицию при такой «подстраховке» пришлось бы едва ли не дважды!
Кренкель, знавший капризность и хрупкость радиоаппаратуры, с самого начала держался нас. Услышав о возможной пропаже гидролебедки или какого другого научного оборудования, Федоров гарантировал успех научной работы только при «плавной» доставке аппаратуры. Ширшов — то же.
«Бунт» членов будущей экспедиции сыграл немалую роль в нашей победе.
«Соль» деталей, о которых говорил Шмидт, оказалась настолько крепкой, что теперь даже свидетельства знаменитых полярных исследователей ратовали уже за нас. Они в своих книгах указывали, что в районе полюса есть мощные поля многолетнего пакового льда. Они способны выдержать тяжелые воздушные корабли. Нет солидного опыта посадок? Будет! Ведь не было еще и дрейфующих станций! А мы отправляем.
План посадки огромных экспедиционных самолетов на дрейфующий лед при всем его «безумии» выглядел теперь более практичным, чем вариант парашютного десанта. Решение было принято и утверждено правительственной комиссией.
Уже в июле, месяц спустя после нашего возвращения из разведочного полета, к острову Рудольфа ушел ледокол «Русанов». Он вез все необходимое зимовщикам — запасы продовольствия и горючего для группы обеспечения экспедиции.
Всегда бодрый и жизнерадостный Отто Юльевич Шмидт вошел в то утро в кают-компанию хмурый. Он мрачно оглядел сидевших, молча занял командирское место во главе стола. Порядок на зимовках корабельный. Застолье расписано по штату.
Многие из членов экспедиции, которой предстояло штурмовать Северный полюс, недоуменно переглянулись. Командир выглядел как человек, которого всю ночь мучили кошмары. Даже холеная борода выглядела помятой. В конце стола, где сидели бортмеханики, зашептались.
— Эта погода кого угодно измотает! — заметил сидевший рядом со Шмидтом розовощекий крепыш Папанин.
Мы, сидевшие в середине застолья, расценили утомленность Отто Юльевича по-своему. Отвратительная полярная весна с туманами, пургами, конечно, штука лихая, но были и другие причины для дурного сна. Вечерами мы слушали радио. Надо же, говоря по-летному, «гасить» время. Вот и «гасили».
Радиостанции всего мира уделяли нашему вынужденному сидению на острове Рудольфа солидное внимание. Они наперебой вещали о провале большевистских планов «завоевания полюса». К этому делу привлекались и авторитеты: полярные исследователи, путешественники. И весь этот хорошо спевшийся хор твердил одно: «Большевики предприняли безумную идею», «Большевики потерпели полное фиаско», «Иначе и быть не могло, ибо даже прекрасно оснащенные экспедиции американцев и не мечтали о высадке дрейфующей станции в районе полюса с самолетов».
Сидя в девятистах километрах от шапки мира, слушать все это было тяжело и нудно. Наше состояние можно понять, потому что кое-что в планах приходилось менять. Намечалось идти к полюсу строем. Но в строю тяжелые машины не дотянули и до Архангельска: погода помешала. От Архангельска потянулись цугом, а потом автономно. Парад в воздухе требовал слишком много горючего, метеоусловия не позволяли идти по ранжиру.
Но… Но тут погода принялась играть на наших нервах что и как ей вздумается. Ожидалось, что мы просидим на острове шестидневку, от силы две. В те годы недель не было, думается, только потому, что выходной приходился на церковное воскресенье. Однако прошло уже пять шестидневок, целый месяц!
Пошли разговоры — мол, Махоткин, видимо, оказался прав, утверждая, что базироваться на острове Рудольфа гиблое дело. Так оно как будто и получалось: если погода на полюсе, по расчетам синоптиков, приличная, у нас на куполе туман — не то что зги, пропеллера из кабины не видно.
Начальство донимало нас проверками и перепроверками готовности, мы и сами искали себе дела, но безделье — самый страшный враг зимовщиков — чувствовалось. Мы понимали, что ожидание неизбежно, что бессмысленно рисковать, но представьте себе пассажира, который торопится, а поезд час, день, месяц торчит на запасном пути. Тут никакие занятия не идут на ум. Даже если постараться устать так, что ноги не держат, все равно в голове ералаш. А если учесть, что почти все ребята молодые — много комсомольцев, кровь с молоком, то понятно, что молоко если и не начинает бродить, то колобродить наверняка.
Вечером на тридцать третий день сидения в ожидании погоды на полюсе из дальнего угла кают-компании, где ужинали бортмеханики, послышался голос:
— Отто Юльевич, не можете ли вы ответить на один вопрос?
— С удовольствием, — ответил Шмидт. Его голубые глаза из-под лохматых бровей смотрели радушно. Видимо, уже в тоне вопроса ему почудился подвох, но он с готовностью принял вызов.
— Скажите, куда вы кладете бороду, когда спите? Под одеяло или поверх?
Шмидт вскинул брови, потом задумался и забрал бороду в свой могучий кулак.
— Гм…
— Поверх или под одеяло? — вкрадчиво вопросил голос.
— Не знаю, — ответил Шмидт. — Никогда не задумывался над этим. А действительно, куда? Под одеяло или поверх? Странно, никогда не обращал внимания.
В кают-компанию вошел синоптик Дзердзеевский. Взоры всех обратились к нему. Пожалуй, ни один художник мира не потратил столько времени на изучение оригинала своего будущего портрета, сколько участники штурма Северного полюса занимались мимикой авторитетнейшего синоптика. По одному едва уловимому движению бровей Дзердзеевского мы безошибочно угадывали прогноз погоды на следующие сутки. И не ошибались в своих прогнозах. Стоило войти Дзердзеевскому, как разговоры смолкали.
— Погоды не будет… — сказал синоптик.
Но он мог и не произносить этой фразы. Все уже знали, что он скажет.
После такого сообщения, как обычно, участники экспедиции разбредались по койкам. Настроение, взбодренное ожиданием прогноза, безнадежно портилось. Так было и в тот вечер, о котором идет речь.
А на следующее утро Отто Юльевич вышел к завтраку, измученный бессонницей.
Наконец Отто Юльевич отбросил вилку:
— Где тот бортмеханик, который спрашивал меня про бороду?
Занятые своими заботами, далеко не все обратили внимание на вопрос, заданный Шмидту вчера как бы между прочим.
— А в чем дело? — весело осведомился Головин.
— Всю ночь проворочался! Первый раз в жизни борода мешала. Под одеяло ее суну — неловко. Поверх положу — тоже. Кой черт выдумал этот вопрос? А?
Тут бывшие в кают-компании покатились с хохоту. Мало кто ожидал безотказного действия столь невинного вопроса.
Впрочем, если уж припомнился этот случай, то стоит сказать и о главном, что скрывалось за ним. Вряд ли есть на свете люди более суровые и добрые, более молчаливые и любящие шутку, чем путешественники, а полярные в особенности.
Так, во время перелета нашей армады с Маточкина Шара жертвами розыгрыша стали корреспонденты газет «Правда» и «Известия». До того момента, когда корабли приземлились на острове Рудольфа, они находились в полной «трагической» уверенности, что экспедиция, шедшая на штурм полюса, повернула обратно на материк.
Их подвело солнце, которое в высоких широтах восходит в эту пору не на востоке, а строго на севере. Корреспондентов уверили, что машины повернули на восток, идут обратно. Шмидт, кстати, тоже помалкивал да жал плечами, когда взъерошенные корреспонденты осаждали его.
В предыдущий разведочный полет бортмеханик нашего самолета «Н-128» Василий Лукич Ивашина привез на мыс Желания петуха, который буквально ополоумел. В многомесячном полярном дне он потерял счет времени, кукарекал напропалую круглые сутки, и вид у него был совершенно ошеломленный.
Пилот Махоткин завез на зимовку кота, который стал истинным деспотом полярных собак. Они никогда не видели кошек и подчинялись узурпатору беспрекословно.
Можно было бы рассказать десятки и сотни шуток, выдуманных полярниками, но сейчас речь идет не об этом, а о черте характера, о любви к шутке, о бодрости и жизнерадостности людей, которые избрали своей профессией беспокойную должность землепроходцев…
А погода шутила с нами, мы еще и еще раз готовились к первой встрече советских людей с полюсом. Подумать снова было над чем, и прежде всего навигаторам. Особые условия полета в высоких широтах требовали тщательной подготовки. Ведь никаких данных о полетах у полюса, кроме небольшого личного опыта, полученного в 1936 году, у нас не было.
Вот что писал о своем перелете через полюс на дирижабле «Норвегия» в 1926 году главный навигатор Рисер-Ларсен:
«Не видя солнца из-за сплошной облачности и ведя дирижабль по магнитным компасам, в районе полюса мы сделали огромную петлю, которую определили тем, что, сбросив на полюс национальные флаги, через сорок минут мы вновь увидели эти флаги под собой, в то время как курс держали на мыс Барроу».
То же самое писал и Амундсен о полете к восемьдесят восьмому градусу северной широты в 1925 году. С этим же столкнулись и мы в нашем разведывательном полете в тридцать шестом, когда компаса устраивали «пляски».
О причинах плохой работы магнитных компасов в то время мы имели весьма смутное представление. Ясным было одно: силы земного магнетизма, изменяясь с широтой, отрицательно влияли на поведение картушки. Она рыскала, словно собака, потерявшая след.
Теперь ясны причины, которые мешают правильной работе магнитного компаса. Как известно, полная сила земного магнетизма состоит из двух векторов — вектора горизонтальной составляющей силы и вектора вертикальной составляющей силы.
Первый вектор устанавливает стрелку магнитного компаса в плоскости магнитного меридиана и является для магнитного компаса силой полезной. Эта сила измеряется в эрстедах. Для нормальной работы магнитного компаса требуется сила горизонтальной составляющей 0,06 эрстеда. В Москве она равна 0,17 эрстеда. Ее достаточно для устойчивой работы компаса. На Северном географическом полюсе она равна 0,025 эрстеда, то есть сила горизонтальной составляющей на 0,035 меньше, чем необходимо для уверенной работы стрелки компаса. Поэтому картушка, или стрелка, прибора болтается, рыскает из стороны в сторону.
Второй вектор — сила вертикальной составляющей — наклоняет стрелку к магнитному полюсу. Эта сила для магнитного компаса вредная. Для ее компенсации на противоположный конец стрелки надевают грузик.
Магнитный компас, созданный для работы в северном полушарии, не годится для работы в южном полушарии. Грузик необходимо переместить на противоположный конец стрелки.
В настоящее время созданы специальные карты напряженности магнитного поля Земли, а тогда для полярных широт их не было. Навигатор, глядя теперь на карту, сразу скажет, где магнитный компас будет работать, а где нет.
Магнитные полюса — точки на земной поверхности, где горизонтальная составляющая сила равна нулю, а вертикальная составляет максимум. Иными словами, на магнитном полюсе земного шара магнитная стрелка компаса принимает вертикальное положение по отношению к горизонту. Магнитные полюса не совпадают с полюсами географическими, а располагаются значительно южнее, причем каждый год местонахождение магнитных полюсов меняется. Например, в 1946—1974 годах северный магнитный полюс находился под 74° северной широты и 92° западной долготы.
Поэтому-то магнитная широта, особенно в Арктике, не совпадает с географической широтой. Например, на Северной Земле и на географическом полюсе условия работы магнитного компаса одни и те же, и там и там горизонтальная составляющая сила равна 0,025 эрстеда.
Помимо этих причин, на нормальную работу магнитного компаса влияют и магнитные возмущения, так называемые магнитные бури. Было замечено, например, что стрелка магнитного компаса за один час сорок четыре минуты «ушла» к востоку на 63°. Конечно, при таком состоянии прибора полет более чем безумен. Нов те времена мы почти ничего об этом не знали и шли на ощупь.
Однако ни плохое знание причин, по которым отказывали магнитные компаса, ни неутешительные свидетельства знаменитых полярных исследователей не пугали нас. Мы надеялись на радиомаяк, который был поставлен на острове Рудольфа специально для нашей экспедиции. Да и самолеты оборудованы радиокомпасами — приборами, которые даже в слепом полете позволяют точно ориентироваться на работающую длинноволновую радиостанцию.
На случай отказа радиомаяка каждый из четырех самолетов нашей экспедиции имел дополнительно четыре магнитных компаса. Два помещались в штурманской рубке и два — в кабине пилота. Помимо этого, в штурманской рубке имелись: указатель воздушной скорости, высотомер, часы-хронометр, секстант, радиоприемник для маяка, аэронавигационные бомбы и другие приборы.
Сложные навигационные условия и недостатки тогдашней радиоаппаратуры ставили под угрозу осуществление всей экспедиции. Тренировки новичков бывали весьма жестокими.
Особенно это стало ясным после полета нашего флаг-штурмана Спирина. В Арктике он был впервые и, глядя на ослепительно синее небо, часто шутил:
— Где же знаменитая Арктика? Солнце, легкий зефир… Это же Коктебель!
Однако вскоре ему пришлось отправиться на проверку точности направления зон действия радиомаяка. Лететь решили на легком самолете — биплане «Н-36». Экипаж должен был, захватив только радиоприемник, направиться на юг, подсесть и прослушать работу маяка. Задачу эту взялись выполнить И. Т. Спирин, Е. К. Федоров и С. А. Иванов.
Они вылетели утром и должны были вернуться часа через четыре. Однако прошло двенадцать часов, сутки, а они не возвращались. Передающей радиостанции в этот тренировочный полет не взяли. На поиски отправился самолет «Н-128». Искали безрезультатно.
Только к концу вторых суток над зимовкой неожиданно послышалось тарахтение мотора, и прямо у домиков сел «Н-36».
По дороге в кают-компанию Спирин, обросший, с темными, обмороженными щеками, смеялся и повторял:
— Нашел Арктику! Все-таки она есть!
А произошло с ними вот что. Они отлетели всего километров на пятьдесят к югу, выбрали подходящий островок, сели. Федоров быстро определил координаты. Иванов стал прослушивать радиомаяк. Слышимость была хорошей. Закончив работу, забрались в машину. Они спешили возвратиться к обеду на зимовку. Но мотор не запускался.
Прошел час, другой. Члены экипажа сменялись у винта, старательно крутили его. Однако мотор молчал. И сколько ни старались его оживить, сколько ни крутили лопасти, падая от усталости, мотор хоть бы чихнул.
Тем временем мороз крепчал. Поднялась пурга.
Ни спальных мешков, ни продуктов экипаж с собой не взял. Забравшись в тесную кабину, полярники обнялись, стараясь согреть друг друга.
Сдерживая озноб, Федоров и Иванов время от времени справлялись у Спирина:
— Хорошо ли в Коктебеле? Водички бы со льда…
Спирин молчал и, покряхтывая, тесней прижимался к товарищам. В колпак кабины были видно: на горизонте синей глыбой вздымался близкий и недосягаемый для них остров.
Вечером Федоров разделил между собратьями по несчастью единственную плитку шоколада и заметил, что Арктику «выдумали» корреспонденты.
Только к концу вторых суток, когда мороз отпустил, с превеликим трудом удалось наконец запустить мотор, подогрев его горящей паклей, пропитанной маслом. В нарушение всех и всяких инструкций. И через тридцать минут «Н-36» благополучно приземлился на острове-базе.
Были и другие эпизоды, которые все больше и больше убеждали нас, что с Арктикой шутки плохи. Только с виду, только с первого взгляда могла показаться вымышленной ее суровость. Блестящие «зубы» Арктики можно было принять за улыбку, насмешливую улыбку сильного, даже свирепого противника.