Примерный дядя Веня
Вечером позвонил Лёня. С дачи, вообще говоря, можно позвонить, но со сложностями. Надо два километра ехать на велосипеде, звонить из пятнадцатикопеечного автомата.
Только потому Стелла и сдержалась. А если разобраться, ну что за люди! Как будто тяжело взглянуть в программу. Там же ясно сказано: с девятнадцати тридцати и до «Времени» детективчик. А потом вторая серия. Так нет, обязательно звонит! Если бы футбол передавали, не звонил бы!
Всю эту, как говорится, «сложную гамму чувств» она выразила в одном кратком предложении:
— Ну да, это я… слушаю тебя, слушаю!
Однако она сильно недооценивала Лёню, который знал-таки программу, и не хуже её.
— Насмотришься ещё, — сказал он небрежно. — Эти ваши «штирлиц-холмсы» вечно по десять раз повторяют. Я специально звоню: сейчас уж ни одна собака не помешает.
Надо же какой подпольщик!
— Ну, что ты решила?
— Ничего.
— С матерью говорила?
— Лёнь! Ты можешь мне не задавать таких вопросов?
«Ага, — он подумал, — стронулось! Узнаем у Машки… Выходит, всё же не зря я работал, речи толкал — и потихоньку получается, получится, пойдёт вода!»
— Ладно, — сказал он весёлым голосом. — Сказать, что твой отец сейчас делает? Сидят с моим отцом в шахматы режутся.
— Чего?! — ей было смешно и дико представлять дядю Веню сидящим за куском клетчатого картона с деревянными фигурками. А лохмотья его волос, сползшие с лысины, висят где-то над бровями и по ушам…
Лёня же её понял по-своему:
— Наш потому, что пить завязал.
— Дядя Веня?
— Дня три уже. В субботу с воскресеньем не пил — это для него новость!
Неужели дядя Веня до сих пор всё пил да пил? Как же он только жив остался? И как тётя Маша жива осталась?
— Дядя Егор сперва дровишки попилил, а потом его пилить взялся.
Гора? Вот как! Значит, для других у него просыпается совесть… Только не надо злиться. Это же, наоборот, хорошо.
Она давно уж разъединилась с Лёней, но всё сидела перед телефоном. Из большой комнаты слышалась коллективная стрельба. Вот бы так жить, как те, которые сочиняют детективы. Каждый день погони, убийства. Утром проснулся, позавтракал — и опять то же самое! Жизнь!
Зачем скрипят двери
Но утром она оказалась совсем в другом настроении. Утром она проспала, торопилась, нервничала и свернула в кухне холодный кран. Прежде на это она и внимания бы не обратила. Но теперь Горы нету. Она глотала чай и слушала, как в раковину шлёпаются толстые капли. Это её раздражало. Но не по-настоящему, а потому что она знала: это будет раздражать Нину. Попробовала ещё раз завернуть кран. Чтоб тебе! Сразу стала придирчива не в меру. Заметила, что из форточки дует: перекосило её, плотно не закроешь. Но раньше из неё теплом дуло, а теперь, когда погода сделала разворот к зиме, сразу стало заметно. Даже и без плохого настроения.
Хм… Хм! А ведь это идея!
Уже не думая о том, что ей придётся бежать в школу с высунутым языком, она внимательно обошла квартиру. Нет, за две с половиной недели их жилище не успело ещё достаточно разболтаться. «Ну так мы тебя сами разболтаем!» — подумала Стелла.
Взгляд её упал на кухонную дверь. И вспомнила, что катание на дверных ручках когда-то было её любимым делом. Казалось, проезжаешь такой далёкий и такой восхитительно-скрипучий путь. Теперь она сделалась для этого слишком «тётя лошадь»… Подняла руки, подпрыгнула… прицепилась за верхний край!
Поехали!
Просто невозможно понять, что ей раньше могло тут нравиться?
Но проехала ещё раз, ещё раз… Петли, однако, упорно не хотели скрипеть. А больше, извините, у неё не было ни секунды свободной. «Ну и без вас обойдусь! — Стелла строго закрыла дверь. — Подумаешь». А дверь-то не хотела закрываться! «Умница ты моя!» Её закрываешь, а она опять открывается. И Стелла бросилась в школу, очень довольная собой.
Вечером бедная Нина послушно пошла в сети:
— Стрелка, что у нас с краном? — Она попробовала закрутить медное колесико… но увы!
— Был бы Гора, меня бы не спрашивала.
— Вот как! Уж не нарочно ли он свёрнут?
— Нет, не нарочно.
— Утром кран был в порядке. Кто же его испортил?
— Испортила действительно я. Но нечаянно… А сказать, что думаю, имею право!
— Прекрасно. Тогда я тебе тоже имею право сказать. Завтра будь любезна вызвать слесаря!
— Пожалуйста! — И Стелла ушла из кухни, закрыв дверь на тряпку.
— Это что ещё такое?!
Нина подобных вещей терпеть не могла.
— Потому что дует.
— Ну так прикрой форточку.
— Не закрывается… И дверь тоже не закрывается, — она кротко улыбнулась. — Так мне кого раньше звать — слесаря, плотника или стекольщика, а, мама?
Ей было радостно, что дело таки стронулось. И одновременно как-то противно: сама себе ломает квартиру, злит Нину.
— Ну, а чего делать-то, Стел? — успокаивала Машка. — Сиди и жди, пока они совсем разведутся?
Она была права, конечно. Но слышались в её правоте Ленины отголоски.
— Да ты чего, Романова?
Не стала объяснять — трудно это объяснить. Тем более, может, ничего и нету такого. После всевозможных размышлений они решили, что надо позвать Гору, пусть под каким-нибудь предлогом придёт в квартиру: всё вспомнит, сердце задрожит… Отлично придумано!
И сразу после уроков они позвонили. Это был как раз тот автомат на Плющихе, из которого Стелла когда-то звонила отцу. Когда-то… а ведь всего дней десять прошло.
— Георгия Георгиевича попросите… — А сама слышала, что подошёл он.
— Здравствуй, Стрелка, — сказал Гора с усилием. Хотя бы спросил, как дела… Хотя бы, как дела у Вани!
И сообразила: он же, наверное, с Ниной-то переговаривается, устраивает «обмен информацией».
— Я тебе звоню, потому, что дома всё разладилось.
Так она неожиданно сказала большую правду, чем хотела. Испуганно посмотрела на Машку. Слёзы, уже при полной изготовке, стояли на старте. Но собралась с силами и всё-таки произнесла заготовленные слова:
— Кран капает, дверь не закрывается. А из форточки дует!
Это последнее у неё получилось особенно резко, словно та форточка была не в обычной квартире, а на подводной лодке, где каждая щель равна смерти.
— Да, плохи дела! — И сквозь его спокойный голос заметно проступила насмешка. Потом изменил тон: — Стрелка… Ты зачем это делаешь? — И снова изменил: — Это тебя Нина просила?
Ну, допустим, её действительно Нина просила. Так разве бы она в этом созналась? Вот тебе и взрослый. А может, он бы и рад, чтоб Нина… И не удержался! Хорошо бы так. Да что-то ей не очень верилось.
Гора понял её запинку совсем по-другому, что она не хочет признаваться.
— Ладно! Я прямо сейчас приеду — идёт?! — Подождал совсем коротенькую секунду: — Ну что же ты опять молчишь?
— Молчу, потому что думаю, где Ваня… Ты ведь у нас «в командировке»!
Сказала резче, чем это позволительно. Резче, чем сама хотела. Машка напряжённо улыбнулась. В глубине трубки молчал Гора, не зная, что сказать.
— А ты, значит, не из дома звонишь?.. — И тут же виновато поправился: — Ну да, естественно…
Тогда и Стелла смягчилась:
— Ладно. Я его ушлю куда-нибудь.
Как выпроводить Ваню, Стелла придумала очень ловко. У них есть такая знакомая, тётя Алла Сорока. Когда ей нужно несколько часов побыть одной, она говорит мужу, что в таком-то магазине продаются французские ботинки. А магазин придумывает подальше. Он туда несётся, дядя Илюша, а она в это время спокойно пылесосит, или моет окна, или ещё что-нибудь. А потом объясняет, что ботинки эти опять продавали из-под прилавка.
Стелла придумала, что на ярмарке в Лужниках продаются футбольные бутсы тридцать пятого размера, а это Ванькина мечта, и деньги давно уже выпрошены у родителей. Только тридцать пятых бутс не бывает. Даже на всесоюзных соревнованиях «Кожаный мяч» младшие играют в кедах — это она специально проверила по телевизору. Но Ваньке не докажешь — мечта.
И вот теперь она его живо отправила на ярмарку: и недалеко — ехать не опасно, без всяких пересадок — и в то же время надолго: там спортивных магазинов штук сто. И уж он их обойдёт все!
«Веришь — не веришь»
Ни с Ниной, ни с Ванькой Гора видеться не мог. А со Стеллой мог. Она оказалась наиболее нейтральной. Или наиболее нелюбимой?.. Но ведь она сама выбрала эту должность.
Первое, что Гора всегда делал, тапочки надевал. «Труд уборщиц» он уважал, потому что в жизни не брался ни за веник, ни за тряпку. Но теперь, естественно, его тапочек не было.
— Да проходи так!
Он потоптался на коврике, то ли вытирая подошвы, то ли борясь с неловкостью. Пошёл. Так в лёгкой обуви ходят по мокротени: не своими шагами, выше, чем нужно, поднимая ноги.
А ведь по-настоящему это была его квартира!
— Ну так… Я начну?
Инструмент лежал в низеньком шкафчике под мойкой. И только Гора открыл этот шкаф, сразу стал уверенней — с родными вещами в руках. Хотя вещи те не больно хорошо его слушались. Он закурил. Дым пошёл по квартире. Говорят, курение вредно не только для курильщиков, но и для всех, кто рядом, и для картин, обоев, ковров — для всего на свете.
Однако бывают, как видно, случаи, когда курение полезно.
Прислонясь к сломанной двери, она смотрела, как Гора возится с форткой, то и дело выдыхая дым на улицу. А ветер обратно его!
И многое вспоминалось Стелле под этот дым. И часто такое далёкое, чего будто и не было никогда.
Со вкусом Гора завинтил починенный кран, усмехнулся:
— Ну? Могу быть свободен?
«Не уходи!» — подумала Стелла. А он и сам не хотел. В большой комнате остановился перед Ваниным столиком. Там всё лежало, как он бросил: учебник, тетрадка по-русскому, ручка. Последнее предложение было: «Стода пробудились на мягких лугах». Ванька из каких-то там своих особых соображений написал: «стода».
Гора даже взял ручку, повисел ею над словом и отложил:
— Придёт — скажи ему…
Переглянулись. Забыв свои обиды, Стелла подошла к нему.
Дальше пошли уже вместе — «на экскурсию» по квартире. И Гора чуть было не открыл дверь, которая вела в «родительскую». Опять рука его повисла:
— Там ничего не надо?
Стелла ему не ответила. А какой был смысл отвечать на вопросы для отвода глаз. И он тоже понял её. Висячую, неприкаянную свою руку положил ей на плечо:
— Чаю дашь?
Она ушла в кухню, и не знала, что Гора делал там, о чём думал. А после он сам вошёл, сел к столу на обычное место.
— Ну, как вы тут?
Она коротко пожала плечами: «А как ты там?» Посмотрели друг на друга, усмехнулись. Опять она почувствовала себя насторожённой враждующей стороной… державой.
Однако гостеприимство при этом страдать не должно. Не спрашивая, Стелла сделала несколько бутербродиков — Гора любил подзакусить во всякое время суток. Да и, между прочим, был как раз обед… Вот он почему так легко с работы ушёл!
— Стрелка! Прости, что я навязчив… Это всё не мама устроила?
Нину он никогда не называл для Стеллы мамой. А теперь словно специально хотел подчеркнуть особое положение, в котором они все оказались. Сделалось ей как-то не по себе. Она покраснела, ответила преднамеренно резко:
— Нет, это не мама. Это Ваня и я!
— Ваня? — Он покачал головой.
Стелла опять ответила ему, словно выстрелила из пистолета. И опять в самую десятку:
— А что ж, по-твоему, родители мне одной нужны?
И теперь, наконец, она его подстрелила. Гора сидел молча, как бы глядя в окно, где по слякоти ползали автомобили.
Стелле сделалось неловко, как всегда бывает неловко приличному человеку, если он оказывается совершенно прав. Чуть не начала извиняться! Но Гора заговорил сам:
— Я не знаю, Стрелка, что тебе ответить…
Нет. Слышно было, что он знает, что это лишь для разгона. И Стелла насторожилась.
— Однако я, Стрелочка, уверен, что родители у вас с Ваней будут. Только не оба сразу. Не оба одновременно. Ты понимаешь меня?
Она отчуждённо пожала плечами.
— Но ты веришь мне?
Она ответила:
— Нет!
Время в брикетах
Гора ушёл. Остался пронзительный сигаретный дым по комнатам, остались две чашки на кухонном столе. В тарелке сох несъеденный бутерброд.
Ей неприятно было, не хотелось думать, добилась она чего-нибудь или нет.
Эх ты, Георгий Георгиевич… Уж лучше бы ей взять да и начать перевоспитывать своего собственного отца, на нём применять все эти Ленины советы. Но Стелла честно себя ведёт. Она Ваню бросать не собирается, как некоторые готовы бросить её.
Решив так, она всё с той же горестной медлительностью и чисто девчоночьей непоследовательностью переехала воспоминаниями на отца… Почему-то вспомнилось, как он умеет рассказывать. Мысль словно бы мечется влево-вправо от ужаса, словно бы не может найти дорогу. А след за ней остаётся яркий, как от молнии. И в последний момент всё вдруг освещено, всё так ясно, точно! Эх!
Когда это было? Лет пятьдесят назад?..
Время по её жизни пролетало густое, прессованное. Некогда отдохнуть, остановиться, некогда пожалеть о том, что потеряно невозвратно. Некогда даже заплакать путём.
И в этот раз получилось то же. Не успела она до конца подумать свои грустные мысли, явился Ваня. Раздосадованное лицо его горело:
— Чего ж ты?!. — и остановился, учуял дым: — Гора приехал?!
— Какой тебе Гора? Слесарь приходил.
Ваня, словно не поверив, обошёл квартиру, и Стелла поняла, как он соскучился. А вот Ваня не понимал (маленькие этого часто не понимают) и с особой обидой налетел на сестру.
Стелле не хотелось ему пудрить мозги, что бутсы, наверное, продавали из-под прилавка — не хотелось разочаровывать братишку в человеческой жизни, а ничего другого, так же похожего на правду, она придумать не могла. Вот и перекручивалась, как гимнастка на трапеции. Фальшивая гимнастка на фальшивой трапеции.
Главное же, врать не было никакого настроения. Отгородилась книжкой и криком: «Не приставай!» Хотела уйти в другую комнату. Извините. Опять события лезли друг другу на голову. Пришла Нина!
— Чем это здесь пахнет у вас? — тоже про Гору, но в замаскированной форме.
— Был слесарь, попросил покурить, и я нашла ему Горины сигареты.
Ванька, увидев, что правды с бутсами не добьёшься, ушёл, скрежеща зубами и обзываясь: «Стеллая-жирная-белая!», что абсолютно не соответствовало действительности, но зато было складно и дразнительно.
— Курил его папиросы и заодно работал его инструментами, — тихо сказала мать. Гора действительно не имел такой привычки — убирать инструмент. В «мирное время» у него был на это Ванька-оруженосец. А Стелла не обратила внимания на такую важную улику.
— И ты угостила слесаря чаем?
Сначала в её планы не входило, чтоб Нина узнавала о Горином приходе. Но теперь, может быть, даже и к лучшему. А может, к худшему… Дайте, в конце концов, хоть немного подышать спокойным воздухом!
— Ну и чего же ты добиваешься?
«Увидишь!» — она хотела сказать. Но не сказала, просто ушла. Мать почти сейчас же открыла дверь в её комнату:
— Я всё-таки хочу, чтоб ты поняла. Эта твоя игра уже перестаёт быть игрой!
Хотела крикнуть: «Сама ты игра!» Вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. И Нина почувствовала это.
— Ну, хорошо, Стрелка… Приходи потом чай пить, — и вышла.
Смотрите, какая чуткая! Не надо было разводиться, вся чуткость так при тебе и осталась бы!
Залезла на диван, укрылась пледиком. Без стука и без спроса вошёл Ванька. Тоже влез на диван, сунул ноги под плед.
— Вань, только не тараторь ничего, ладно?
Странно было смотреть на Ваню, а думать про отца. Вот уж эти двое никогда не подружатся. Они совсем чужие. И Ваньке лучше вообще не знать о существовании такого Игоря Леонидовича…
Ночью ей снилось беспокойное, несбыточное. Снег сверкал до боли, как бывает только в Якутии в апреле и мае. Всё кругом было голубое и ослепительно-белое. Потом начинало искриться, сливаясь в общий чудесный и непередаваемый цвет — это когда они мчались вдвоём на лыжах с трамплина. Потом трамплин обрывался, и они летели. И не то ветер визжал, не то они сами кричали. И это повторялось снова и снова. И ни одного не было лица, ни одного дерева — ничего, только скорость, полёт, этот свет ослепляющий, на который никак невозможно было наглядеться, и они вдвоём с отцом.