Мишка Фешин пришёл в школу с какой-то тайной. Вертелся на парте, шевелил губами, выпучивал глаза, раздувал щёки.
Галина Ивановна поглядела на Мишку, пытаясь понять его сигнализацию, но и ей, видимо, ничего не пришло в голову.
— Может, Фешин, ты всем свой секрет скажешь? — спросила она.
Мишка встал, набычился. И тут прозвенел звонок. Мы понеслись с ним на перемену. И тут он мне рассказал, что его дедушка приглашает мою маму и моего папу в театр на спектакль, в котором будет играть их главный народный артист.
— Город уже две недели не спит — ждёт премьеры, — передал Мишка дедушкины слова. — Все с ума посходили, билетики спрашивают. Мама уже хочет телефонные провода перерезать, потому что только уснёшь, как кто-то обязательно позвонит в середине ночи, нет ли у нас возможности в театр попасть. А твоих маму и папу приглашают на премьеру!
…Мама собиралась на вечерний приём, а папы пока ещё не было.
— Жалко, что я занята, — вздохнула мама. — Я действительно люблю этот театр и этого артиста…
— Может, отнести дедушке Фешину билеты? — предложил я. — А то там творится что-то ужасное, как бы к нему не сели на лысину зрители.
Мама засмеялась.
— Нет, — подумав, сказала она. — Лучше вы с папой сходите на спектакль. Ты уже достаточно взрослый…
Папу я ждал с нетерпением, даже читать не мог. Я так нервничал, что уснул на диване, а когда проснулся, то папа расхаживал по комнате.
— У нас билеты в театр! — закричал я. — Скорее собирайся! Мы опоздаем!
Папа всё знал.
— Не волнуйся, Саня, — успокоил меня папа. — У нас ещё два часа. И в театр мы обязательно сходим. Выйди на улицу с Мотькой, а я приготовлю ужин.
Когда мы вернулись, папа примеривал у зеркала рубашки. Сначала он надел белую, потом синюю, потом красную, немного подумал и снова надел белую.
— К белой необходим тёмный галстук. — Он распахнул платяной шкаф и долго разглядывал галстуки. — Раньше было проще: форма зелёная, галстук чёрный, так записано в уставе.
Папа разложил на столе галстуки:
— В горошек вроде бы больше подходит молодому, в крапинку — старому.
Он явно хотел получить мой совет.
— В горошек!
— Точно! — обрадовался папа. — А я чуть маме в поликлинику не начал звонить.
Он набросил галстук на шею, закинул длинный конец на короткий, засвистел. Теперь папа знал, что делать. Только никак не завязывалось.
Папа распутал узел, опять стал крутить концы.
— Что-то не так, — признался папа. — К военной форме галстуки с узлом продаются, их завязывать не нужно. Может, к Фешиным сходить? Театральные люди наверняка умеют завязывать галстуки.
Я вспомнил, что дедушка Фешин уже на премьере, и посоветовал:
— Лучше надеть военную форму.
Папа стянул рубашку, которая только что ему понравилась, собрал со стола галстуки и швырнул их на шкаф, как ненужные. Потом поглядел на часы:
— Времени совсем не осталось!
Протянул руку за чёрным галстуком, а галстука нет.
— Он же только что был! Рядом с военным костюмом. Рядом с рубашкой!
Я стал перекидывать папины вещи. То, что на кровати лежало, полетело на стулья, а что на стульях — на кровать. Вихрь поднялся невообразимый.
Наконец папа лёг на пол и на животе пополз под тахту.
Мотька вбежала в комнату на этот шорох и, увидев папины ботинки, залаяла. Папа вылез весь в пыли.
— Кто-то съел мой галстук, — расстроенно заявил папа и покосился на Мотьку. — Без галстука в театр я идти не могу…
Пришлось посоветовать:
— Надевай гражданский костюм, а галстук попросим кого-нибудь завязать в театре.
Папа снова переоделся, подтащил стул, чтобы снять со шкафа другие галстуки, а там чёрный. Папа его вместе с остальными забросил.
— На первое действие мы уже не успеваем, — рассуждал папа, медленно успокаиваясь. — Пойдём на второе. Давай-ка, сынок, подкрепимся перед дорогой. Что-то я проголодался.
Вынул миску, из холодильника. Хотел поставить разогревать на плиту, но я предложил поужинать холодным, так быстрее. И мы, черпая ложками по очереди, съели манную кашу с мясом. Я ещё подумал: отчего это мама стала манную кашу с мясом варить, раньше она такую еду только Мотьке готовила. А папа ел да похваливал.
— Раньше она Мотьке готовила кашу с мясом, а теперь и нам, — поддержал я папу.
Он застыл с поднятой ложкой. Поднялся и открыл холодильник.
— Ты прав, Санечка! — сказал папа сдавленным голосом. — Еда была Мотькина.
Захлопнул дверцу и сел в глубокой задумчивости.
— Придётся отдать Мотьке наши котлеты, надеюсь, она не обидится…
В театр нас не пустили, началось второе действие.
— Пошли, погуляем, — предложил папа. — Знаешь, — признался он, — я до демобилизации мечтал всё свободное время с тобой проводить, а ничего у меня не выходит.
— Я ведь тоже об этом мечтал, — признался я папе.
Кончался сентябрь. Осень стояла в самом разгаре.
На Аничковом мосту, да и вдоль всего Невского горели фонари, и мы с папой немного постояли на набережной, глядя в зыбкую воду.
По Фонтанке плыли листья, и когда они попадали на светящиеся, изогнутые в воде блики от фонарей, то чёрные внезапно светлели, казались жёлтыми и блестящими.
Мы шли по Невскому. Моросил дождь. Со всех сторон мимо нас двигались раскрытые разноцветные зонтики.
Потом мы обошли памятник Пушкину в круглом садике. Александр Сергеевич читал стихи. Дождик был ему нипочём.
— Какие же стихи он читает? — поинтересовался папа.
— «Пушки с пристани палят, — весело сказал я, — кораблю пристать велят!»
— Не исключено, — сказал папа, подумав. — Тогда ещё самолётов не было…
Несколько дней папа ходил очень мрачный. Куда-то звонил, с кем-то советовался. Было ясно — папа ищет работу по душе, только ничего ему не нравилось, он отвергал всё, что ему предлагали.
И вдруг… Ах, как я люблю это «вдруг»! В один прекрасный вечер, когда мы все сидели у телевизора, раздался телефонный звонок, и папа нехотя снял трубку.
— Слушаю, — сказал папа.
Даже издалека было ясно — говорит Решетилов. Вначале папа слушал его устало, потом интерес засверкал в его глазах; папа подтянул ногой кресло и поудобнее уселся.
— Техником Бюро погоды? Синоптиком? — раздумывая над каким-то новым предложением Решетилова, повторил папа.
Он повернулся к маме и главами спрашивал у неё совета. Мама кивнула.
— Любопытно, — подтвердил папа. — И главное, близко к авиации…
Они поговорили ещё, и когда папа закончил, он поднялся и долго расхаживал по кабинету.
— Молодец, Леонид! — похвалил папа. — Правильно додумался. Именно синоптиком! На этой работе, мне кажется, я смогу себя чувствовать прекрасно.
И папа запел какой-то марш.
На следующее утро мы с папой вместе выходили из дома. Я пошёл в школу, а папа сел на автобус и поехал в сторону метеостанции, на Васильевский остров.
На уроках я только и думал: как он теперь там? Много ли успел сделать? И какая завтра начнётся погода? Мишке Фешину я, конечно, намекнул, что кое-какие изменения с погодой могут произойти в самом ближайшем будущем. Только Мишка не тот человек, чтобы не выспросить всё. Пришлось признаться насчёт нового папиного дела.
— И что, — начал выяснять Мишка, — твой папа сможет изменить погоду?
— Папа всё может, — сказал я.
Мишка смотрел на меня восхищённо, а я старался выглядеть как можно увереннее.
До вечера я изнервничался, боялся, что не дождусь папу. Чего только я не сделал за эти часы! И уроки, и Мотьку выгулял. И переговорил на Мотькином участке с собачьими тётями.
Хочу сразу же объяснить: собачьи тёти — это не оскорбление, а профессия. Вернее, раньше, до пенсии, у этих тёть профессии были разными. У нас, например, есть балерина, которая, как танцевать перестала, купила собаку и теперь не может даже припомнить, зачем ей был нужен балет. А попробуйте ей задать любой вопрос из собачьей жизни!..
Я, например, спросил: норная ли её собака Диги? Что тут было! Норная ли? Да её Диги и на лис ходит, и на выдр, и бог знает на кого Диги не ходит. И тётя начала показывать, как её короткохвостый фокстерьер вылаивал лису на каких-то международных конкурсах.
Вот тут-то я и увидел, что тётя в балете была человеком талантливым, — очень она убедительно изображала, как её Диги встаёт на задние лапы и даже как делает хвостом и ушами. Она так ясно всё показывала рукой, что мне показалось, будто бы и у тёти есть настоящий хвост.
Домой я вернулся, когда начало темнеть. Папа ещё работал. Пришлось включить телик, передавали футбол. Вообще-то я больше мультяшки люблю, но без футбола в нашем классе обойтись невозможно, Мишка Фешин сразу же на смех поднимает: ты девчонка, что ли? Нет такого мальчишки, чтобы он футбол не любил.
А я не то что не люблю, а просто мог бы прожить и без футбола. Мне кажется, почитать интереснее. Была бы приличная книга. Но сегодня я сел смотреть футбол из-за папы. Я подумал: пока папа борется с завтрашними дождями, регулирует погоду, я для него узнаю счёт. Тем более команды играли лучшие: киевское «Динамо» с тбилисским.
Папа очень болеет за тбилисское, и я стал болеть за него же.
Грузины перешли к таким атакам, что я стул перевернул, сел на него, как на коня, и начал руками размахивать, их вдохновлять.
Ну они и пошли! После второго грузинского гола я стал хрипнуть. А когда новый тайм начался и я понял, что моя команда победила, бросился я к Мотьке и расцеловал её в нос и в уши.
Вот тут-то и явился мой папа с рулонами под мышкой.
— Тбилисское победило! — кричал я. — Два — один в нашу пользу!
Папа устало улыбнулся, пошёл в ванную.
Я помчался за ним.
— Рассказывай, — просил я, — какую ты сделал погоду на завтра?
Папа был мрачен, мне это не понравилось. Он достал еду из холодильника и молча съел всё, что было. Я решил подождать, — кто знает, может, человек так устал с непривычки, что и отвечать-то ему сил нет.
— Саня, — оборвал мои мысли папа, — где у тебя счёты?
Я удивился, но счёты принёс.
— Нужно бы ещё поработать, кое-что посчитать…
Папа вздохнул, разложил на столе карты и графики, листы и тетради с цифрами и начал быстро-быстро считать на счётах, точно работал раньше не лётчиком, а бухгалтером.
— Чего это ты делаешь? — не выдержал я. — Разве у вас в Бюро погоды проходят арифметику?
Папа откинулся на спинку кресла, поглядел на меня грустно:
— В некотором смысле ты, Саня, прав. Как техник Бюро погоды я должен пересчитать все среднесуточные, среднемесячные температуры и даже среднегодовые. И потом сравнить их с температурами за столетие.
Я кивнул, но мне хотелось, чтобы папа занимался другим, более важным делом.
— А не мог бы ты на завтра сделать тёплый день, одним словом, лето?
Папа поглядел на меня с сомнением, но всё же спросил:
— Зачем тебе?
— Надо, — уклонился я. Не рассказывать же папе, что я уже пообещал Мишке хорошую погоду.
— Ну раз надо, — улыбнулся папа и опять начал что-то решать на счётах, — то я подумаю…
Ночью я мечтал о завтрашнем чуде. И самое важное, чтобы это чудо сделал мой папа!
Когда я проснулся, было утро. Мама торопила меня в школу, но что-то необычно светло и ярко было на улице.
— Октябрь месяц, а семнадцать градусов тепла! — удивилась мама, поглядев на градусник.
Я засмеялся коротко и опустил глаза: мне не хотелось, чтобы мама поняла, что это сделал по моей просьбе папа.
Пальто я не надел. Зачем пальто, когда на дворе лето! Я выскочил на улицу и увидел Фешина. Он был в шапке и в нейлоновой курточке с шарфиком.
— Ты чего вырядился, как зимой? Я же предупреждал, что папа сделает…
Мишка поглядел на меня ошалело, скинул куртку и стал крутить ею над головой.
— Ура! — кричал Мишка. — Осень закончилась, опять начинаются тёплые дни!
Мы неслись наперегонки и бросали портфели. Когда мы подбежали к школе, то оба уже взмокли.
Духота в классе стояла жуткая. Только вчера в газетах было объявлено, чтобы в школах и детских садах начинали протапливать, и, видимо, утром кто-то с большой радостью взялся за это дело. Ребята сидели красные, а Галина Ивановна боялась открыть окно. Самое страшное, говорила она, сквозняки. Пока всем вроде бы жарко, а наутро весь класс заболеет.
И всё же к третьему уроку папа нагнал такую жару, солнце так распалилось, что дышать стало нечем.
— Третий урок проведём на улице, пойдём в лесопарк, будем собирать осенний букет.
— Мы же не девчонки, — сказал Мишка Фешин, но Галина Ивановна его поправила:
— Разве одни девочки любят красивое? Впрочем, Миша, я недавно была на выставке «Природа и фантазия» и видела там удивительные корни. Один корень был похож на слона, другой на жирафа, третий на балерину… Если вы найдёте что-то красивое и интересное, то я смогу ваши находки направить на конкурс.
— Корни — это другое дело, — сказал Мишка. — Я могу такой корень найти, что все сойдут с ума от зависти!
От нашей школы до лесопарка — рукой подать, даже дороги переходить не нужно, Галина Ивановна нас распустила, кто куда хочет, туда пускай и идёт. Мишку я потерял сразу. Облюбовал себе березнячок и начал расхаживать между деревцами, искать корни, очень мне хотелось первому найти чудо природы. Но сколько я палок ни поднимал, сколько на них ни глядел — ничего путного так и не увидел. Палки и палки.
— Палица! — заорал вдруг Мишка. — А я палицу нашёл! — И побежал в сторону Галины Ивановны, ударяя своей огромной суковатой палкой по деревьям.
И тут гнилая его жердь хрупнула и сломалась на несколько частей. Мишка махнул рукой, понёсся дальше. Я прошёл мимо обломков, но что-то словно бы заставило меня наклониться и поднять сучок. Я ахнул — в моих руках был Мотькин портрет. И голова была очень похожа. И туловище.
Не помню, как я домчался до Галины Ивановны.
— Это моя собака! Моя Мотя! — объяснил я.
Галина Ивановна поглядела на корень и улыбнулась.
— Ребята! Ребята! — позвала она. — Поглядите на диво-дивное! Что нашёл Саня на земле!..
Все окружили Галину Ивановну, старались поглядеть деревянную Мотьку. А Мишка Фешин стоял хмурый в стороне, не подходил.
— Тебе разве не нравится? — спросила Галина Ивановна.
Мишка пожал плечами.
— Подумаешь, — сказал он. — Собака! Вот я нашёл палицу, только она сломалась. Знаете, какая это была замечательная дубина!
И всё же назад в школу мы все шли очень довольные. «Собаку» нёс Мишка Фешин — я ему доверил, и он был, кажется, мне благодарен.
По крайней мере, он повеселел и разговорился.
— А как вы думаете, отчего сегодня лето? — спрашивал Мишка. — Сказать, Саня, сказать? — Тут же Мишка поворачивался ко мне и подмигивал.
Скрывать правду я не собирался:
— Говори, твоё дело.
— А лето оттого, Галина Ивановна, что Санин папа теперь работает в Бюро погоды и Саня попросил его сделать жаркий день.
Галина Ивановна не поверила:
— Этого никто, Миша, сделать не может. Даже Санин папа.
Девочки загудели — они поддерживали Галину Ивановну.
— Мой папа всё может, — сказал я. Было обидно, что Галина Ивановна не верит. — Если бы он не мог — он бы сказал. Знаете, какой папа был лётчик?! Лучший в дивизии. Да он совсем ещё недавно девочку спас от неминуемой, гибели!
— Спас? — услышала Люська Удалова, она всегда прислушивается к тому, что говорят вдалеке мальчишки.
— Ага.
Все сразу затихли. Я прошёл несколько шагов молча, но понял, как все ждут моего рассказа.
— Как же он спас от неминуемой? — переспросила Люська.
— Очень просто, — спокойно сказал я. — Девочка выбежала на дорогу за мячиком, а самосвал был рядом. Ему уже никак нельзя было затормозить. Гибель была неминуемая. Но папа рассчитал время. И выхватил девочку прямо из-под колеса. Это мог сделать только лётчик.
— И ты видел сам?
— Я от страха зажмурился, — сказал я честно. — А когда разожмурился, папа был уже с девочкой на руках.