В какой-то из полётов искр стало так много, что, кажется, сейчас душа разорвётся от счастья, и свист сделался нестерпим, захватывал сердце. Стелла неслась, но дольше, чем обычно, и почувствовала, что она одна. Что она просыпается.
Она уже знала, что проснулась. Лежала не шевелясь, надеялась, что ещё уснёт, что ещё уйдёт обратно — туда, где была. Наверное, если б можно было, она бы никогда не возвращалась оттуда, а всё летала бы и летала с ним вдвоём.
Тут она услышала далёкий свист, подобие свиста. И поняла, откуда её сон. Про якутский свет рассказывал отец. А этот полёт среди искр по сплошной пустоте она видела на картине, что висит в той комнате. В той комнате, где жил её отец.
И снова раздался свист. Да нет же — телефонный звонок! Совершенно автоматически Стелла выскочила из кровати. Зачем ей это нужно было? Сон исчезал, разбиваясь в брызги и тут же тая, обесцвечиваясь с каждым шагом её босых ног по холодному утреннему полу.
Она сдёрнула трубку — успела! — хрипло сказала: «Алё!» — и скорей подобрала ноги. Сидела, как Робинзон Крузо в первую ночь на необитаемом острове. Была несуразная рань, солнце ещё и не думало выбираться из-за горизонта. Лишь кое-где громадина ночи была размыта сероватой водицей будущего рассвета.
Всё это ей удалось заметить и сообразить в ту совершенно несуществующую паузу между её: «Алё» и словами: «Стеллочка! Привет!». Отец…
Это было продолжением сна, но худшим, чем сон. Потому что отец наяву был хуже, чем в её сне.
— Стелка, я как с печки свалился, да? Это, видишь ли, поезд такой придумали. Приходится быть сумасшедшим с ним за компанию.
Она успела прийти в себя, собраться с духом. Но говорить, к счастью, ещё ничего не требовалось. И она просто кашлянула в трубку — что присутствует.
— Хочешь повидаться, Стелка?
— Пока нет.
Это был сильный и даже, можно сказать, мужественный ответ.
— Пока нет?.. Ну, тогда через год, значит!
Нет, он был не из тех, которые заглядывают вам в глаза и тихо спрашивают: «Ты меня любишь?» Он точно знал, кто его любит, а кто нет. И про Стеллу знал, что любит, что эти его слова ей тоже не просто будет проглотить… Выждал время, убедился, что она растерянна.
— Ну что ты решила?
Нет, он-то уж не будет второй раз просить. Захочешь — сама скажешь.
Стелла поняла эту «математику». И сразу отсекла все прошлые отношения, всю их «любовь», сказала:
— Я с мамой буду.
— Правильно! — произнёс он излишне одобрительно. — При кораблекрушении всегда хватайся за самый большой обломок.
Странный какой-то ответ. Нелепый. А куда же ей было деваться? В Якутию он не берёт — даже специально объяснил! Так куда? К Горе? Или, может, в детский дом? Дурацкий ответ! И она не стала ему ни возражать, ни отвечать.
— Ну тогда есть, Стеллочка, целую тебя! — И как будто эта идея только что пришла ему в голову: — Слушай, давай переписываться! Адрес мой простой…
— Да у меня тут записывать нечем… такую рань… Напишешь — я отвечу.
— Ладно… — Он помолчал. — Договорились. Жди письма! — и повесил трубку.
Опять надеялся, что Стелла начнёт заламывать руки и так далее. Извините! Она кое-что поняла в нём. Он вот как действует… Игорь Леонидович! Он в себя влюбляет человека, а потом совсем его не держит: не ревнует, ни о чём не просит, не устраивает сцен. Отпускает руки — падай, лети, куда хочешь! И это, как ни странно, держит около него людей куда крепче, чем самая сильнейшая верность.
Он это делает нечаянно — он такой родился. «Но я буду так с тобой нарочно делать, — подумала Стелла. — Ты не ври мне, что ты меня не любишь. Любишь. Я тоже не дурочка, умею кое-что понимать. Я тебя разлюблять не собираюсь. Как же я тебя разлюблю — своего отца. Только я тебя близко не буду подпускать. Тогда и посмотрим!»
Но тут она спросила себя: что же это будет за любовь такая? По расчёту? К счастью, она быстро нашлась и ответила сама себе: «Да. Вот такая любовь… Как, например, человек болен печенью, а он до смерти обожает аджику. Он готов её банками есть, но точно знает, что в тот же день и помрёт. Поэтому он ест одну маленькую ложечку раз в месяц». Уже мелькавший здесь дядя Илюша Сорока точно так и поступает.
Она не замечала, что мать давно смотрит на неё:
— Стрелка? Ты чего?.. Ты о чём здесь думаешь?
Она вздрогнула, почувствовала, как неудобно сидит на стуле в своей робинзоновской позе.
— Про печень я думаю и про аджику.
Нина печально покачала головой:
— Странный юмор для шести утра… Кто это звонил, кстати? Если, конечно, не секрет.
— Игорь Леонидович.
Тогда Нина по-своему перевернула и слова про аджику, и позу нескладную, и тон: «Игорь Леонидович…»
— Он тебя обидел?
«А это уж не твоё дело! Отец только мой. Он, по-настоящему-то сказать, никому не нужен, кроме меня!»
Стелла поднялась со стула. Мать быстро удержала её за руку. Так они стояли — два привидения в ночных рубашках.
— А если я скажу, что люблю его, ты всё равно будешь заставлять меня жить с Георгием?
Дочь посмотрела на неё и неожиданно улыбнулась — уличила во лжи: так не любят, мамочка!
Замечательный старик
Она кормила Ваню и сама ела. Вегетарианский борщ с гренками, натёртыми чесноком, — это, конечно, не с пампушками, а всё же очень и очень терпимо.
Мирную обстановку расколол телефонный звонок — Лёня, который уже второй раз врывался удивительно не вовремя, а Стелла подумала: «Который всегда врывается удивительно не вовремя».
— Привет. Надо поговорить. Только без свидетелей… Давай в каком-нибудь музее встретимся.
«Без свидетелей», скажи уж, без Машки».
— Ты, видать, детективов насмотрелся… В музее… а что случилось-то?
— Не бойся, зря не проездишь.
Наглый типчик — слова по-человечески не скажет. Всё с насмешкой да с холодностью.
— Ладно, — она сказала, — в метро на «Библиотеке Ленина» у первого вагона, который идёт из Лужников.
Для немосквича это звучит почти шифром. Но Стелла ведь знала, почему он её просит встретиться без Маши. И сразу начала пользоваться правом девчонки, в которую влюбились. Пусть подёргается, а то очень остроумный.
— Так во сколько встречаемся, Стел?
— Ну жди, я приеду.
Ясно, что она чувствовала себя неудобно перед бедной Машкой. Но что же поделаешь — закон жизни суров: если даже Стелла и не пойдёт сейчас, Лёня же в Машку всё равно не влюбится, верно? А тогда чего ж!
Горячее нетерпение помешало ей как следует помариновать Лёню. Ведь это до ужаса интересно — идти на свидание и знать, что он там стоит и грызёт ногти.
— Привет! — она вышла из вагона и пошла вперёд, чтобы скрыть растерянное лицо.
На станции «Библиотека Ленина» есть такие как бы балкончики. Они висят над тоннелями, куда уползают поезда. В былые времена, когда в московском метро ещё продавали мороженое, Стелла и Нина сиживали здесь. А потом Стелла, Нина и Гора. Многое из раннего детства она забыла навсегда. Но это помнила!
А вот с Ваней они так никогда не сидели. К его времени мороженое исчезло из московского метро. Жалко!
Такие воспоминания обычно живут в человеке бессловесно, никому о них не расскажешь. Что ж тут рассказывать — мелочи! На самом деле они дороги и трогают. Стелла опустилась на широкие мраморные перила балкончика. Сидеть было совсем не страшно, хотя и над пропастью грохочущей.
— Вчера твоего отца видел… — Она невольно вздрогнула, но поняла, конечно, кого Лёня назвал её отцом. — Я вчера к нему заглянул… А он… угадай, что делает?
— Не знаю. Откуда я могу знать?
— Правильно! Он землю копал.
— Какую землю?!
— Всю подряд! От флоксов и… понеслась! Я с ним разговариваю, а он роет. Как всё равно конь под кнутом. И уже устал, и внутри струны, знаешь… Произвожу, говорит, осеннюю вспашку. А земля у вас мучение. Ну, я это… выдаю ему пачку соболезнований. А он: для меня в самый раз! Такое, говорит, состояние — некоторые напиваются, некоторые спят целыми сутками, а некоторые, наоборот, сутками шахматные задачи решают. Но чаще, конечно, — в запой. А поскольку мне пить нельзя, на работе постоянно приходится думать, так я произвожу осеннюю вспашку.
— Он так тебе всё и говорил?
— Я сам обалдел! Буквально чувствую, сейчас из меня полупроводники от удивления посыпятся.
— А он правда не… выпивши был?
— Полный ноль! И спрашивает: ты с моей дочерью знаком? Я хладнокровно отвечаю: так, говорю, почти нет… Понятно, говорит. И роет, как я не знаю кто… Слушай, Стел, ты что всё-таки с ним сделала такое?
Нехотя она стала ему рассказывать. И чуяла наперёд: ничего хорошего из её рассказа не выйдет. Получилось как-то вяло: пришёл, починил форточку… Лёня её слушал добросовестно. И недоуменно. С небрежным удивлением мотнул головой:
— Какие они всё-таки нервные…
— Они добрые, дурак! — закричала вдруг Стелла. — А ты счётно-решающее устройство, если так говоришь!
И поняла: зря кричит. Это ведь её родители, не Ленины. И это она штуки выделывает. А Лёня — что с него взять?
И замолчала, устыдившись.
— Счётно-решающее? — Лёня стоял, глядя на неё. Он так и не сел почему-то. — А я хотел сказать, что влюбился в тебя…
В таких разговорах, как утверждают многие, особенно правдивым быть не стоит. Но Стелла забыла это золотое правило:
— Лёнь, ты ведь хочешь, чтобы я тебе честно сказала? Я, Лёнь, в тебя не влюблюсь… Лёнь…
Лёня подождал, пока в тоннель прокатится поезд. Потом сказал, глаза его были обиженные и спокойные:
— Ты ведь из-за Машки? Раз она в меня влюбилась, ты сразу задний ход?
— А никакого «переднего хода» не было!
— Да? А когда мы на даче познакомились!
Во дурак! Объясняется в любви, а сам как будто ведёт следствие.
— Тебе приснилось, мальчик!
— Ну и тем лучше! Только запомни: я в неё никогда не влюблюсь! — И добавил явно вычитанную фразу: — Мне кажется, она простовата.
Злость прихлынула к ней… Нервы, что ли, расшатались?
— Это ты простоват! Да я за неё отдам сто тысяч таких, как ты, понял?
— Ста тысяч таких, как я, нету, — сказал он тихо. — Таких, как я, и двух нету. Люди — это штучное производство, запомнила? Просто ты меня отдашь за Машку, — теперь он вдруг сел с нею рядом, как будто у них пошла полная любовь. — Вы… что вам толковать — простые девчонки. Вы же меня в упор… не понимаете.
Стелла собиралась фыркнуть. Он махнул рукой:
— Я… помолчи… слишком много рассуждаю. Мне литература говорит: «Ты, Нилегин, слишком много рассуждаешь». Ну так я же думаю! А вот, оказывается, это плохо, и с вами, девчонками, надо совсем по-другому. Видишь, опять я рассуждаю! Я, Стелл, буду классным стариком. Ко мне будут приходить, со мной будут советоваться. Я стану образованный до ужаса. А вы будете две старые грымзы с перегорелыми транзисторами! — Он засмеялся. Но совсем не обидно, а грустно. — Пока, Стел!
Он сбежал по лестнице на платформу, быстро сел в поезд. И причём в какой нужно — на Комсомольскую площадь. Ничего не перепутал даже по причине волнения.
Может, и правда быть ему великим стариком?
Странная история
Иногда на неё нападало это — завинтиться в магазинную толпу, прожигая себе путь вопросом: «Что дают?!» Вот и сейчас душа встрепенулась, втянула воздух чего-то неопределённого, но заранее манящего. И среди окружающих слышалось волнение.
— Чего там дают, мужики? — прозвучал сиплый вопрос.
— Во, видал — пиво в банках! — прозвучал сиплый ответ.
Сразу душа её успокоилась, забралась обратно в свою конуру, то есть, извините, в раковину — иначе как-то непочтительно. Никаким пивом ни в каких банках она сроду не интересовалась. Если только Машке принести для смеха…
— А где брали-то?
— Знаешь, который «на ступенечках»…
В Москве, между прочим, любят давать магазинам имена. Тот зовут Поросёнком за когда-то висевший в витрине рисунок, тот именуется «У Клавы», хотя Клаву давно уже перевоспитывают в специально отведённом месте… А бывают и названия попроще, вроде вот этого — «На ступенечках».
Стелла глянула налево, направо. Вот он, искомый объект, во всей своей красе.
Но чего её несло туда? Душа удивлённо высунулась из своей… этой самой — раковины.
А! Её отец интересовался баночным пивом… Ну и что дальше? Зачем туда идти? Тем более сейчас… С этой бесспорной мыслью она вошла в магазин «Вино», который действительно возвышался над землёй посредством трёх ступенек. В голове пронеслось: в случае чего скажу, что я за минералкой!
И тут же она увидела отца.
Он стоял в очереди, уже довольно близко от продавщицы, и читал журнал «Знание — сила». Что это — случайность, интуиция? Теперь говорят, случайностей вообще нет. Хотя раньше говорили: никаких интуиции нет. Вот и решай.
Дыша тяжело, как штангистка, и совсем не замечая этого, она из-за толпы смотрела на отца — она сразу решила не подходить к нему. По крайней мере, сперва — надо разобраться.
Люди брали этого баночного пива буквально по тыще штук, словно надеялись купить его на всю жизнь. Даже хвостовая часть очереди стала гудеть, что, мол, давайте ограниченно! Ну, дело известное.
Стеллин отец купил четыре баночки, и это, надо сказать, понравилось ей. Одну банку отец тут же откупорил и выпил не спеша, почитывая свой журнальчик. Всякий знает, что в магазинах этого делать не полагается. Но отцу никто не сказал ни слова — так независимо и спокойно он себя вёл. Стелла, заворожённая, смотрела на него.
Он был, кстати, совершенно в том же наряде, что и самый первый раз, когда она увидела его в Парке Горького: ни дать ни взять киноартист с международного фестиваля. Только, пожалуй, какой-то невесёлый. А вся его уверенность и шик были… ну как выучка у солдата. Или это лишь казалось Стелле?..
Тут кто-то взял её за рукав.
Ваня! С тревогой и почти со страхом они смотрели друг на друга. И каждый из них подумал о другом: «Что же ты здесь делаешь?»
Но Стелле было куда страшней. Скорее потащила брата в самый угол, во мрак, потому что краем глаза видела, как отец допил свою банку.
Что дальше делать?.. Отец не спеша, но уверенно проталкивался к выходу.
— Ваня! Будешь мне помогать? Надо проследить за одной женщиной.
— За какой женщиной?
— Ну это одна учительница.
— Какая учительница?
— Ну будешь помогать или нет?
Отец ушёл уже довольно далеко. Еле мелькал за прохожими. Хотя Плющиха не так уж и многолюдна.
— Вот, видишь, в динамовском пальто!
Все синие, голубые и фиолетовые оттенки назывались у Вани «динамовские», потому что синий — это главный цвет московского «Динамо», за которое он болел.
Но очень скоро женщина в динамовском пальто пропала в молочной. Стелле ничего не оставалось, как врать дальше… и больше.
— Теперь следи вон за той клетчатой!
— Зачем?
— Затем… Будешь выполнять задание?!
А тут и клетчатой оказалось не по пути.
— Вон она, девчонка! Видишь девчонку в красной шапке?
Ваня ничего не сказал, он ей не верил. Только быстро шёл рядом и заметно было, что волновался.
Отец толкнул дверь знакомого парадного, а красная шапка пошла дальше. Ваня лишь посмотрел на сестру и остановился рядом с нею у глухой стены громадного здания Библиотеки Ленина. Это, кажется, было книгохранилище. Говорят, здесь лежат целые миллионы книг. А посмотреть, так уместятся и миллиарды — дом, который занимает всю улицу. И высотой до сентябрьских облаков. Неуютно стоять рядом с таким великаном. Да ещё начинался дождь.
— Вань, ты вон там подожди, под навесиком. А мне надо позвонить… хорошо?
Про ту шапку уж не было и речи. Ваня, ничего не сказав, пошёл под навес. Он был не то удивлён, не то испуган её суетой.
Стелла вошла в подъезд. И так смело! А ведь отец ещё мог там стоять, дожидаться лифта. Но ни лифта, ни отца уже не было.
Что ей? Что она хочет? Нажала на вызов. И не стала ждать, пошла, как не раз ходила с отцом — заговорятся и шагают… Но зато с отдыхом: на площадке у окна между четвёртым и пятым этажом. Сейчас она нарочно не остановилась там, поднялась до следующего окна. Встала на цыпочки, оперлась о подоконник. Внизу узкой пропастью видна была та самая улица, где под навесом она оставила Ваню. Но стоял там Ванька или нет, она не могла увидеть.