— Сударыня, — удивился король Эдмунд, — ив моей душе пробудилось такое же предчувствие.
— И в моей, прекрасный брат мой, — отозвался король Питер.
— В моей — тоже, — подтвердила королева Сьюзен. — Поэтому, если вам угодно послушаться моего совета, идем отсюда поскорее. Вернемся туда, где остались наши лошади, и прекратим эту погоню. Оставим в покое Белого Оленя.
— Сударыня, — ответил король Питер, — я должен просить вашего прощения, но вашему совету я последовать не могу. Вспомните, с тех пор, как мы стали королями и королевами Нарнии, ни одно дело, которое мы затевали, мы не бросали на полпути, будь то битва, походы, дела правосудия, поиски приключений или развлечения. Именно поэтому нам удавалось все, за что бы мы ни брались.
— Сестра, — сказала королева Люси, — наш царственный брат совершенно прав. Великий будет нам стыд, если страх, либо некое предчувствие заставит нас отказаться от столь счастливо начавшегося приключения. Не стоит упускать этого благородного зверя.
— И я скажу то же самое, — присоединился король Эдмунд. — К тому же я сгораю от нетерпения узнать, зачем поставлен здесь этот столб, и по доброй воле не поверну назад, если даже мне посулят самые знаменитые сокровища Нарнии и заморских стран!
— Ну что же, да будет с нами Аслан! — воскликнула королева Сьюзен. — Если таково ваше желание, пойдем же поскорее дальше и испытаем все приключения, что уготовила нам судьба!
Короли и королевы вступили в чащу. И стоило им пройти по ней двадцать шагов, как они вспомнили, что вещь, которая их так удивила, называется Фонарным Столбом. А когда прошли еще двадцать шагов, внезапно обнаружили, что прокладывают себе путь не сквозь сплетения веток, а через меховые пальто. А в следующий миг они все вывалились из платяного шкафа в какую-то пустую комнату, и уже не королями и королевами в охотничьих одеяниях, а прежними Питером, Сьюзен, Эдмундом и Люси в обычной их одежде. Был тот же самый день и тот же самый час, когда они вошли в шкаф, чтобы спрятаться от миссис Макриди. Сама миссис Макриди была еще в коридоре, они слышали, как она беседовала с туристами. К счастью, в пустую комнату она их не повела, поэтому дети избежали неприятной встречи.
На этом, наверно, можно было бы закончить нашу историю. Но дети чувствовали, что должны честно объяснить профессору, почему у него в шкафу нет четырех пальто. Профессор, бесспорно, по-своему весьма замечательный человек, не стал им говорить обычных в таких случаях вещей вроде: “Не болтайте глупостей!” или “Нехорошо лгать!”. Он поверил всему, о чем они ему рассказали, и сказал:
— Не думаю, чтобы вышел какой-то толк, если вы снова попробуете пройти сквозь шкаф и поискать там пальто. Этим путем вам в Нарнию больше не попасть. Да и вряд ли эти пальто кому-нибудь понадобятся, если вы даже сумеете вернуть их... А Нарния... Хм... Конечно же, вы еще вернетесь туда. Ведь вам же было сказано, кто однажды стал Королем Нарнии, тот пребудет им всегда. Но дважды через один и тот же вход вам туда не пройти. И не пытайтесь сами снова найти этот вход. Если вы туда вернетесь, то скорее всего тогда, когда меньше всего будете об этом думать. И не стоит вам слишком часто говорить о Нарнии даже друг с другом... Что? Как вы узнаете, что снова окажетесь у входа? Ну, это вы сами поймете. Такие вещи сразу говорят сами за себя... Поэтому помалкивайте, но глядите в оба... И все-таки, я хочу знать, чему их учат в этих школах?
И это был уже самый настоящий конец приключениям в платяном шкафу. Но если профессор был прав, то приключения в Нарнии только начинались.
КОНЬ И ЕГО МАЛЬЧИК
Глава первая
НАЧАЛО ПУТЕШЕСТВИЯ
Мы расскажем здесь об одном приключении, которое произошло в Нарнии и Калормене, а также в землях, расположенных между ними. Это было в Золотой Век Нарнии, в дни Верховного Короля Питера, правившего страной вместе со своим братом и сестрами.
В то время далеко к югу от Нарнии, в обширной и могущественной стране Калормен, на берегу небольшого морского залива жил бедный рыбак по имени Аршиш, а вместе с ним мальчик Шаста, который считал его своим отцом.
Почти каждый день с раннего утра Аршиш отправлялся на лодке ловить рыбу, а после полудня запрягал в маленькую тележку ослика, грузил свой улов и отправлялся продавать его в селение, расположенное несколькими милями южнее залива. Если торговля была удачной, Аршиш возвращался домой в довольно хорошем расположении духа и почти не ругал Шасту. Но если день оказывался неудачным, то он принимался обвинять мальчика во всех своих бедах, а порою даже бил его. Надо сказать, придраться к Шасте было нетрудно, ведь в его обязанности входила уйма всяких дел: чинить и чистить сети, готовить ужин, убираться в доме — всего и не упомнишь. Что-нибудь обязательно оказывалось сделано не так, и повод наказать Шасту при желании всегда можно было найти.
Шасту совсем не интересовало селение, что лежало к югу от их жилища: Аршиш несколько раз брал его с собою, и мальчик уже знал, что там нет ничего привлекательного. Люди, которых он видел в деревне, были точь-в-точь такие же, как и его отец — в длинных грязных одеждах, деревянных башмаках с загнутыми кверху носками и тюрбанах на головах, бородатые, медлительные. Говорили они все время о вещах, которые Шасте казались донельзя скучными. Но вот местность на севере занимала его чрезвычайно — в ту сторону отец и сам не ходил, и ему строго запрещал. Поэтому, занимаясь починкой сетей, — а более нудной работы, по-моему, на свете не сыскать — он часто с тоской поглядывал на север. Но в той стороне виднелся лишь поросший травой склон, мягко поднимавшийся к дальнему гребню холмистой гряды. А за гребнем было пустое небо, по которому изредка пролетала какая-нибудь птица.
Иногда Аршиш ездил по делам в ту сторону, и тогда Шаста спрашивал его:
— О мой отец, что находится там, за холмами?
Если рыбак возвращался в скверном настроении (что бывало с ним частенько), ответом была увесистая затрещина да приказ заниматься своим делом. Когда же дела у Аршиша шли хорошо, он отвечал:
— О сын мой, не позволяй праздному разуму смущать твою душу бесполезными вопросами. Истинно сказал поэт: “Корень преуспевания — прилежание в делах, но если кто тратит время на расспросы о том, что его не касается, то правит корабль своей глупости прямо на скалу нищеты”.
И Шаста понемногу уверовал: там, за холмами, расположено нечто приятно таинственное, но отец почему-то скрывает это от него. На самом же деле рыбак и сам не знал, что лежит дальше к северу. Но это его совершенно не занимало, у него был очень практичный склад ума.
Как-то возле их дома остановился ехавший с юга незнакомец. Он был совсем не похож на людей, которых Шасте доводилось видеть до сих пор. Ехал он верхом на статном, сером в яблоках, коне; хвост и грива коня развевались по ветру, а сбруя была инкрустирована серебром. Голову путника покрывал роскошный тюрбан, из середины которого выглядывал шлем. На всаднике была кольчуга, у пояса висела кривая сабля, на спине — круглый щит, усыпанный бронзовыми шишечками. Сам он был темнолиц, что, впрочем, совсем не удивило Шасту — весь народ в Калормене такой же. Но он поразился бороде незнакомца, выкрашенной в красный цвет и блестевшей от душистого масла. На голой руке незнакомца сверкал золотой обруч, и Аршиш сразу понял, что этот человек — тархан (так в Калормене звали самых знатных вельмож). Поэтому рыбак встал на колени и так низко наклонил голову, что борода его коснулась земли. Шасте он сделал знак проделать то же самое.
Всадник потребовал приюта на ночь, и, разумеется, рыбак не посмел ему отказать. На стол тархану подали лучшее, что нашлось в доме, но тот совсем не обратил на это внимания. Шасте — как всегда, если у рыбака были гости, — дали кусок хлеба и велели убираться из дому. В таких случаях он обычно шел к ослику, в его маленькое тростниковое стойло, и ложился там спать. Но сейчас спать было еще рано, и Шаста, кому никто не удосужился объяснить, как нехорошо подслушивать чужие разговоры, уселся возле двери и прижался ухом к щели, чтобы узнать, о чем же говорят взрослые. И вот что он услышал:
— Так вот, хозяин, — говорил тархан, — я хочу купить у тебя этого мальчишку.
— О господин мой! — произнес рыбак таким льстивым голосом, что Шаста сразу же представил себе, как алчно тот глядел при этом. — Есть ли на свете такая цена, которая вынудит твоего покорного слугу, хоть он и беден, продать в рабство единственное свое дитя, свою плоть и кровь? Разве не сказал поэт — и превосходно сказал: “Естественные узы сильнее всякого принуждения”? И еще он сказал: “Отпрыски драгоценнее алмазов”!
— Может быть, дело именно так и обстоит, — язвительно отвечал гость. — Но тот же поэт сказал не менее превосходную вещь: “Кто пытается обмануть разумного, тот заголяет свою спину для наказания”! Не отягощай свои старые уста заведомой ложью. Ясно, что этот мальчик не может быть твоим сыном, потому что лицо твое не светлее моего, а мальчик светлокожий и белокурый, как те прекрасные, но проклятые варвары, что населяют дальний север.
— Как хорошо сказал тот, — воскликнул рыбак, — кто изрек: “Щит предохранит нас от меча, но лишь око мудрости может отвратить от нас любую беду!” Ты прав, о гость мой! Узнай же, грозный мой гость, что по причине крайней нищеты не смог я вовремя взять жену, и поэтому у меня никогда не было своих детей. Но в тот самый год, когда наш могучий тисрок (да живет он вечно!) начал свое великое и благотворное царствование, в одну лунную ночь богам было угодно лишить меня сна. Я встал со своего ложа, вышел из этой лачуги и направился к взморью, чтобы полюбоваться луной, охладить тело и вдохнуть свежего воздуха.
И вот, подойдя к самой воде, я услышал плеск весел, а потом увидел, как лодка идет, пересекая залив, как раз к тому месту, где стоял я. Мне почудился чей-то слабый крик. Вскоре волны выбросили лодку на сушу. В ней не было никого, кроме неизвестного мне человека, изможденного голодом. Он оказался мертв, но тело его еще не остыло, из чего я заключил, что он умер всего несколько минут назад. Я увидел в лодке пустой бурдюк, в котором не осталось ни капли воды, а затем и ребенка, оказавшегося, к счастью, еще живым. “Несомненно, — сказал я себе, — этот несчастный потерпел кораблекрушение, и боги распорядились так, что он уморил голодом себя, дабы этот младенец не исчез с лица земли”. И, памятуя, что боги рано или поздно вознаградят того, кто помогает бедствующим и нуждающимся, а также движимый состраданием — ибо слуга твой получил от природы нежное сердце...
— Можешь избавить себя от восхваления своей персоны, — прервал его тархан. — Все знают, что ты успел уже десятикратно возместить расходы на пропитание ребенка, заставив его работать на себя с утра до вечера. Поэтому скажи мне сразу, какую цену ты за него просишь, потому что я уже устал от твоего празднословия.
— Ты сам только что мудро сказал, господин мой, — отвечал Аршиш, — что своей работой мальчик приносит мне большую пользу, не поддающуюся оценке в деньгах. И я не могу не принять это в расчет, назначая цену. Если я продам мальчика, мне, конечно, придется либо купить, либо нанять другого, который будет выполнять его работу...
— Я дам тебе за него пятнадцать полумесяцев, — сказал тархан.
— Пятнадцать! — вскричал Аршиш, а потом послышался звук, напоминающий нечто среднее между хныканьем и визгом. — Пятнадцать — за опору моей старости, за радость моих очей! Ты просто смеешься над седой моей бородой! Даже тархану это не позволено! Моя цена — семьдесят!
Тут Шаста поднялся и, ступая на цыпочках, пошел прочь. Все, что его интересовало, он уже узнал, а как торгуются, он не раз наблюдал в деревне и догадывался, что будет дальше. Аршиш, конечно, продаст его за сумму, намного большую, чем пятнадцать полумесяцев, но намного меньшую, чем семьдесят. Он считал, что рыбаку и тархану понадобится не меньше часа, чтобы прийти к окончательному соглашению.
Только не думайте, будто Шаста чувствовал то же, что и вы, доведись вам вдруг узнать о замыслах ваших родителей продать вас в рабство какому-то незнакомцу. Во-первых, его жизнь и так мало отличалась от рабской, ведь он был уже достаточно большим и все понимал. Во-вторых, он мог надеяться, что великолепный всадник на могучем коне будет обращаться с ним лучше, чем Аршиш. Кроме того, подслушав рассказ о том, как его нашли в лодке, он испытал сильное волнение и даже некоторое облегчение. Ему часто бывало очень грустно оттого, что он не чувствовал никакой любви к старому рыбаку. Между тем он знал: хорошие дети должны любить своих родителей. А теперь оказалось, что они с Аршишем даже не родственники. Это сняло с его души огромную тяжесть.
— Значит, я могу оказаться кем угодно! — думал он. — Может быть, я сын какого-нибудь тархана или сын тисрока (да живет он вечно!), или даже бога!
Он стоял перед домом на заросшей травой площадке и размышлял о своей участи. Быстро сгущались сумерки, на небе появилось несколько звездочек, но запад еще сохранял следы недавнего заката. Неподалеку конь чужеземца, привязанный длинным поводом к железному кольцу в стене, щипал траву. Шаста, проходя мимо, похлопал коня по шее. Тот продолжал пастись, не обращая на мальчика никакого внимания.
Но тут мысли Шасты приняли несколько иное направление.
— Хотел бы я знать, что за человек этот тархан, — проговорил он вслух. — Вот было бы славно, окажись он добрым. Я знаю, что в домах больших вельмож некоторые рабы почти ничего не делают. Они только носят красивые одежды и каждый день едят мясо. А может быть, он возьмет меня с собою на войну, и там я спасу ему жизнь. За это он, конечно, меня освободит или даже усыновит, подарит мне дворец, карету и полное воинское снаряжение. Хотя он может оказаться человеком жестоким, просто ужасным. Возьмет закует меня в кандалы и пошлет работать в поле. Вполне возможно, а кто ему запретит? Как бы узнать это наверняка? Готов спорить на что угодно, этот конь все знает, вот только рассказать мне ничего не может...
Конь поднял голову. Шаста погладил его гладкую, будто атласную, морду и сказал:
— Если бы ты, дружище, умел говорить!
И тут ему показалось: он спит и видит сон, потому что конь произнес вполне отчетливо, хотя и очень тихо:
— Я умею...
Шаста, как зачарованный, глядел в огромные глаза Коня, и его собственные глаза от удивления стали почти такими же большими.
— Как же ты научился говорить? — воскликнул он.
— Тише! Зачем кричать? — остановил его Конь. — Кто научил... Там, где я родился, почти все животные — говорящие.
— Где же это? — спросил Шаста.
— В Нарнии, — произнес Конь. — В счастливой стране Нарнии
— в краю поросших вереском гор, чистых полноводных рек, извилистых долин, мшистых пещер и горных лугов, в краю густых лесов, наполненных звоном молоточков гномов... А какой в Нарнии душистый воздух! Один час жизни там лучше, чем тысяча лет в Калормене!
Й он закончил свою речь тихим ржанием, очень похожим на вздох.
— Как же ты попал сюда? — спросил Шаста.
— Меня украли или, если тебе это больше нравится, взяли в плен, — отвечал Конь. — Я был тогда всего лишь глупым жеребенком. Мать предупреждала меня, чтобы я не забредал на южные склоны гор, в Арченланд, но я ее не слушался. И, клянусь Гривой Льва, поплатился за свою дурость. Уже много лет провел я в рабстве у людей, скрывая от них истинную свою природу и притворяясь таким же бессловесным и неразумным, как их кони...
— Но почему же ты сразу не сказал, кто ты такой?
— Даже с самого начала я не был настолько глуп. Стоит людям узнать, что я умею говорить, и они начнут показывать меня на ярмарках и сторожить тщательнее, чем обычно. И тогда пропадет единственная моя надежда на избавление.
— Но почему... — начал было Шаста, но Конь прервал его.
— Подожди, — сказал он. — Нам нельзя тратить время на праздные расспросы. Ты хотел узнать о тархане, моем хозяине. Так вот — он плохой человек. Со мною он обращается вполне сносно, потому что такой хороший боевой конь, как я, стоит очень дорого. У него хватает ума не губить меня скверным обращением. Но вот с людьми... Тебе лучше умереть сегодня ночью во сне, чем войти рабом в дом этого человека...