Маленькая гимназистка, поравнявшись с ним, тихонько ахнула, покраснела и сделала реверанс. Мужчина застенчиво отвечал на поклоны, покашливал и немножко сутулился, будто хотел пройти понезаметнее.
- Кто это? - спросил Петр у носильщика.
- Не знаешь, что ли? - вроде даже обиделся за мужчину носильщик. - Чехов. - И положил чемодан на рессорные дрожки.
Мы стояли с Петром и смотрели вслед дрожкам, пока они не скрылись.
- Петр, почему ж мы не спросили, жива ли Каштанка? чуть не со слезами сказал я.
- Растерялись мы с тобой - оттого и не спросили, - ответил Петр. Он подумал и добавил: - Да эдак и лучше: чай, к нему и без нас лезут все с разговорами.
ЧЕЛОВЕК ПРОТИВ БЫКА
В этот день мы заработали девяносто копеек: Петр сгружал мешки с подводы на склад, а я опять нарвал роз и продал барыне. Мы были такие голодные, что пошли в столовую и сразу проели целый полтинник. От обеда осталось немного хлеба. Петр завернул его в газету и уже хотел сунуть в карман, но присмотрелся к газете и сказал:
- Вот где мой приятель шатер свой раскинул! В Симферополь его занесло.
Я спросил:
- Твой приятель цыган?
- Нет, мой приятель - хозяин цирка "Шапито", Сигизмунд Добжицкий. Семь раз прогорал на цирке и всетаки не бросил любимого дела. Один бог знает, как он выкручивается. А что, Митя, не направить ли нам свои стопы в Симферополь? Сигизмунд всегда выручал меня в трудную минуту.
Я обрадовался.
- Конечно, направить! Сегодня, да?
- Можно и сегодня. Вот только б на ноги чего-нибудь достать.
Мы зашли в шашлычную к волосатому. Петр пошептался с ним, и волосатый дал Петру старые головки сапог, жареного мяса и два больших чурека.
- Бери, - сказал он, - бери, минэ не жалко. Я хороший человек, ты хороший человек, малчук хороший человек, мы оба три хороший человек. Заработаешь - отдашь больше.
В тот же день мы выбрались из Ялты и зашагали по широкой камедистой дороге. Мы то поднимались вверх, то спускались вниз к самым морским волнам. Мы шли и шли и никак не могли миновать гору, похожую на медведя. Как одни и те же звезды всегда светились над моей головой, куда б я ни заехал, так и эта гора долго-долго не уходила из виду. Нас обгоняли или катили навстречу экипажи и поднимали белую пыль. От этой пыли и мы с Петром стали белые, будто выпачкались в муке.
Когда я начинал отставать, Петр сажал меня на плечо и шел дальше. А иногда, нас брали в арбу татары.
В Симферополь мы добрались только на третий день.
Мне казалось очень странным, что дома здесь городские, а заборы - низенькие, глиняные или сложенные из камня, как у нас в деревне. Но чем глубже мы пробирались в город, тем таких заборов попадалось меньше, и вот, наконец, мы вышли на улицу, где совсем не было заборов, а были только хорошие дома и парусиновые навесы над окнами магазинов. Навесов было так много, что, казалось, если подует ветер, вся улица поднимется и полетит.
Мы еще прошли немного и увидели цирк. Он стоял на площади, посредине базара, и тоже был парусиновый.
У входа вертелся мужчина с размалеванным лицом, звонил в колокольчик и зазывал публику:
- Начинается представление всему свету на удивление! Акробаты, жонглеры, медведи, мартышки и такие, как я, шутишки! Покупай билет и глазей хоть сто лет! А ну, навались, за свои и чужие карманы держись, да быстрей, да скорей, пока я не захлопнул дверей!
Он хотел выкрикнуть еще что-то, но взглянул на Петра да так с открытым ртом и застыл. Петр ему подмигнул и прошел в цирк.
Конечно, и я с ним.
- Где хозяин? - спросил Петр у билетерши.
Билетерша показала на фанерную дверь. Из-за двери слышался громкий голос: "Горим, горим!" Петр потянул за ручку. В маленькой комнатушке бегал из угла в угол совершенно лысый человек с коротко подстриженными усами.
- Значит, опять горишь, Сигизмунд? - спросил Петр.
Лысый остановился, протер глаза и сказал:
- Кажется, у меня началась галлюцинация... Алексей, ты?!
Петр приложил к губам палец.
- Тс-с-с-с!.. Никакой я не Алексей. Я Петр, понятно? Петр Стрельцов, самарский мещанин, тридцати шести лет от роду.
Пан Сигизмунд даже присел.
- Матка боска! Так ты, значит... сбежал? Ах, Алексей, Алексей, не сошелся у тебя в жизни дебет с кредитом!.. А мальчик же этот кто?
- Вот по поводу мальчика я и пришел к тебе: помоги отправить его к родителям, одолжи на билет пятьшесть целковых.
- Пять-шесть целковых?! - Сигизмунд уставился на Петра серыми выпуклыми глазами. - Да ты розумешь, цо ты мовишь? Пойми: я горю! Мои люди уже два месяца не получают жалованья и работают ради святой любви к искусству. Ха! Пять-шесть целковых! Будь у меня хоть целковый, так я бы уже давно выпил склянку доброй старки!
- Я помогу тебе сделать полные сборы. Это уже не пять, а верных сто пятьдесят целковых. И все - на поправку твоих дел.
- Ты?.. Это каким же образом?
- Выбрасывай афишу: "Человек - против быка!" - и все тут.
- "Человек - против быка"? То ж бардзо добже! * Но...
- Что - но?
- Но как же ты выступишь? Тебя же узнают.
- А маска зачем?
- Инкогнито?!. Матка боска, это ж чудесно! Инкогнито под черной маской - против стопудового быка! Весь город сбежится! Алексей... то есть Петр! Дай твою благородную руку! Сколько раз ты меня выручал!
Ночевали мы с Петром в этой самой комнатушке.
К нам доносились музыка, крики "алле!", хлопки в ладоши, но мы так устали в пути, что даже не вышли посмотреть представление.
И спали, пока нас утром не разбудил пан Сигизмунд, Он приколол к стене большую зеленую афишу, отступил на два шага и прищелкнул языком. На афише были изображены страшный бык и человек в маске.
- Шедевр! Город с ума сойдет!
Потом пан Сигизмунд внимательно осмотрел меня, прищурился и спросил:
- А из мальчика... ничего нельзя сделать? Турецкого барабанщика, например? А? Феска у него есть, остался пустяк маленькая тренировочка с оркестром.
- Мальчика домой надо отправить, - строго сказал Петр.
- Это само собой, а перед этим - дебютик! Ох, и номерульку выкинем!..
И я не успел опомниться, как окэзался в пустом цирке. Вверху, на площадке, музыканты дули в трубы и водили смычками, а я, один-одинешенек, стоял посредине круга и бил колотушкой в огромный барабан.
- Да у него же врожденное чувство ритма! - кричал пан Сигизмунд откуда-то с галерки. - Матка боска, он же родился барабанщиком! Ну и номерульку запустим мы на днях! Город с ума сойдет!
* Очень хорошо! (польск.)
Но тут я вдруг увидел Зойку. Да, самую настоящую, живую Зойку! Она стояла у входа и таращила на меня зеленые глаза.
- Зойка!.. - крикнул я и, не помня себя от радости, бросился к девочке.
- Заморышек... Так это и вправду ты? - растерянно проговорила она. - Ой, да каким же ветром тебя занесло сюда?..
С галерки на Зойку посыпались ругательства:
- Обезьяна рыжая!.. Ящерица зеленая!.. Опять ты влезла не в свое дело?.. Отойди сейчас же от турка!.. Матка боска, за что ты меня наказала этой шкодой-девчонкой!.. Турок, на манеж!
- Подождите, пан Сигизмунд, ругаться, - гордо сказала Зойка. - Я, может, самого родного человечечка встретила! Никуда ваша номерулька не денется. Пойдем, Митенька, на солнышко, расскажи, откуда ты взялся. - По щекам ее покатились слезы. - А бабка ж моя жива? Ой, господи, если померла, так ты лучше мне и не говори!..
Она взяла меня за руку и вывела из цирка. Мы протолкались через базар на бульварчик и там сели на запыленную садовую скамейку. Я рассказал обо всем, что со мной случилось. Узнав, что причиной моего бегства из дома была барыня Медведева, Зойка ударила себя кулаками по коленям и выругалась.
- А я еще ей гуся поймала! Да если б знала, что она с тобой сделает, я б ей такого гуся дала!..
Но, когда я рассказывал, как ночевал на ее топчане у бабки и как бабка плакала, у Зойки опять закапали слезы.
- И никто мне тут не выкручивает ручки-ножки, - всхлипывала она. - Я сама могу выкрутить кому хочешь. Чего она, бабка, выдумывает? Лишь бы ей расстраиваться.
Оказывается, это был тот самый цирк, в который водил меня и Витю отец. Зойка, как тогда и я, вообразила, будто в нем и нашли свою Каштанку столяр Лука Александрыч и Ванюшка. Она зайцем прошмыгнула в ложу и попалась на глаза пану Сигизмунду. Пан Сигизмунд сначала платил Зойке по пятиалтынному за то, что она опрокидывалась со скамьи, потом присмотрелся к ней и увез с собой.
Одно бабка угадала: Зойка стала акробаткой. Далась ей эта наука легко, и пан Сигизмунд души в рыжей не чает, хоть и ругает ее каждый день за проказы. Он даже обучил ее грамоте. Одного только Зойка не поняла: что это за знак такой точка с запятой.
Мы вернулись в цирк, и меня опять приставили к барабану.
- Экая досада, что тут никто по-турецки не знает, - пожалел пан Сигизмунд. - Хоть бы два слова.
Я вспомнил, как говорили на пароходе турки, и сказал:
- По-турецки я знаю.
- А ну, скажи!
Я выговорил все турецкие слова, которые остались у меня в памяти.
Пан Сигизмунд даже, ногой дрыгнул от радости.
- Молодец! Замечательно! Вали! Отбарабань, потом скажи эти твои турецкие слова и опять барабань!
Мою "номерульку" назначили на завтра, а в этот вечер был номер Петра. Как и предсказывал пан Сигизмунд, в цирке негде было яблоку упасть. Я сидел на ступеньке лестницы, что вела на галерку, и с нетерпением ждал, когда выступит Петр. Но сначала на манеже появилась Зойка. После многих номеров, которые я видел еще в своем городе, пан Сигизмунд объявил:
- Итальянские акробатки сестры Костеньоле! Непревзойденное сальто-мортале!
На манеж выбежали четыре девушки. На них были белые атласные костюмы в обтяжку. И я чуть не скатился со ступеньки, когда узнал в самой маленькой из "сестер Костеньоле" нашу Зойку. Но потом я подумал: если я стал турком, то почему Зойка не могла сделаться итальянкой? И успокоился. Девушки сплетались руками, становились одна на плечи другой, подпрыгивали и кувыркались в воздухе. Во всех фигурах, которые они делали, Зойка-итальянка поднималась выше всех, и ни одна девушка не могла столько раз подряд кувыркнуться в воздухе, сколько кувыркалась она. Поэтому ей и хлопали больше всех. Зато другие итальянки были красивые, а что Зойка рыжая, даже на галерке заметили и кричали: "Браво, рыжик!.. Даешь, рыжик!.."
Я тоже хлопал' изо всех сил, но "рыжик" не кричал.
Петр выступил в самом конце представления. Сначала вывели быка. Вели его целых четыре человека за привязанные к рогам веревки. Бык был огромный, черный и страшный. А тут еще будто гром раскатился - так забарабанили музыканты. Пан Сигизмунд вышел на манеж и насмешливо сказал:
- Вызываю смельчака! Кто желает поставить этого теленка на колени, прошу взяться за его милые рожки!
Никто не отозвался. Пан Сигизмунд подождал и крикнул:
- Кто поставит быка на колени - получит из кассы цирка рубль и контрамарку на все представления до конца сезона! Нету желающих? Три рубля! Нету желающих? Пять!
- Я желаю! - утробным басом отозвался кто-то с галерки.
По лесенке, перешагнув через меня, спустился здоровенный человечище, вроде нашего Пугайрыбки.
- Прошу! - поклонился пан Сигизмунд. - Рога к вашим услугам!
Здоровяк поплевал в свои огромные ручищи, ухватился за рога и начал гнуть быка к земле. Бык мотнул головой - и здоровяк отскочил в сторону.
- Чтоб он сдох, твой бугай! - сказал он сердито.
В цирке захохотали.
Потом пан Сигизмунд предложил победить быка двум человекам.
Но бык и двух отбросил.
Тогда пан Сигизмунд зычно крикнул:
- Таинственный инкогнито под че-о-орной маской!
И на манеж выскочил Петр. Он был в трико, и все увидели, какой он стройный и мускулистый. Весь цирк ему захлопал, хоть никто еще не знал, поставит он на колени быка или бык и его отбросит. Петр подошел к быку и взялся за рога. В цирке стало так тихо, что я услышал, как потрескивает фитиль в керосиновой лампе.
Мускулы на руках у Петра вздулись. Бык мотнул головой в одну сторону, в другую, но Петр не отступил, а все прижимал и прижимал его к земле. И вот передние ноги у быка подогнулись. Он грузно опустился перед Петром на колени. Тут все смешалось: барабанный гул, музыка, хлопки в ладони, рев сотен глоток. Петр, вскинул руку вверх и так, с поднятой рукой, побежал с манежа.
А быку, наверно, было стыдно: он как упал на колени, так и стоял, с опущенной к земле головой. Его даже пришлось покрутить за хвост, чтоб он поднялся и ушел.