Между столом и кроватью широкое окно с тонкими бордовыми занавесками, пропускающими дневной свет, а на подоконнике ряд маленьких разноцветных бутылочек, которые я как-то купила в лавке у Эллиота: в ярких лучах солнечного света они переливаются пурпуром, изумрудом и золотом.
По другую сторону от стола висит доска объявлений, сплошь увешанная всякими картинками и набросками: карандашный рисунок замка, который я так и не закончила; обезьянка в изумрудно-зеленых джунглях шелковой бумаги; комикс про то, как моя морская свинка танцует, трехлетней давности, — он мне по-прежнему нравится, хотя сейчас я могу нарисовать и получше.
Что ж, это подойдет. Я беру карандаш и пишу на первых карточках:
…на компакт-диски, кассеты и книги, выстроившиеся рядами на полках возле кровати. Но у Джейсона уже есть «книга» и «музыка», и неизвестно еще, любит ли он малиновый шербет.
Я могу выбрать слова про клинику: «коридор», или «книжная полка», или «журнал». Или можно сделать слова, выражающие удивление, скажем: «ни фига себе!», или противные слова: «как бы не так!», или слова примирения: «я не нарочно».
На выбор — тысячи миллиардов слов и фраз, но нет среди них таких, чтобы стоило написать на двух последних карточках.
Так что я пока откладываю чистые карточки и начинаю рисовать картинки к остальным. Нарисовать морскую свинку легко. Намечаю овал, небольшой, но упитанный, пририсовываю черные глазки, крошечные круглые ушки, снизу лапки и шерсть в разные стороны. Пушистая картошка.
С остальными сложнее. Как нарисовать «обалдеть»? Улыбающаяся рожица? Восход солнца? Двойная порция сливочного мороженого с горячей карамелью?
Дверь моей комнаты со скрипом приоткрывается. В щелку заглядывает карий глаз. Дэвид никогда не стучится. Это меня бесит настолько, что я прикрепила правило прямо над дверной ручкой:
— Не бросай игрушки в аквариум, — произносит он.
Я снова беру одну из двух чистых карточек и пишу крупными печатными буквами с острыми углами ключевое для Дэвида слово:
ПРАВИЛО.
Когда я вхожу в гостиную, Дэвид уже сидит перед аквариумом, и его довольное лицо отражается в стекле. Позади аквариума окно, и я вижу, как мама разговаривает во дворе с молочником.
А в аквариуме одна из моих старых кукол Барби сидит на гальке: ее рука колышется в дружеском приветствии, как будто она увидела Кена через всю гостиную и зовет присоединиться к ней.
— Туда можно опускать только то, что для этого предназначено, — объясняю я. — Например, то, что ты купил в зоомагазине. Больше ничего бросать в аквариум нельзя.
Дэвид наклоняется, чтобы лучше видеть, как я вытаскиваю Барби из воды.
— «Сила воли — это когда изо всех сил стараешься не делать того, чего очень хочется, — сказал Квак».
Он смотрит на меня с надеждой.
Мама говорит, что Дэвид никогда не научится правильно разговаривать, если мы будем продолжать позволять ему пользоваться чужими словами, но у него такое умоляющее выражение лица, что я говорю:
— «Например, не есть печенье? — спросил Жаб».
Вода с волос Барби стекает у меня по руке, я держу куклу над аквариумом и жду, пока перестанет капать.
В окно я вижу, что мама ушла, а соседская девочка стоит у себя во дворе с Райаном Дешейном. Он указывает на наш дом, и девочка оборачивается.
Машет мне.
Я бросаю Барби обратно, чтобы помахать в ответ.
— Не бросай игрушки в аквариум! — кричит Дэвид. — Там мокро!
— Все в порядке, — говорю я, улыбаясь в окно. — Это был несчастный случай. Я ее сейчас достану.
Райан продолжает болтать и размахивать руками так, словно пытается что-то объяснить. Надеюсь, он ничего не наговорит там про меня, особенно про то, как я на него наорала, когда он в автобусе обозвал Дэвида дебилом.
Но она вроде помахала приветливо, без издевки.
— Мокро!
Краем глаза я замечаю, что Дэвид спустил штаны. Я подскакиваю к окну и задергиваю шторы.
— Дэвид, бегом к маме. Живо!
У меня тоже есть правило штанов:
Иногда все улаживается само собой, но не стоит на это рассчитывать
В субботу утром, войдя на кухню, я вижу, что мама делает котлеты для гамбургеров.
— Я подумала, надо пригласить соседей к нам на барбекю.
— Здорово!
Я смотрю, как она делает очередную котлету, и понимаю, что мне нужно очень тщательно подбирать слова для того, что я собираюсь сейчас сказать.
— А Дэвид?
— Что Дэвид?
— Иногда он забывает про то, что нужно жевать с закрытым ртом, или начинает пить из чужого стакана. Или…
— Они наши соседи, Кэтрин, — мама смотрит на меня поверх очков. — Мы не можем делать вид, что его нет.
Я черчу мыском по линолеуму.
— Понимаю, но довольно трудно с кем-нибудь подружиться, когда приходится беспокоиться, как бы Дэвид чего-нибудь не выкинул. Просто мне хочется, чтобы сегодня все прошло хорошо, чтобы у нас был веселый пикник без всяких проблем.
— Мы с папой будем за ним следить.
Вот это самое ужасное. Когда следят оба родителя — считай, не смотрит никто: каждый рассчитывает на другого.
— Может, составить расписание? Чтобы вы следили за ним по очереди?
— Мы будем следить за ним вместе.
Она прихлопывает котлету одной левой.
— Может, ты сбегаешь и пригласишь соседей прямо сейчас, чтобы я знала, на сколько человек готовить?
— А на какое время их звать?
— Скажи им, что обед в час, но они могут прийти пораньше.
Она отрывает кусок вощеной бумаги от рулона и накрывает им слой котлет.
По пути в прихожую я вспоминаю, зачем приходила на кухню.
— А можно мы потом поедем в торговый центр? Мне нужны новые цветные карандаши. От индиго и малинового почти ничего не осталось, и еще мне хотелось бы побольше зеленых.
— Может, ты поработаешь бебиситтером и все купишь сама?
Я стискиваю зубы, чтобы не заорать: «Если бы Дэвид попросил, ты бы ему купила». Но это бессмысленно, потому что ответ известен заранее: «Это совсем другое».
Она права. Это другое и вот почему: все ожидают от него самой малости, а от меня всего на свете.
Пока я иду по коридору, мое отчаяние (а вдруг Дэвид опрокинет что-нибудь на себя и при всех снимет штаны?) борется с надеждой (может, я и в самом деле подружусь с соседской девочкой?). Прежде чем открыть дверь, я закрываю глаза и загадываю желание: Пусть хотя бы на этот раз все пройдет гладко.
На лужайке перед домом папа и Дэвид играют в мяч.
— Лови!
Дэвид отбивает слишком поздно, и мячик летит на крыльцо.
— Все? Идем смотреть телевизор?
— Я же тебе сказал, что телевизор будем смотреть после десятой подачи.
Папа берет еще один теннисный мячик из тех, что лежат на траве у его ног.
— Осталось пять мячей. Кэтрин, скажи ему, когда бить.
Мы с Дэвидом вздыхаем.
Он поднимает пластмассовую биту и ставит ноги на ширине плеч.
— Бей! — кричу я, когда мяч подлетает.
Дэвид все равно промахивается.
— Возьми мяч побольше, — говорю я папе. — У него лучше получится.
— Было бы лучше, если бы у нас был кетчер, — отвечает он. — Поиграть не хочешь?
Сквозь штакетины забора я вижу, как соседка читает книжку в шезлонге.
— Нет, спасибо. Мама просила меня пригласить к нам на барбекю соседей и ждет ответа — придут они или нет.
Папа наклоняется за следующим мячом.
— А Дэвида она поручает тебе.
Это не совсем правда, но если папа будет считать, что Дэвида поручили ему, то он не станет дожидаться, пока мама что-нибудь предпримет.
— Хорошо, — отвечает папа. — Выше локти. Внимание — я бросаю, Дэвид.
Ближе к забору я замечаю, что новая соседка моложе мамы: у нее короткие каштановые волосы и такие непроницаемые темные очки, что не видно глаз.
— Извините…
Она опускает раскрытую книгу на колени.
— Здравствуй!
— Добрый день, я ваша соседка.
Бред какой! Естественно, я соседка!
А иначе откуда бы я здесь взялась?
Она улыбается.
— Моя дочь Кристи будет рада с тобой познакомиться. Эти выходные она проводит с отцом, но я передам ей, чтобы она зашла к вам, когда вернется.
Мое сердце замирает. Ее нет дома.
— Было бы здорово. Мама спрашивает…
Вопль Дэвида.
Обернувшись, я вижу, как бита взмывает в воздух. Дэвид носится по кругу, размахивая руками и оглашая весь двор пронзительным воем.
Мама сбегает по ступенькам, а папа кричит ей:
— Все в порядке. Это просто пчела.
Я не вижу глаз нашей новой соседки, но на губах у нее нет и тени улыбки. Мне хочется спрятаться за изгородью, но это бессмысленно. Она все равно будет видеть меня сквозь щели в заборе.
— Ах да, — говорю я, глядя на часы. — Простите, мне пора.
— До свидания, — отвечает женщина. — Я передам Кристи, что ты заходила.
Я спешу укрыться в доме, минуя маму, которая пытается утихомирить Дэвида в своих объятиях. Он такой огромный, что уже не помещается у нее на коленях, и вместе они похожи на какой-то громоздкий узел из рук и ног, локтей и коленей.
Папа подбирает биту.
— Ну что ты с ним нянчишься? — обращается он к маме. — Пчела же на него даже не села.
Он стоит к ней спиной и не видит, как она хмурит брови.
— Но он не может не бояться! — огрызается она. — Попробуй сам его успокой. Почему всегда я?
— Так ты ж сама выскочила из дома! — кричит на нее папа.
В надежде, что соседка их не слышит, я оглядываюсь на забор и вижу, как она читает, загородившись от солнца высоко поднятой книгой.
— Тише, — успокаивает Дэвида мама. — Все хорошо, пчела тебя не укусит, если ты сам не будешь ей мешать.
Мне хочется заорать ей: «Ты думаешь, это так просто?» Дэвид не в состоянии понять, мешает он или нет, даже когда это касается только меня. Я пинаю с дороги теннисный мячик, прокатившись по траве, он ударяется о крыльцо.
Папа наклоняется за мячиком и, когда я взбегаю по ступенькам, спрашивает меня устало:
— Ты пригласила наших новых соседей?
— Они заняты, — вру я и закрываю за собой дверь.
Чтобы нарушить данное обещание, необходимо веское основание
К дверям клиники мы поднимаемся по пандусу. Мама ведет Дэвида за руку, а я иду следом за ними.
— Сегодня довольно тепло, можно пойти в парк, — говорю я, глядя на полосу океана, которая сверкает по ту сторону стоянки, между складом судового и портового оборудования и «Запчастями Отиса». — Можно я отдам Джейсону карточки и мы пойдем?
— Если у Дэвида все будет хорошо, — отвечает мама.
Глядя на затылок Дэвида, я мысленно повторяю: «Пусть все будет хорошо».
В приемной я сажусь на диван так, чтобы видеть окно. Как только машина Джейсона подъезжает к стоянке, я открываю рюкзак и достаю карточки со словами, альбом, цветные карандаши, плеер и наушники.
— Если бы тебе не приспичило менять рубашку, мы бы не опоздали, — говорит миссис Морхаус, вкатывая коляску Джейсона в приемную. — И вообще, мне нужно было заправиться.
— Привет, Джейсон!
Карточки я спрятала в ладонях — жду, пока мама Джейсона подкатит его поближе. Она проходит на свое обычное место рядом с миссис Фрост, берет журнал и садится.
— Здесь несколько слов про меня, — шепчу я Джейсону, — и еще кое-что. Думаю, тебе пригодится.
Но когда я раскрываю ладони, слово Обалдеть! кажется мне слишком кричащим и наглым для его книжки, и я чувствую себя дурой — зачем я принесла это?
Джейсон смотрит на меня выжидательно.
Я морщусь, засовывая карточку в пустой кармашек его разговорника.
— Я тут нарисовала салют, но вообще слово «обалдеть» гораздо лучше выражает вот что…
Я протягиваю ему плеер.
Джейсон его не берет. Он сглатывает, и я вижу, как перекатывается его адамово яблоко. Помоги. Включить.
Я быстро оборачиваюсь в сторону его мамы.
— Тут недалеко, — обращается она к миссис Фрост. — Минут сорок или вроде того.
Может, я сама справлюсь? Раздвигая наушники пошире, я надеюсь, что, когда я отпущу их, они окажутся у него на ушах сами собой, но вот мои руки приближаются к голове Джейсона, и я чувствую, как его волосы щекочут мне запястья и обвиваются вокруг моих пальцев. Я задерживаю дыхание, чтобы не отдернуть руки и приладить ему наушники. Кладу плеер на его разговорник и нажимаю ВКД.
Джейсон вздрагивает.
— Извини!
Я убавляю звук.
Музыка. Громко. Еще.
— Все в порядке, Кэтрин? — спрашивает миссис Морхаус.
— Да вроде.
Я увеличиваю громкость, пока слабые тягучие звуки гитарной музыки не проникают сквозь наушники в приемную. Джейсон сжимает зубы. Гитара. Нравится.
— Мне тоже.
Не знаю, слышит ли он сквозь наушники, поэтому я ищу в его разговорнике Мне тоже.
Голова Джейсона покачивается в такт музыке. Я жду, пока песня закончится, и тереблю большим пальцем края моих карточек со словами. Мама говорит с Кэрол, администратор что-то объясняет по телефону, а мама Джейсона обсуждает с миссис Фрост рестораны, оборудованные для колясочников. По улице идет семейство в ярких рубашках, и отец останавливается сделать снимок.
Туристы! Я смотрю на часы. Если я потороплюсь, у нас с мамой еще будет время сходить в парк.
Моя рука чувствует легкий толчок.
— Ой!
Я и не заметила, как песня закончилась.
Просунув указательный палец под дужку наушников, я осторожно их стягиваю.
— Видишь семью туристов там, на улице? — спрашиваю я, отложив плеер. — Это хороший знак — настало лето.
Я роюсь в своих карточках в поисках слова, которому изо всех сил желаю удачи. Я сделала эту карточку последней, на ней нарисована девочка, поднимающая руку в приветствии. Друг.
— У меня новая соседка, моя ровесница, — говорю я. — Мы с ней еще не познакомились, но надеюсь, она милая.