Вконец расстроенные, мы в этот день не отдали дяде Степе очередного взноса, а купили себе по брикету пломбира и долго обсуждали подлое Васькино поведение.
Грише, за особые заслуги, каждый из нас отломил по кусочку. Он с удовольствием съел мороженое, потом погрустнел, повздыхал и сказал:
— А за что вы Ваську прогнали?
— Пойди, он тебе сам расскажет, — посоветовали мы Грише.
Ваське был объявлен бойкот.
На следующий день мы опять говорили о Ваське и ели мороженое, но когда это должно было повториться еще раз, я твердо сказал:
— Хватит. Так мы никогда не соберем денег. А Геннадий Максимилианович уже напал на Женькин след.
Мы разыскали дядю Степу, а он ошарашил нас новым сообщением:
— Ну, голубы, молодец этот ваш… тьфу! — все забываю! Ну, толстый: сразу три рубля принес. Еще немножко Поднатужьтесь, звери-кролики, и дело с концом!
Потрясенные, мы долго ходили по пятам за Васькой и пытались заговорить с ним. Но он гордо отмалчивался. Наконец не выдержал:
— Вы думаете, что — у меня совести нет? Когда я ел мороженое, у меня, может, слезы текли из глаз…
— Откуда ты деньги взял? — спросил я.
— У меня теперь нет кошки… — страдальческим голосом сказал Васька.
— Неужели продал? — воскликнул я, хорошо знавший Васькину кошку по имени Рельса. — Она же у вас мышей боялась и вся облезлая была.
Васька покачал головой:
— Не продавал я ее. Отец мне в прошлом году аквариум купил и рыбок шесть штук — помните, это еще было в старом доме? Ну вот… А рыбки были не простые, а дорогие. Я их выловил, положил в банку с водой и отнес в зоомагазин. На Арбат ездил — вот куда! Там рыбки редко бывают в продаже. У меня их сразу купили и еще спасибо сказали.
— А Рельса обиделась и сбежала из дому? — спросил Сережка.
Васька не нашел нужным отвечать на глупые шутки. Он продолжал:
— Пришел с работы отец и говорит: «Куда, пакостник, рыбок подевал?» А я говорю: «Стал менять воду, а Рельса их съела». Отец рассердился и унес Рельсу обратно в депо…
— На перевоспитание?
— Не знаю. Только с тех пор я ее не видел.
— Жалко Рельсу?
— Жалко, — вздохнул Васька. — Бывало, так исцарапает руки, что я по три дня не мог к виолончели прикоснуться…
— Ничего, Васька, — сказали мы ему. — Зато теперь еще немного — и Женька попадет в музыкальную школу. Это тоже кое-что значит!
— А я тебе котенка поймаю, — сказал Гриша, который все время жался к Ваське. — Тебе какого: серенького или в полосочку?
— Знаете что, ребята! — воскликнул я. — Давайте все расскажем Женьке. Чего он зря мучается?
— Нет, — ответил Васька. — Так неинтересно. Лучше подождем, пока он выучится на дирижера, потом как-нибудь скажем: «А ну, Женька, верни должок, что-то мороженого захотелось!» Вот удивится!
«ОРЛЕНОК»
А Женька тоже зря времени не терял. Он раздобыл большой лист ватмана, разрезал его пополам, потом склеил две половинки в длину и разложил на подоконнике. Поставил рядом пузырек с чернилами, взял в руки кисточку и принялся рисовать.
— Ба! — воскликнул я. — Да это же клавиатура!
— А для чего? — спрашивает Женька и отвечает сам себе: — Куплю самоучитель и буду тренироваться!
— Самому трудно научиться, — говорю. — Попроси Лену Мухину: она научит.
— Правильно!
Мы пошли к музыкальной школе. И словно угадали: навстречу выбегает Лена.
— Вот хорошо! — воскликнул Женька.
— Ой, мальчики, ничего хорошего нет! И она рассказала, что через полчаса в клубе домоуправления начнется концерт, за который она отвечает. А исполнитель «Орленка» заболел. Татьяна Васильевна на уроке, Геннадия Максимилиановича нет, спросить не у кого, заменить некем…
— Что делать? Ума не приложу! Без «Орленка» ну никак нельзя!
Я вдруг вспомнил письмо директрисы Людмилы Николаевны, посмотрел на Женьку и сказал:
— Пусть он споет. Он может.
— Я?! Вы с ума сошли! Я сроду нигде не выступал.
— Это совсем не страшно, честное слово! — воскликнула Лена. — Женя, будь другом, выручай. Знаешь, как нужна песня!
Сначала Женька колебался. Потом согласился. А Лена вдруг хлопнула себя ладонью по лбу:
— Нет, ничего не получится. Совсем забыла: программу концерта ведет Кузя.
— Опять этот Кузя! — воскликнул Женька.
В нем пробудился дух противоречия. Другой на его месте сразу бы отказался от этой затеи. А Женька лишь сощурил глаза.
— Мы его устраним, — сказал он.
— Устраним?
— Да. Я покупаю билет в кино. Вы говорите ему, что идет советско-итальянско-французско-японский фильм — дети до шестнадцати лет не допускаются! — под названием… Под названием… «Кровавая дорога».
— Такого фильма нет, — сказал я.
— И не было, — подтвердил Женька. — А ты слушай дальше и не перебивай. За пять минут до начала сеанса вы обменяете билет на право вести программу концерта. И дело в шляпе!
— А еще через пять минут, — сказал я, — Кузя прибежит обратно и поднимет такой шум!
Женька рассмеялся:
— Прибежит, не досмотрев кино? Такого не бывает.
— Женя, — сказала Лена, — ты настоящий психолог!
— Ага, — согласился Женька. — Готовься, Федя, вести программу концерта вместо Кузи.
— Нет, Женька, — сказал я. — Ты не психолог, а настоящий псих. Я ведь не умею объявлять. На сцене я двух слов не смогу связать. Я…
— Трус ты, вот кто, — ответил Женька. — Может, ты, Лена, после вступительного слова проведешь концерт? Этот — хуже девчонки.
Ах, так?!
Я поправил на носу очки и возмущенно сказал:
— Нет, программу буду вести я! Посмотрим, кто хуже девчонки: я или она!
У Женьки слово с делом не расходится. Слетав в кинотеатр, он передал мне билет в кино. Мы с Леной пошли в клуб домоуправления, куда уже собиралась публика, разыскали Кузю и отозвали его в сторонку.
— Слушай, Кузя, — говорю. — У нас в кинотеатре идет советско-итальянско-французско-японский фильм — дети до шестнадцати не допускаются! — «Кровавая дорога»…
— Ну-у?! — вскричал Кузя. — А вчера там другая картина шла.
— Так то вчера, — говорю, радуясь, что «клюнуло». — А сегодня — это не вчера. Правда, Лена?.. Вот у меня и билетик есть, видишь? На восемнадцать сорок пять.
— Эх, везет же дуракам! — сказал Кузя, глядя на билет, как зачарованный.
— Хочешь, я тебе его отдам?
— Мне? — Кузя глотнул слюну, не отрывая глаз от билета. — С чего бы, Очкарик?
— Ой, мальчики! — воскликнула Лена. — Такая картина, такая картина! Я сегодня успела посмотреть. Говорят, идет только один день. Там такая… кровавая дорога, просто прелесть!
— Думаешь, задаром? — продолжал я атаку. — Уступи мне место ведущего в концерте, а я тебе — билетик!
— Но Татьяна Васильевна поручила мне… — неуверенно сказал Кузя.
— А какая ей разница? Главное, чтобы ведущий был. Да и вообще Татьяна Васильевна ничего не узнает — у нее сейчас уроки в школе. А дежурному педагогу мы скажем, что у тебя срочно заболел живот.
— Вполне уважительная причина, — подтвердила Лена. — И совершенно безотказная.
— До начала сеанса осталась минута…
Кузя стал быстро-быстро перебирать ногами, словно уже мчался в кинотеатр.
— Давай-ка лучше, Федя, меняться с тобой… — протянула Лена. — Ты прочтешь вступительное слово. Вот здесь все записано. Почерк у меня разборчивый… Такое кино, такое кино!..
— Еще чего! — воскликнул Кузя. Он схватил билет, сунул мне программу концерта и был таков.
— Вот и избавились, — сказала Лена. — А теперь пошли, пора начинать.
Участники концерта толпились в маленькой комнатушке, заменявшей артистическую. Среди них был Женька. Он стоял возле пианино и вполголоса напевал «Орленка». Незнакомая мне пожилая женщина аккомпанировала Женьке и одобрительно кивала головой.
В артистическую заглянул Уточкин:
— Чего вы копаетесь? В публике волнение. Мне уже говорят, что в домоуправлении порядка нет! Скорее, скорее!
Лена пригладила волосы и приготовилась выйти на сцену. Она прокашливалась, прокашливалась и никак не могла прокашляться.
От волнения всегда так бывает. У меня, например, не только першило в горле, но еще дрожали коленки, чесалось все тело и мутилось в голове.
Я посматривал на Женьку. Ему тоже было не по себе.
Наконец Лена прокашлялась.
Она вышла к самому краю сцены и обратилась к слушателям.
Я ждал, что сейчас доклад пройдет как по маслу — быстренько прочтется по бумажке, — и все.
Но у Лены в руках не было никакой бумажки. Лена сказала, чтобы слушатели представили себе, будто они не в клубе домоуправления, а… на фронте, в перерыве между боями! И будто приехала в холодную солдатскую землянку фронтовая концертная бригада…
Зал затих. Среди слушателей было много пожилых людей. Лица их были серьезны и сосредоточенны.
И я вообразил, что все это на самом деле происходит во фронтовой землянке. Даже дядя Степа, сидевший в первом ряду, вдруг представился мне бывалым партизанским командиром… Может быть, оттого, что из рассказа Лены я впервые узнал: песня «Орленок» была позывными у белорусских партизан…
Лена закончила свое вступительное слово.
Теперь настал мой черед. Нужно было объявить первый номер концерта: Женькино выступление.
Я сделал несколько бодрых движений, но почему-то остался на месте. Тогда меня толкнули в спину, и я выскочил на сцену, словно камень, пущенный из рогатки.
Очутившись перед лицом слушателей, я весь похолодел. Глянул в программу, открыл рот да так и остался стоять с разинутым ртом: в зале сидел Геннадий Максимилианович и внимательно следил за происходящим.
Это была ужасная западня: уходить было поздно. Нужно было спасать Женьку. Если Женька появится на сцене, то Геннадий Максимилианович его моментально узнает, и неизвестно, чем все это кончится. Может быть, скрыть Женькино имя?
Толком еще не зная, как лучше поступить, я начал объявлять:
— «Орленок». Песню исполняет… исполняет… исполняет…
— Не робей, — громко сказал с первого ряда дядя Степа. — Читай по бумажке!
— …исполняет Ж-ж-ж-жоржик Тю-тю-тюрин! — Кажется, забыв закрыть рот, на негнущихся ногах я покинул сцену.
Навстречу мне уже шел Женька, а за ним — пожилая аккомпаниаторша.
Я схватил Женьку за рукав, но он вырвался, подошел к краю сцены и высоким, чистым голосом запел:
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди…
Я прямо застыл от удивления. У Женьки был сильный, звонкий, красивый голос. Он пел легко и свободно. Голос его то замирал, то становился твердым и решительным, то Казалось, что он не поет, а рассказывает. «Вот, — думаю, — про какую музыкальность написала Геннадию Максимилиановичу Людмила Николаевна!» Ай да Женька! Дружишь, дружишь с человеком, думаешь, что знаешь про него все, а потом — бац! — как снег на голову какое-нибудь открытие!.. Эх, до чего хорошо пел Женька! У меня невольно мурашки забегали по телу, и я на время забыл о недавних своих переживаниях. Но потом, когда песня подошла к концу, я вновь вспомнил о том, что может сейчас произойти, и шепнул Лене:
— В зале Геннадий Максимилианович. И я сказал, что Женька — это не Женька, а Жоржик Тютюрин…
— Зачем ты это сделал? — удивилась Лена.
— «Зачем, зачем»… Откуда я знаю, зачем? А на сцену я больше не выйду — хватит с меня. Бери программу и объявляй сама!
В зале раздались дружные аплодисменты. Раскрасневшийся Женька показался за кулисами.
— Слышите? — сказал он. — Хлопают.
— Бежим скорее! — воскликнул я и схватил Женьку за руку.
— Чего ты все время хватаешься! — отмахнулся Женька. — Да пусти ты меня, никуда я не пойду!
— Неужели ты не видел в зале Геннадия Максимилиановича?
Женька ойкнул и побежал за мной.
Очутившись на порядочном расстоянии от клуба, я рассказал ему все, как было.
Женька уставился на меня, а потом повернулся и молча пошел прочь.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
По вечерам, перед сном, мы обычно гуляли во дворе. Вот и сейчас мы собрались вместе и ждали Женьку.
Смотрим — Костя выполз из подъезда. И — к нам.
С тех пор как мы начали собирать деньги и Костя отказался принять участие, мы стали избегать его. Но он вечно лип к нам, хотя никто не собирался водиться с ним.
Мы отвернулись от Кости, а он рассердился и крикнул:
— Что вы, на самом деле! Честное слово, мне родители никогда денег не дают!
Никто не откликнулся. А я подумал, что, может быть, Костя на самом деле не врет?
Хотел поделиться этой мыслью с ребятами, вдруг витку — идет Геннадий Максимилианович, держит за руку Гришу и внимательно слушает его болтовню.
— Здравствуйте, — хором сказали мы Геннадию Максимилиановичу.
— Здравствуйте, здравствуйте, — ответил Геннадий Максимилианович, не глядя на нас.
— Здравствуйте, здравствуйте, — важно повторил Гриша.
Не задерживаясь, они прошли к Женькиному подъезду, и мы вдруг поняли, что не Геннадий Максимилианович ведет Гришу, а Гриша ведет Геннадия Максимилиановича. Неужели к Женьке?!
Я проследил за ними. Так и есть: Гриша остановил Геннадия Максимилиановича возле Женькиной квартиры и сказал:
— Здесь.
Геннадий Максимилианович нажал на кнопку звонка.
Потрясенный, я скатился с лестницы и, выбежав во двор, все рассказал ребятам.
— Вот ябеда! — воскликнул Сережка.
— Кто бы мог подумать… — растерянно сказал Васька, — чтобы Гриша…
— Воспитали на свою голову, — насмешливо сказал Костя, но никто не обратил на него внимания.
Не успели мы еще прийти в себя, смотрим — во двор выскакивает Женька.
— Катастрофа! — кричит. — Гриша привел к нам Геннадия Максимилиановича.
— Видели, — отвечаем хором. — А дальше, дальше-то что?
— Гриша показал на меня пальцем, — захлебываясь, рассказывал Женька, — и говорит: «Это он!» А Геннадий Максимилианович отвечает: «Узнаю, узнаю…» Потом говорит отцу: «Ваш сын еще не гулял? А погода сегодня прелесть — настоящий зимний день: снежно, морозно, словом, хорошо бы ему погулять…» Отец почуял что-то неладное и выставил меня за дверь. Даже одеться как следует не дал.
— А Гриша?
— Я хотел было выманить Гришу, а Геннадий Максимилианович говорит: «Не беспокойся, ему и с нами будет неплохо». Видали?
— Давно надо было выкинуть его из нашей компании, — хмуро сказал Васька. — Какой нашелся!
— На самом деле, пусть и близко не подходит.
— Доверяй после этого дошкольникам.
— Ничего, мы еще с ним рассчитаемся…
Над Гришиной головой сгущались тучи. Мне стало его жаль, и я тихо сказал:
— Он еще маленький, может, не нарочно?
— Внимание! Сейчас Федя заплачет, — ехидно сказал Сережка.
— Видно, Геннадий Максимилианович пришел за штрафом, — удрученно сказал Женька.
Я отозвал Сережку и Ваську в сторону и шепнул им:
— Зачем зря Женьку томить? Давайте расскажем ему, что собрали почти все деньги. А недостающие нам и на слово поверят…
Но мы ничего не успели сказать Женьке: во дворе появился Женькин отец. Он взял Женьку за руку и сказал:
— Пойдем-ка, сынок, выяснять некоторые подробности твоей биографии.
Он увел Женьку, и последнее, что мы услышали, было:
— Почему ты скрыл от меня…
Дверь подъезда захлопнулась и проглотила остальные слова. Да и без слов все было понятно: мы были сражены, так сказать, брошены на обе лопатки.
— Надо было сразу Женьке все рассказать! — воскликнул Васька. — И чего ты, Федя, мямлил?
— А все Гриша…
— Письмо! — вдруг вспомнил я. — Гриша видел, как мы его прятали!
Мы бросились к тайнику. Письма там не было.
ПОСЛЕДНИЙ ВЗНОС
Вернувшись обратно, мы принялись обсуждать посещение Геннадия Максимилиановича. А через некоторое время увидели его самого и быстренько спрятались за мусорные ящики.