— Не печальтесь обо мне, — сказал старый
аист. — Так будет лучше. Ведь найти смерть
в чужом дальнем краю или в холодных морских
волнах гораздо страшнее. Нет, я хочу умереть
здесь, на земле, где я впервые увидел восход
солнца. Нет ничего прекраснее родных краёв,
родного гнезда, где я появился на свет
и где растил своих малых детей. Тут мне
знаком каждый овраг, каждое озерко, каждая
хижина. Мне понятен язык людей, что здесь
живут, я люблю их, и они меня любят, как
родного. Не хочу я никуда лететь. Зачем?..
Почему я возвращался сюда каждую весну?..
Почему и вы будете возвращаться в эти края,
как только подуют тёплые ветры и зазеленеют
росистые луга?.. Вы увидите много стран,
много рек, полей, гор и убедитесь,
что нигде нет таких красивых радуг, как
у нас; что нигде так весело не звенят
кузнечики по вечерам, когда поля одеваются
синевой; что нет дыма теплее, чем тот, что
вьётся над гнездом, где ты оберегал крыльями
малых своих птенцов.
А теперь — пора! Летите на юг, в тёплые
края. Счастливого вам пути!
Птицы склонили головы и молча простились
со старым вожаком. Потом раздался плеск
сотен крыльев. Стая поднялась в воздух.
Помаячила в синем небе, выстроилась большим
клином и вскоре скрылась за горизонтом.
На поблёкшем поле белел силуэт старого
аиста. Он взмахнул крыльями и полетел
на крышу бедного деревенского домика. Старый
аист возвращался в родное гнездо, чтобы
провести там последние дни.
Скинули папахи, плащи, безрукавки, рубахи,
кушаки развязали, сапожки и брюки сняли. Потом
разлеглись, постелив на травке плащи и безрукавки.
Лежали, лежали, отдохнули и встали. Начали
снова в путь собираться, начали снова они
наряжаться. Белые брючки комары натянули,
красные сапожки обули, надели рубахи, без-
рукавки, плащи и папахи. Вышли в путь они
нарядные, статные и ладные. Гурьбой по дороге
идут и звонкие песни поют.
Шли комарики, шли, до третьего дерева дошли,
и снова решили они отдохнуть в густой тени...
А поскольку очень длинна та дорога и деревьев
у обочин растёт очень много. То, быть может,
до сей поры в город на рынок идут комары.
её нежные веточки радостно распрямились.
— Ах! Как здесь прекрасно! — прошептала она.
Но тут же вздрогнула. Поблизости раздался
глухой шум. Сосенка ещё больше растопырила
свои иголочки и широко раскрыла зелёные глазки.
— Ой! Что это? — испуганно спросила она.
— Лес! — ответило высокое стройное дерево.
— А ты кто такой?
— Я — бук. А вокруг шумит столетний буковый
лес. Дальше растут орешник, пихты и такие
как ты сосны.
— Значит, я сосна? — удивлённо спросило
маленькое растение.
— Сосна.
— А почему же я росту не там, где другие
сосны?
— Так уж случилось. Сосны растут выше.
— Сосны — деревья гордые, — вставила
молодая белокорая берёза.
„Значит, и я должна быть гордой",
— сказала про себя сосенка и заважничала.
Потянулись погожие, светлые, беззаботные
дни. Ласково пригревало солнце, и лес
погружался в дрёму, слушая звонкое пенье птиц.
Тут и там по растрескавшимся толстокорым
стволам прыгали дятлы, они постукивали клювами,
словно мастера-столяры. С лёгким шелестом
пролетали кукушки, высматривая чужие гнёзда.
На самых вершинах легко перепрыгивали
с ветки на ветку проворные белки. По траве
ползали муравьи, букашки, гусеницы. А ночью всё
живое пряталось в укромные местечки и
засыпало. Поднимался ветерок, и лес затягивал
свою многоголосую колыбельную песню.
Сосенка росла. Но росла отчуждённо,
не прислушиваясь ни к песням птиц, ни к шуму
столетних деревьев. „Я гордое дерево",
— думала она и презрительно посматривала
по сторонам. Ей было нестерпимо видеть, что
другие деревья такие высокие и перед их
вершинами открываются далекие неведомые
горизонты. И сосенка стала смотреть только вверх,
чтобы вырасти как можно выше.
— Это опасно, малютка! — сказал ей однажды
старый бук.
— Не твоё дело, — раздражённо ответила
сосенка.
— Я уже стар, выслушай меня, — продолжал
бук, не обращая внимания на её тон. — Ты
растёшь в стороне от леса, и, если поднимется
буря, никто из нас не сможет тебе помочь.
— А я и не нуждаюсь в вашей помощи,
— отрезала сосенка и ещё больше стала
тянуться вверх.
Старый бук с сожалением покачал суковатыми
ветвями и сказал:
— Поживём — увидим.
Проходили дни и ночи. Сосенка росла,
тянулась вверх, стараясь обогнать столетние буки,
старые берёзы, ветвистые дубы. „Мы, сосны,
растём выше всех", —повторяла она и торопи-
лась обогнать другие деревья.
— Ох, она такая тоненькая, хрупкая,
не выдержит, — печально качал ветвями старый
бук, не смея ничего сказать — сосенка была
слишком самолюбива.
Иногда, когда небо хмурилось, а в ущельях
ревела буря, сосенка в страхе гнулась,
но буковый лес всё ещё защищал её.
„Погоди, погоди!" — шелестел старый бук.
На третий год сосенка переросла всех,
но ствол её был тонкий и хрупкий. Она знай
оглядывала себя и приговаривала:
— Какая я стройная! Лучше всех!
— Погоди, погоди! — повторял старый бук.
И его предостережения оказались не
напрасными.
Однажды солнце пекло так нестерпимо, что
всё живое в лесу попряталось и замолкло. Листья
свернулись от страшной жары, травы полегли,
будто скошенные. Закат был тёмный, мрачный,
с огненно-кровавыми зарницами. И не успел
ещё опуститься вечер, как глухой гром прокатился
по лесу. Столетние буки, стройные берёзы,
ветвистые дубы испуганно зашептались. Молнии
бороздили небо, словно гигантские огненные
кнуты. Тяжёлые тучи нависли ещё ниже, по листьям
застучали крупные капли, в полях и на дорогах
поднялись столбы пыли. Налетела страшная
буря. Застонали горы и ущелья, старый лес
заскрипел, ветви затрещали под порывами ветра.
Всё вокруг бушевало, гудело и, казалось,
вот-вот сорвётся и полетит в пропасть.
Но так только казалось. Крепки были стволы
деревьев, они тесно прижимались друг к другу,
чтобы выдержать напор бури. И выстояли.
Кое-где отломилась веточка, оторвался лист,
но деревья уцелели и лес остался таким, как был.
Отшумела буря, минула страшная ночь. Взошло
солнце, поздоровалось с умытым росой лесом.
Защебетали ⊆v_失птички. Не выдержала только
одинокая самовлюблённая сосенка. Её тонкий
ствол сломался. Из глубокой раны струились
густые тягучие слёзы. Стройная вершина
с обломанными ветками валялась на мокрой
земле.
из дураков. — Вернёмся-ка домой, захватим
топоры, придём и вырубим лес. Вот и поймаем
пострелёнка.
Сказано-сделано.
Вернулись дураки домой, взяли топоры,
хорошенько наточили и отправились лес рубить.
— Я так свой топор наточил, что одним махом
сотню деревьев срублю, — похвастался один.
— А я так свой наточил, что стоит мне
замахнуться, и половины деревьев как не бывало!
— сказал другой.
— Эх вы! — усмехнулся третий. — Я свой топор
только подниму, и весь лес тут же повалится.
Стали они спорить, чей топор острее,
и дошло у них дело до ссоры.
Тут навстречу им едет поп на кобыле,
а рядом жеребёнок трусит.
— О чём спорите, молодцы?
— Так и так, — объясняют. — Будь добр,
батюшка, рассуди, чей топор острее.
— Ладно, — согласился поп. — Давайте-ка
положим ваши топоры в перемётные сумы,
а я пущу кобылу вскачь. Какой топор первым
разрежет суму, тот и острее.
Дураки сунули свои топоры попу в перемётные
сумы, хлестнул поп свою кобылу и увёз их.
Тут дураки догадались, что поп одурачил
их, поймали жеребёнка и говорят:
— Давайте, братцы, снимем с себя одежду
и навьючим на жеребёнка. Пусть у него от такой
ноши жилы порвутся.
Разделись дураки, навьючили жеребёнка
своей одеждой и стегнули его прутом. Жеребёнок
задними ногами брык и умчался со всей поклажей.
— Видите, как он задние ноги подкидывает?
Это у него жилы порвались!
Пошли дураки в чём мать родила. Куда
идти, что делать — сами не знают...
Дошли до одной горы. Солнце как раз за ту
гору закатилось и позолотило своими лучами
тучку на её вершине.
— Гляньте, гляньте! Над горою кусок золота!
— Откуда оно взялось?
— Не иначе как с неба... Слыхал я от своей
бабки, что бабка бабки её бабки говорила
своей бабке...
— Что же она говорила?
— Что на небе золота не счесть!
— Верно?
— Верно...
— Тогда давайте подымемся на гору, — сказал