— Прилепилась, отлепилась, закатилась! — передразнил её Завиток. — Какие вы все тянучки!
— Ты как со старшими разговариваешь? — одернул его дядюшка Виноградник. — Ты того… не зазнавайся. Отдадим вместо тебя дедушку Скрыши— будешь знать.
— Старичка? Насмешили! Да кому он нужен?
Всем стало неловко за их будущего мальчика. Ведь уважение к старшим улиткам, как и у людей, считается у них первым признаком воспитанности. Хорошо, что дедушка Скрыши был туговат как раз на то ухо, которым он мог бы услышать Завитка.
— А чем Барбариска с Ежевичкой хуже тебя? — промолвила тётушка Избеседки. — Возьмут их — и будет у Сбитой коленки сразу две сестры-двойняшки!
— Им мальчик нужен! — радовался Завиток.
— Не спорьте, время идёт, — напомнил дядюшка Оградник.
И бабушка Жасминна продолжила свой рассказ.
— Утром я, наконец, увидала, что это за гусь — Теньтень. Не ребенок — сущий чертенок! Проснулся — первым делом щеткой в кошку запустил. После этого книжку в клочья разорвал. Акварельные краски по всей комнате расшвырял. Не успел воробей за окном чирикнуть — у него уже рогатка в руках: «Ах, так я вас еще не всех на тот свет отправил?» Стал искать, чем бы в него выстрелить, глядь— наперсток. Схватил его, я дыхание затаила, жду, что дальше будет, и вдруг говорит ему наперсток человеческим голосом, тоненьким таким голоском: «Не выстреливай меня, Теньтень — может, я тебе еще пригожусь!» У Теньтеня от удивления рогатка из рук выпала. Да и я, признаться, была поражена, хоть в общем-то мы, улитки, с детства, привычны ко всяким невероятным происшествиям. Вот так Игрушечный мастер, думаю, вот так наперсток!... Теньтень в наперсток заглянул, дунул в него, пальцем поковырял - нет ничего. «Что за чудеса, — ворчит, — слышно, а никого не видать!» — «А ты скажи волшебное слово —сразу увидишь», — отвечает голосок. «Какое-такое слово?»— спрашивает Теньтень. «Очень простое: когда палец уколешь, что ты говоришь?»— «Ой?». И только он сказал «Ой», глядь— стоит посреди комнаты девочка — в простом ситцевом платье, косички, чёлка, босиком. Ростом чуть повыше Теньтеня, только вся словно из воздуха и света. Смотрит на неё Теньтень— глазам не верит. «Ты кто?» — спрашивает. «Неужели не догадываешься? — отвечает она. — Я — эхо, самое маленькое, какое только есть на свете. Живу в наперстке, помогаю людям шить да штопать. А вот когда мы жили на небе…» — «Как на небе?!»— «Я там родилась, — отвечает она. — Ты что же, не знаешь, откуда взялось эхо? Ну, так слушай… Давно-давно, когда горы были ниже травы, океаны меньше блюдца, а слоны такие маленькие, что им смешно было смотреть друг на друга, жили-были Гром и Молния. Гром гремел, Молния сверкала, Земля дождями умывалась. И росли на Земле горы, наполнялись океаны, слоны прямо на глазах толстели. А у Грома с Молнией было семь сыновей, семь братьев-эхо, а потом и я родилась. Когда соберёмся все вместе, да как пойдём греметь по всему небу — шуму, грому!.. Но вот однажды возвращаемся в свой облачный замок, а Гром-отец и говорит: «Хватит попусту греметь, пора и делом заняться. Идите на Землю, а то Земля растёт, а люди какие были, такие и есть. Идите и помогайте им». Сказал, громыхнул на прощанье, маменька блеснула в последний раз и раскатились мы кто куда. Я вот в напёрстке поселилась».— «А братья?»— спрашивает Теньтень. «Если бы я знала, — отвечает сестрица Эхо. — Я ведь дальше порога нигде не бываю». И вдруг Теньтень с места сорвался, по комнате закувыркался. «Я знаю, — кричит, — где твои братья живут!»— «Правда?!» А Теньтень уже в штаны запрыгивает, ботинки через две дырки на третью зашнуровывает. «Собирайся, мы их в два счёта найдём, всех до одного!» Как она обрадовалась! Я-то сразу поняла, что Теньтеню чихать на её братьев — ему бы только куда-нибудь залезть, да что-нибудь натворить. Я хотела прилепиться к платью сестрицы Эхо, чтобы узнать, что будет дальше, но она секунды не стояла на месте. Она кружилась по комнате и пела:
Бабушка Жасминна помолчала.
— Если бы она знала, бедняжка, что её ждёт! Кто видел их, кто слышал, продолжайте. Я знаю только конец этой истории…
— Подождите! Подождите! — воскликнул порхавший возле кустика радужный мотылёк. — Я чувствую, это очень интересная и поучительная история. Если не возражаете, я позову бабочек, они такие легкомысленные, им тоже полезно послушать.
Через минуту все бабочки, обитавшие в саду, слетелись на кустик, расселись на самой верхушке и притихли, аккуратно сложив крылья.
Рассказ бабушки Жасминны хотел продолжить дядюшка Виноградник, но дядюшка Салатник остановил его:
— Не торопись, моя очередь…
— Первым делом отправились они на базар. Уж кто-кто, а такой проныра и пролаза, как Теньтень, знал, где можно поживиться. Вы спросите, как я там очутился? Очень просто, для этого есть салатный лист. Да-да, это старая известная всем истина: хочешь увидеть мир — полезай в салатный лист. Рано или поздно ты окажешься в овощной лавке, на базаре, в поезде, самолете, совершишь морское путешествие, может даже кругосветное, если только кто-нибудь нечаянно не закусит тобой... Ну вот, сижу это я, значит, в салатном листе, жду покупателя, от нечего делать строю рожки молодой картошке. А напротив — молочный ряд, в том ряду среди кувшинов— склочница-молочница, красная рожа, сама уже на кувшин похожа. Во всю глотку кричит-зазывает, молоко сырой водой разбавляет, из пустого в порожнее переливает. Отвернулась на секунду, а Теньтень хвать кувшин — и под полку. «Нашли первого, — шепчет.— Он здесь, в кувшине». Я шею вытянул, что это думаю еще за «первый», который в кувшине? Вижу — сестрица Эхо кувшин обнимает, братцем родным называет, что же ты молчишь, укоряет. Кувшин — ни гу-гу. Да и где это видано, чтобы кувшины разговаривали. «Неправильно зовешь,— говорит ей Теньтень.— Братец твой в молоке сидит. Что надо сделать? Молоко выпить — братец останется. Эх ты!»— «Но ведь молоко чужое!» — Сестрица Эхо ему. А он: «Здрасьте! Братец родной, а молоко чужое!» Только приложился к кувшину, а сестрица Эхо возьми да и шепни: «Ну-ка, братец, если ты здесь, проучи воришку!» В ту же секунду молоко из кувшина выплеснулось, водопадом на Теньтеня хлынуло. Пока он, как кот отфыркивался, сестрица Эхо с братцем поговорила. Разговор у них вот какой вышел: «Помнишь ли,— спрашивает она,— когда горы были ниже травы, океаны меньше блюдца, а слоны такие маленькие, что им смешно было смотреть друг на друга?»— «Помню, помню!»— отвечает Кувшинный братец. «А помнишь, зачем нас на землю послали?» — «Конечно помню: помогать людям. Для этого я и поселился в кувшинах».— «И как же ты им помогаешь? Разбавленным молоком торгуешь?». — «Эх, сестрица, — отвечает Кувшинный братец,— а что я могу сделать, если у моей хозяйки совсем совести нет?» — «Но у тебя-то есть! А ну, в которых кувшинах молоко разбавленное, выплесни его прочь! И впредь всегда так поступай!» Только она это сказала, как из всех кувшинов, словно это были киты, а не кувшины, ударили фонтаны, по базару молочная река потекла. Ну, не совсем молочная, а скажем так: река из разбавленного молока. Склочница-молочница с горя чуть рассудка не лишилась, такой вой подняла, уж так голосила да причитала! Народ со всего базара сбежался. А Теньтеня с сестрицей Эхо уже и след простыл. Слышу, народ судачит: «В чем дело? Кто склочницу-молочницу мог обидеть?»— «Да вот, говорят, волшебный кувшин у нее объявился — разбавленного молока терпеть не может, а глядя на него, и другие кувшины с ума сошли». Тут свидетельница нашлась — мороженщица-Синий нос: «Не само оно выплеснулось — это Теньтень кувшины перевернул, я своими личными глазами видела!» — «Да как же он перевернул, когда кувшины вот они, на месте, а молока в них нет?» — «А то вы Теньтеня не знаете! Он у меня однажды, пока я нос пудрила, лоток мороженого съел, одни пустые баночки остались — кто еще так сумеет?». Тем временем склочницу-молочницу кое-как отходили, валерьяновыми каплями отпоили. Попробовала она опять разбавленного молока в кувшины налить, а оно ей все в лицо выплеснулось. Тут уж она совсем человеческий облик потеряла! Как только кувшины не обзывала, и на коленях перед ними стояла, и в суд на них подать обещала, кувшины очень принципиальные оказались: хоть капля воды в молоке — получай обратно! Вот уж где народ нахохотался. Видит молочница — нет ей сладу с кувшинами. Тогда залилась она слезами горючими и при всем честном народе поклялась поймать этого негодника Теньтеня и семь шкур него спустить. Вскочила на велосипед, педалями загремела, колесами зашумела — помчалась Теньтеня ловить.
— А Теньтень в это время был уже возле бочки! — подхватил дядюшка Виноградник, собираясь продолжить рассказ.
Но в этот момент сидевшая на соседнем листке тетушка Избутылки вдруг отлепилась и упала с кустика.
— Пардон, леди и джентльмены,— раздался снизу ее грубый, как у шкипера, голос. — Я кажется уснула…
— Да как же ты могла уснуть, когда мы рассказываем такую правдивую... такую жизненную... такую...— бабушка Жасминна не находила слов от возмущения.
— Такую скучнейшую, — зевнула тетушка Избутылки, — историю... Как говорится, бонжур, мадам, но это так. Я избороздила в своей посудине сто морей и тысячу океанов, меня трепали штормы и ураганы, на меня нападали акулы и осьминоги. И уж поверьте мне, старому морскому волку, на свете есть истории и повеселее. Я внимательно слушала, я терпеливо ждала, когда же наконец появятся настоящие герои. Где они? Где вампиры и вурдалаки? Разбойники и пираты? Где людоеды? Где, я вас спрашиваю, триста кадушек соленых лягушек?...
— Сорок чертей и ящик костей! — подхватил Завиток.
— Слыхали? Вот что надо детям!
— Это глупые сказки! И сочиняют их такие же глупые люди,— выглянув из дупла, гневно прошипела Катушка.— Настоящие истории и сказки лишь те, что дарят нам звезды — они светятся на листьях и цветах капельками росы. Когда мы пьем росу, это мы читаем сказки звезд. Если бы люди делали то же самое! Но по утрам, когда больше всего росы, они куда-то бегут, дымят своими автомобилями, машут руками, словно ветряные мельницы, и говорят пустые слова. И тогда, чтобы не погибли сказки, наша небесная прабабушка Солнце выпивает всю росу, и сказки возвращаются на небо — люди уже никогда не узнают их.
Тетушка Избутылки снова зевнула:
— Гран мерси, блоха меня укуси! Можете продолжать свою усыпительную историю, только без меня. Соскучитесь — позовете!
И она уползла в свою бутылку, откуда сразу же раздался ее могучий храп, как будто храпели все шкиперы, боцманы и портовые грузчики всех морских держав земли.
— Так вот,— начал дядюшка Виноградник,— в саду стояла бочка, а под бочкой лежал Пьяница... Лежит он под бочкой, голова на солнце, ноги в тени, спит. От дыхания его листочки по всему саду скручиваются да желтеют, цветочки вянут, мошка, которая мимо его носа пролетит, замертво на землю падает. «Зачем ты меня к этому Змею Горынычу привел?» — спрашивает сестрица Эхо. «Да какой же он Змей Горыныч? — отвечает Теньтень.— Обыкновенный Пьяница, у него второй твой братец живет».— «Где же он?» Теньтень на цыпочки стал, в бочку заглянул — в бочке молодое вино играет. «Здесь, только он в вине утоп».— «Так надо скорее спасать его!» — кричит сестрица Эхо. «Сейчас спасем». Достал наперсток, из бочки зачерпнул, зажмурился, скривился, а все же выпил. «Ты собираешься наперстком выпить всю бочку?» — спрашивает сестрица Эхо. «Зачем всю? — отвечает Теньтень.— Вино — это такой волшебный напиток... Давно хотел попробовать... От него человек становится сильным и смелым, вот смотри...» Подошел к Пьянице и в самое ухо ему: «Пожар!» Пьяница ухом не повел. «Наводнение!— кричит Теньтень.— Землетрясение! Затмение!» — Пьяница даже не пошевелился. «Видишь, ничего не боится! Ещё наперсток — и я стану таким же сильным и смелым, я эту бочку переверну одной рукой — и братец твой на свободе!» Выпил еще наперсток, уперся в бочку одной рукой — бочка ни с места. Уперся двумя руками — бочка даже не шелохнулась. Уперся руками и головой — бочка как в землю вросла. «Ах, так!» Выпил три наперстка подряд, кинулся на бочку, да промахнулся, упал и кричит: «Готово!»— «Что готово?— сестрица Эхо ему,— Не бочка, ты перевернулся!» Подняла его, а он опять на землю — брык. «Тише,— говорит,— не шуми, Пьяницу разбудишь». И тогда вскричала сестрица Эхо: «Это не волшебный напиток! Ты обещал быть сильным и смелым, а стал наоборот слабым и трусливым! Не можешь — я сама переверну ее!» Разбежалась, разлетелась, влипла изо всех сил в бочку — бочка перевернулась, вино на землю хлынуло. И вдруг из бочки «Ого-гой! С похмельем! Как голова? Гудит, не гудит?» — Бочковой братец проснулся. «Спросил бы сначала, кто к тебе пришел»,— отвечает сестрица Эхо. «Подумаешь, загадка! Друг-приятель, кто же еще!» — «Это я, твоя сестрица! Вспомни: когда горы были ниже травы, океаны меньше блюдца...» — «Мне и сейчас море по колено! — шумит Бочковой братец.— Напьемся! Загудим! Загремим!» — «Это ты так служишь людям?» А он: «Ну, не хочешь радоваться — давай поплачем! Не хочешь плакать — давай поссоримся, потом станем мириться, а пока помиримся, напьемся и подеремся!»— «Подеремся!» — кричит Теньтень. Схватил сестрицу Эхо за косы и ну таскать. «Вот и потасовочка!» — радуется Бочковой братец. Вдруг треск и звон по всему саду пошли — Склочница-молочница на велосипеде прикатила, затормозить не успела, в бочку врезалась. Велосипед в одну сторону, насос в другую, сама в третью. Пока она на части разлеталась, сестрица Эхо успела Теньтеня в бочку спрятать. Тут Пьяница проснулся. Увидал перевернутую бочку и покатил ее на Склочницу-молочницу: «Ах ты, корова неуклюжая, бочку вина перевернула!» Склочница бочку перехватила, катит ее на Пьяницу: «Я перевернула? Сам выдул, а на меня сваливаешь, пьяница несчастный!» — «Я пьяница? А ты меня поила, спекулянтка бессовестная!» Не знаю, чем бы это у них кончилось, но тут Теньтень из бочки выпал — укатало его там. «Ты кто такой? — спрашивает Пьяница.— И как в моей бочке оказался?» А Склочница Теньтеня уже за шиворот держит: «Его-то мне и надо! Он у меня молоко выпил, все кувшины переколотил. И бочку он перевернул, больше некому». Пьяница Теньтеня хвать за ухо: «А ну, признавайся, а то хуже будет!» Теньтень сразу носом зашмыгал, глазами забегал, это, мол, не я, это, мол, все сестрица Эхо, которая из наперстка.
— Ябеда! — презрительно фыркнула Ежевичка.
— Я бы ни за что не признался,— сказал Завиток.
— А что же сестрица Эхо?— спросила Барбариска.
Дядюшка Виноградник пожал рожками:
— Вот это меня больше всего и удивило. Сестрица Эхо перед ними стоит, Теньтень на нее пальцем показывает, а они даже не смотрят.
— Не видят! — поправила из дупла Катушка.— Только Теньтень, потому что он произнес волшебное слово «Ой!», да мы, улитки, которые так же чисты и бескорыстны, как сама природа, могли видеть ее.
— Вон оно что! — воскликнул дядюшка Виноградник.— То-то они в Теньтеня вцепились, а ее как будто вовсе и нет... Стали они судить-рядить, что с Теньтенем делать. «Сажай его на багажник, да привязывай покрепче,— говорит Склочница.— Будет эхо, когда ему дома порку устроят! Вот это будет эхо, так эхо!» — «Подожди! — отвечает Пьяница.— Оттого, что ему ремня дадут, мне легче не станет». Погладил Теньтеня по головке: «Значит, ты эхо ищешь? Какой любознательный мальчик! И где же, по-твоему, оно живет, кроме наперстков, бочек да кувшинов?» — «Ну, еще в колодцах, в горах, в пещерах»,— отвечает Теньтень. «А в пустой комнате, забыл? — И что-то на ухо Склочнице: — шу-шу-шу». Склочница от восторга запрыгала, в ладоши, как малое дитя, захлопала. Усадили они Теньтеня на велосипед, повезли куда-то, куда — я так и не понял.
— Сейчас узнаете! — воскликнул дядюшка Салатник.— Все видел, все знаю... Богач только за стол сел, как вдруг...
— Постой-постой,— перебила его бабушка Жасминна. — Ты ведь был на базаре... Как же ты мог видеть, что произошло у Богача?
— Вот! Вот! Я же вам говорил: лучшее средство передвижения — салатный лист. Был на базаре, а через полчаса уже у Богача!
— Так вот, меня, ну то есть салат конечно, а вместе с салатом и меня, купил на базаре Богач. Прибыл я к нему домой. Выглянул из сумки — сердце екнуло: в одном углу холодильник рычит, в другом — огонь горит, а Богач уже ножи точит, приправы готовит. Я мигом отлепился, в другую комнату укатился, со страху на самый потолок заполз. Глянул оттуда — глаза разбежались. Налево—золото да серебро, направо— хрусталь да стекло, стены в коврах, мебель в чехлах, а кругом, насколько глаз хватает, всякие вазочки-статуэточки, пуфики да салфеточки, все блестит-сверкает, зеркала тебя с трех сторон отражают, а Богач уже целого поросенка зажарил, салфеткой обвязался, лопает да похваливает. Вдруг мимо дома Склочница-молочница с Пьяницей: «Шубы дают! Шубы дают!» Богач вскочил: «Ах, мать честная! Десять шуб есть, до ровного счета, до одиннадцати, как раз одной не хватает!»! Помчался — только земля под ним задрожала. А Склочница с Пьяницей тут как тут.«Ну-ка,— говорит Пьяница Теньтеню,— покажи, на что твой наперсток способен». Теньтень сестрице Эхо только кивнул — она с разбегу в дверь ногой как пнула — все замки вмиг слетели, шпингалеты отщелкнулись, окна-двери настежь распахнулись. Склочница с Пьяницей от удивления только рты раскрыли. Взобрался Теньтень на подоконник: «Эй, Комнатный братец! К тебе твоя сестрица пришла!» Тишина в доме. «Да нет здесь никакого эха»,— говорит Теньтень. А Пьяница: «Есть! Богач его барахлом завалил! Освободим Комнатное эхо!» Спрыгнул Теньтень в комнату, сестрица Эхо за ним. И полетели в окошко ковры да зеркала, вазы да сервизы, пуфики да подушки, статуэтки да безделушки — освобождают Теньтень с сестрицей Эхо Комнатного братца. Пьяница со Склочницей в сторонке стоят, ручки от удовольствия потирают, над Богачом злорадствуют. Трех минут не прошло, а Теньтень с сестрицей Эхо уже шкафы да кресла в окошко выпихивают, сестрица Эхо еще песенку поет: