Дома мать стирала бельё в корыте.
— Мама! — с ходу закричал Леонтий. — Мама, я золотую рыбу поймал!
Он вывалил добычу рядом с корытом на гусиную травку и перепугался: та ли рыба, не подменили ли её?
Рыба не шевелила жабрами, вся потускнела, и прежнего золотого блеска не было.
— Кто тебе дал? — спросила мать.
— Я сам поймал.
Она смотрела на него с недоверием, и он твёрже твёрдого выговорил:
— Я сам поймал! Вон у неё изо рта твоя нитка торчит. А на ней — мой крючок!
Мать поцеловала сына в макушку, вынула крючок из рыбьего рта и сказала:
— Это линь. У тебя вся рубаха в линёвом масле. Ты сними её, я постираю.
Остаток дня Леонтий ходил без рубахи, в одних штанах. Другие рубахи у него были, но и они попали в стирку.
Вечером мать зажарила линя на сковородке, подала к столу, и в это время пришли Толя Долгий и Борис — удилище Леонтию занесли, что он на радостях оставил в лугах.
— Поймали чего? — спросила мать.
Они постояли на порожке и ничего не ответили.
Мать усадила их за стол и сказала:
— Линя отведайте. Леонтий поймал, кормилец.
Гости не улыбнулись на слово «кормилец» и почтительно посмотрели на Леонтия и на сковородку, где еле-еле помещался линь, разрезанный на ломти.
Мальчуган положил им в тарелки по самому толстому ломтю и сказал, точь-в-точь как дедушка, в честь кого его назвали Леонтием:
— Кушайте на доброе здоровье.
Он радовался тому, как гости едят, шмыгая носами, и похваливают, как мама хвалит тоже. А сам ел мало, потому что давно замечено, что всякий охотник любит угощать своей добычей, да не всякий любит ею угощаться…
У ЧЕРТОВА ГОРОДИЩА
На горе над Камой, над городком Елабугой издревле стоит белая каменная башня, и зовут её Чёртовым Городищем.
Сегодня сюда поднялись Славка и Леонтий и подивились: до чего же толсты стены старинной башни, сложенные из дикого камня.
Леонтий спросил со страхом:
— Кто это по крыше ходит?
— Голуби, — ответил Славка.
— А чего они железом гремят, как люди?
Славка промолчал. Было ему десять лет, был он постарше Леонтия на три года и считал, что на все вопросы малышей отвечать не следует, а то избалуются они и останутся младенцами дольше, чем этого требует природа.
Леонтий повторил громче:
— А чего они железом гремят, как люди?
— Леонтий, — спросил Славка, — ты здесь никогда не бывал?
— Нету…
— А я бывал. Тут пещеры есть. Пойдём посмотрим.
Они вышли из башенных потёмок.
Свет, тепло и полынный ветер сразу обняли их, и открылся отсюда такой простор, что у обоих заблестели глаза, а Леонтий вдобавок ещё и рот открыл.
У ног их лежала Елабуга, с домами, новыми и старыми, с высокими церквами, и самая высокая из них была ниже этой горы. А правее блестела Кама с пароходами, и зеленели луга с озёрами, и каждое озеро и озерко, пусть оно не услышит, можно было окликнуть по имени с этой высоты.
— Леонтий, рот закрой, — попросил Славка.
Леонтий затворил рот и несколько раз потрогал пальцами губы, плотно ли они сомкнуты. А Славка подумал про себя:
«Что ему ни скажешь, всё сделает да ещё перестарается. Боится со мной дружбу потерять. Как-никак я его постарше».
— Пещеру нашёл! — закричал Леонтий и ногами вперёд полез в провал между камней.
За рубаху оттащил его Славка от пещеры и выговорил:
— Вдруг у неё дна нет?
Вдвоём они заглянули в провал, и Славка пробормотал:
— Дно-то у неё есть…
Пещера была промоиной в метр глубиной, и ничего интересного в ней не было.
Они пошли дальше, и под гранёным, будто великаны тесали, камнем, что нависал над тропинкой, Славка почуял вход в настоящую пещеру. Из-под камня, из зарослей ежевики, дохнуло холодом.
Славка побледнел, шепнул товарищу:
— Стой тут! — и полез под камень.
Он раздвинул колючие ежевичные плети и увидел широкий вход, откуда тянуло погребом.
— Эй! — крикнул Славка.
Тотчас сверху чиркнул камушек, а пещера отозвалась вознёй и вскриком, тоненьким, отдалённо похожим на вскрик ребёнка. Не помня себя от ужаса, Славка выскочил на тропинку и закричал на Леонтия:
— Бежим отсюда!
Они побежали, но скоро остановились, и Славка, оглянувшись, нет ли погони, сказал тяжким голосом:
— Там… кто-то есть!..
— Там, наверное, козлёнок живёт, — после некоторого молчания ответил Леонтий и покаянно посмотрел на товарища.
— Ну да, козлёнок, — обиделся Славка. — Чего ему там делать?
Леонтий сказал смирнее смирного:
— У нас маленький козлёнок так же кричит.
Они потоптались на месте и вернулись к тёсаному камню. Славка, не успел опомниться, как Леонтий юркнул под камень в заросли ежевики. Некоторое время его не было, а потом он высунулся наружу и счастливым шёпотом, будто боясь разбудить хорошего человека, позвал:
— Иди сюда, Славик!
Славка протиснулся в пещеру и огляделся. Здесь было светло (свет попадал из этого и из другого выхода повыше), просторно и сухо. У дальней стены лежала коза с двумя козлятами, и все трое не сводили глаз с пришельцев. Коза держала рогатую голову прямо и смотрела на мальчишек с ожиданием: зачем пришли? А козлята смотрели с тихим изумлением: неужели на свете и такие существа бывают непонятные?
Леонтий шепнул Славке на ухо:
— Первый раз человека видят. — И спросил — Хлебушка у тебя нету?
— С собой нет…
— У меня тоже с собой нет, — вздохнул Леонтий. —
Травы им надо нарвать помягче.
Мальчишки вылезли на свет, и широкий влажный ветер с Камы пузырями надул им рубахи, окропил лица первыми каплями. Здесь, на горе, рослой травы отродясь не росло, а росла трава невысокая: мурава, гусиная травка, веночник и полынок. И пусть она была невысокая — по щиколотку, а то и ниже, — ветер перед дождём ходил по ней волнами, прижимал к земле, распластывал, вздымал и закручивал воронками, и от этого она казалась выше своего роста.
— Ну и дождь будет, — говорил Леонтий, в обе руки собирая траву. — Ураган!
— Да-а, — вторил ему Славка.
Кама под горой перестала блестеть, озёра в лугах погасли, проливень обрушился на гору и сразу закрыл от. ребят башню Чёртово Городище.
Они еле-еле успели спрятаться в пещеру и, тяжело дыша, прислушивались к дождю, там, наверху, над головами. Коза вместе с козлятами прислушивалась тоже. Один козлёнок встал, сделал несколько пробных шагов по направлению к людям и остановился, покачиваясь на тонких стебельках. Вот он нагнул голову, будто собрался бодаться, и дети засмеялись.
Леонтий шепнул Славке на ухо:
— Первый раз дождик слышит! — И спохватился: — Траву-то мы им чего не даём?
Славка ответил за хозяина:
— Не испугать бы их. — И зябко передёрнул плечами — А здесь теплее.
Леонтий согласно показал глазами наверх:
— Потеплее будет, чем там.
Козлёнок ушёл к матери, видно, устал, и тогда Леонтий, собрав с колен и свою и Славкину траву, от которой пахло полынью, положил её перед козой-матерью. Есть она не стала, а вполголоса заблеяла и тут же замолчала.
— Привыкает, — сказал Леонтий.
Дождь шёл долго, и ежевика при главном входе вся шуршала, будто там ходил какой-то зверёк, и оттого, что с каменного карниза всё скатывались да скатывались капли, шуршала она даже тогда, когда дождь кончился. Из-за этого шуршания, думая, что идёт дождь, мальчишки просидели в пещере дольше, чем нужно.
Они выбрались на свет и сразу озябли. Камни были бело вымыты, в песчаной почве промыты светлые проточины, травка распрямилась под одно, воспрянула, а Кама и озёра под горой блестели светлее прежнего, и с лугов пахло первым сеном.
По дороге домой мальчишки заглянули в каменную башню Чёртово Городище и остановились при входе: внутри её, повернуться негде, лежали и стояли овцы и козы.
— Проходите, молодые люди, — окликнула их женщина в брезентовом плаще, которую они сразу не заметили. — Дождь-то прошёл?
— Прошёл, — ответил Славка.
А Леонтий спросил:
— Тётенька, ты ничего не теряла?
Женщина выпростала голову из капюшона и переменилась в лице.
— Спроси-ка ещё, — обратилась она к Леонтию.
Тот повторил слово в слово:
— Тётенька, ты ничего не теряла?
— Как же не теряла, — заговорила она быстро-быстро. — Коза у меня потерялася! Рожиных коза — белая, рога длинные, острые, как веретёна. Козлёнка должна принести.
Мальчишки переглянулись, и по глазам Леонтия Славка понял, что тот с охотой уступает ему право первому сказать о находке.
— Принесла уже, — сказал Славка, — да не одного, а двух. Оба белые…
— Да здоровенькие такие козлятки! — не выдержал
Леонтий и, радуясь за женщину, заговорил быстро-быстро, будто долго ему не давали говорить, а вот наконец разрешили — Всё слушают, да смотрят, да дивуются: человека-то они не видели! Нас первых со Славиком и увидели. А дождик идёт, они и не поймут, что это такое? Может, зверь какой-нибудь? Как она их хорошо спрятала… Ты камень-то тёсаный знаешь, так коза под ним! Вот она в этой норе их, видно, родила и там около них держится. Мы ей травы нарвали, она пока не ела. Сейчас-то, может быть, ест…
Женщина переводила глаза с Леонтия на Славку, со Славки на Леонтия и не вытирала слёз — не чувствовала их — и вдруг спросила Леонтия:
— А ты ведь танаевский? Из деревни Танайки?
— Раньше-то там жили, — ответил Леонтий. — Нынче в городу живём.
Женщина сказала:
— Разговор у тебя танаевский.
И охлопала себя по карманам, отыскивая хлебушко. При этом движении вся скотина в каменной башне оживилась. Но женщина никому не дала ни кусочка.
— Ребята, который-нибудь… проводите меня до козы, — сказала она, — А который-нибудь покараульте скотину. Ты, танаевский, покарауль, вот кнут тебе, а ты, городской, меня проводишь.
Шла она быстро. Славка еле поспевал за ней и думал:
«Почему это деревенские женщины всегда бегут как на пожар?»
— Говорят, одна пещера отсюда в город ведёт, — сказал он. — Вот бы её найти…
— Нет, — решительно ответила женщина. — Не слыхала я. Была бы, так слышно было.
— А я слыхал.
Они едва не проскочили камень с козьей пещерой.
— Назад, тётенька! — крикнул Славка. — Здесь они прячутся.
И первым пролез в пещеру, а за ним женщина. Коза стояла у стены, а козлята наперегонки сосали её. При виде пастушки коза хмыкнула: узнала, мол, я тебя, да пока детей не накормлю, не трогай меня, а потом пойду, куда ты меня поведёшь.
— Верно, двойня, — сказала женщина. — Аккуратные какие, бойкие…
Ласковым движением она подала на ладони кусок хлеба кормилице. Не трогаясь с места, та с жадностью схрупала его и посмотрела на хозяйку преданными, просящими глазами…
ПЕРВАЯ НОЧЕВКА
Был ли ты на рыбалке с ночёвкой?
В жизни каждого мальчишки прикамского городка Елабуги наступал момент, когда на этот вопрос нельзя было ответить отрицательно. И соврать нельзя: город небольшой, всё на виду: соврёшь — засмеют, на улицу не показывайся. Может ли ложкарь не вырезать ни одной ложки, пекарь не выпечь ни одной буханки, а писатель не написать ни одной строчки?
Какой же ты мальчишка, если не был на рыбалке с ночёвкой?
…Прежде чем лезть напоследок в Каму, Толя Долгий затоптал окурок в песок, похлопал себя по незагорелой груди и сказал Славке:
— Сегодня идём с ночёвкой.
— А что брать?
Славка будто бы озяб и быстро одевался. На самом деле он стеснялся своей худобы, своих рёбрышек.
— Картошку не бери. На совхозном огороде подкопаем. Сладкого возьми… А чего ты спрашиваешь? С ночёвкой не ходил, что ли?
Славка приготовился признаться, что не пришлось, но с горушки скатился Барсик, бесхозный дворняга, и с непонятным восторгом кинулся к ногам Толи Долгого.
Тот без размаха ударил его ногой в живот. Барсик завизжал, полез жаловаться к Славке, но Толя Долгий крикнул:
— Пшёл отсюда! Дай ему ты под вздох… Вдруг он заразный!
И Славка, сквозь резкую жалость к собачонке, зажмурился, пнул куда ни попадя. Барсик задохнулся и, не оглядываясь, тем же ходом, откуда пришёл, убежал за горушку.
Позднее мальчуган и сам не мог объяснить, как он решился ударить слабого. Тем более, что Барсика он поселил у себя во дворе и, в отличие от других мальчишек, не считал пса дураком и жалел его.
Дома Славка сказал, что с ребятами пойдёт на ночёвье. Мать собралась всплеснуть руками, но отец сказал:
— Дело.
Были сборы недолги? Нет, сборы были до вечера. Славке не хотелось ударить в грязь лицом перед большими мальчишками, и он набрал хлеба, сахара, соли, перцу, лука, запас крючков и лесок. Всё уложено в двуручную корзину и закрыто марлей. Между делом он заглядывал во двор — нет ли Барсика. Но пса нигде не было. Облачась в великоватую стёганку, при удилище и корзине, Славка пошёл за Толей Долгим. Тот сказал, что рыбалка отменяется.
— Только что в гости пригласили. Пришлось подстричься, побриться, — улыбнулся Толя Долгий. От него далеко пахло одеколоном.
Славка подождал: не посоветует ли старший, как быть, с кем идти на рыбалку. Но Толя даже не спросил, что думает делать Славка. И рыболов, тихонько прикрыв калитку, ушёл. Он ничего не сказал Толе Долгому, а про себя подумал:
«Чтобы тебе на третий год остаться в четвёртом классе!»
Луга его встретили хорошо. Сразу задышали в лицо клубникой и диким луком, постлали под ноги упругую тропку, и ноша стала легче.
Довела его тропка до самого озера Бобёр и пропала:
«Я своё дело сделала. Теперь — ты».
Славка её понял, сел на траву, отдышался, остыл, на цыпочках спустился к воде и из ежевичника забросил удочку. Он вытащил одну за одной четыре плоские, как монеты, густеры и некоторое время не рыбачил, а радовался.
Ко всему прочему ему пришла в голову вот такая мысль:
«Хорошо, что я на рыбалке один. Всё озеро мне одному, никто не мешает».
В сумерках он выловил линька с ладошку и опять порадовался: первый линь в жизни!
Рыб он положил в корзину, обвязал её марлей и опустил в воду. Пленницы устроили такую возню, что Славка в третий раз порадовался:
«Не попал ли в корзину ещё кто? В моём улове таких шумных и не было».
Из камышей прохрипел голос:
«Кто ты такой?..»
Славка вздрогнул.
Может, человек спросил или птица болотная, а может, нелюдь какая-нибудь. Вокруг хороводились тени.
Он собрался дать стрекача в Елабугу, но сообразил, что ничего не выйдет — далеко, да и где он по темноте найдёт обратную дорогу?
И Славка кинулся собирать сушины на ощупь. Их под берегом было много: озеро дикое, непотревоженное.
На костёр ушло много спичек, и пламя как бы вырыло в тёмной толще небольшую пещеру.
Славка сел близко от огня, не смея оглянуться: оглянешься — помрёшь или будешь заикаться всю жизнь… Скоро солнышко-то взойдёт?
Неожиданно костёр засветился ярче — по лугам катился сильный круглый ветер, растормошил кусты, травы, вётлы, осокори. Они заговорили, зашумели, загрохотали; страшные слова почудились Славке, а у него в горле защекоталось своё слово: «Ма-а-а-а-ма».
Оно так и не вырвалось, не успело. В костровый круг, повизгивая, выскочил некто маленький и шумный.
— Барсик!
Да, это был Барсик, мокрый от росы и оттого на вид ещё более щуплый и крохотный. Он прижимался брюхом к земле, полз к Славке, и в его повизгивании было много всего. Обида на Славку. Просьба о прощении за поздний приход — быстрей не сумел: ноги коротки, да и не знал, как примут. Пережитый страх в тёмной дороге. И, конечно же, радость встречи.
И Славка ткнулся носом в его мокрую морду и заревел, неизвестно почему.
Потом он подкинул дровишек в огонь, постелил стёганку, на всякий случай воткнул в землю перочинный нож под правую руку, прижался к Барсику и заснул.
А над ними, над тучами, над ветром, не доступные глазу, проносились спутники Земли и горели звёзды. И всё в лугах было рядом — звёзды и первая ночёвка на берегу озера с другом Барсиком, который многого не знал, но верил в благородство Славкиной души и недавний срыв посчитал случайностью…