О страхе перед лифтом
— Папа, ты боишься ездить в лифте?
— Очень. Когда я в него вхожу, у меня ноги начинают трястись.
Лучше со мной вместе не ездить. Однажды я ехал с двумя парнями из охраны. У нас на одиннадцатом этаже находится какая-то иностранная фирма. Эти люди ее охраняли. Такие здоровенные, под два метра. Они спускались с одиннадцатого этажа, а я присоединился к ним на восьмом. От страха перед лифтом у меня сразу затряслись поджилки. Дрожь передалась лифту, и кабину стало швырять из стороны в сторону. Для меня это привычное дело, а парни чуть не плакали — боялись, что трос оборвется.
Разумеется, мы доехали благополучно. Тросы у лифтов прочные, из стальной проволоки.
— Папа, помнишь, как мы застряли между этажами с двумя американцами. Они были из этой фирмы, да?
— Точно. Один был американец, миллионер. Другой пуэрториканец, его секретарь.
— Я тогда тоже перетрусила. Закричала: «Спасите!» Я же маленькая была.
— Да, ты ходила в первый класс. А помнишь, как этот миллионер остался тогда без одного из своих миллионов?
— Не помню. Расскажи.
— Американцы очень любят держать пари. Когда кабина застряла между этажами, я заключил с ним пари, что через три минуты мы спустимся вниз. Он сказал, что это невозможно: пока придут ремонтники, пока найдут неисправность… Поспорили на миллион и ударили по рукам. После чего я нажал на кнопку «стоп», а потом сразу на кнопку первого этажа. И через три минуты ему пришлось выписать чек на миллион долларов.
— Откуда ты знал, что надо нажимать на эти кнопки?
— Дело в том, что лифт не сломался, он просто остановился. Там было тесно: мы с тобой везли санки, а у них был большой чемодан. Ты прижалась к стенке и случайно задела головой кнопку «стоп»…
— Ты это видел?
— Нет, догадался. Такая же история случилась со мной раньше. Я нечаянно облокотился на кнопку «стоп», и лифт остановился. Нажал на кнопку «вызов», и дежурная объяснила по микрофону, как сделать, чтобы снова поехать.
— Хитрюга!.. А если бы ты ошибся и лифт сломался по-настоящему, например, из-за перегрузки?
— Кто не рискует, тот не выигрывает.
— А куда делся этот миллион?
— Проспорил американцу. Он оказался не так прост. Не моргнув глазом, подмахнул чек на миллион долларов и предложил: «Спорим еще на один миллион, что я быстрее произнесу алфавит». Поспорили. На счет «три» я затараторил как из пулемета: «А, б, в, г, д, е, ё, ж, з…» А он спокойно произнес: «Ал-фа-вит». Как я мог забыть этот детский розыгрыш?!
— Папа, ты давно боишься лифта?
— С детства. Я же вырос в маленьком сибирском городке. У нас самый высокий дом был двухэтажный. Первый раз я увидел лифт, когда мне было пять лет. Мой старший брат Борис поступил в Московский университет…
— Разве у тебя есть брат?
— Двоюродный, сын дяди Толи и тети Иды. Поступил, значит, Глеб в университет…
— Борис.
— Не перебивай. Поступил Борис в МГУ и прислал домой уйму денег — половину своей стипендии. И мы всей семьей поехали в Москву. Сначала на санях до станции, а потом четверо суток на поезде. На вокзале Борис нас почему-то не встретил — я уже не помню почему. Пришлось самим добираться до университета на Воробьевых горах. А жил он в общежитии на тридцать восьмом этаже. Столпились мы перед лифтом, глазами хлопаем…
— Сколько вас было?
— Считай сама: дедушка, бабушка, отец, мать, дядя Толя, тетя Ида, шестеро братьев, включая меня, и семеро сестер, тоже двоюродных. Сколько получилось?
— Девятнадцать.
— Стоим, значит, в девятнадцати затылках чешем. Лифты в МГУ огромные, как целая комната, только без окон. Двери раздвигаются и сдвигаются, как в капкане. Отец махнул рукой: «Айда пешком!» И потопали мы на тридцать восьмой этаж. По дороге к нам еще много людей присоединилось. Видят — валит вверх по лестнице толпа. Ясное дело — опять лифт сломался. Топаем и топаем, как альпинисты: двадцатый этаж, двадцать первый…
— И дедушка топал?
— Не отставал. И меня за руку тащил. Между прочим, он был в нашем районе лучшим пимокатом. Так в Сибири называются мастера, которые делают валенки. Настоящие валенки должны быть легкими и упругими. Знаешь, как проверяют валенки? Бросают об пол. Хороший валенок должен подпрыгнуть несколько раз. Дедушкины валенки скакали целый день. В избу нельзя было войти. Скачут валенки и скачут. Мы их наволочками ловили.
— А до Бориса-то вы добрались?
— Добрались. А на следующий день я впервые прокатился на лифте. Вот страха натерпелся!
— Папа, но ты же ни капельки не боишься, когда ездишь со мной?!
— Ну, с тобой мне ничего не страшно. Ты же меня защитишь. Правда?
— Защищу… Папа, если честно, я тоже иногда боюсь ездить в лифте, особенно одна.
— Я это сегодня утром заметил. Лифт стоял на нашем этаже открытый, двери заело, и ты топталась перед ним, не решаясь войти. Не бойся, входи и нажимай кнопку нужного тебе этажа — двери закроются. А можно их закрыть и не входя. Просунь в кабину руку и нажми на любую кнопку — они тоже закроются. Но при этом надо успеть отдернуть руку, иначе двери могут ее прищемить. Это еще полбеды. А если лифт поедет и потащит руку за собой?! Со мной однажды такое случилось. Ты тогда была совсем маленькой и, конечно, этого не помнишь. Мое счастье, что я отправил лифт не далеко, с восьмого этажа на пятый. Он ехал, а рука все вытягивалась и вытягивалась. На пятом этаже двери наконец раздвинулись. В ту же секунду кто-то завизжал на весь дом. Это кричала мама Филиппа — в лифте ей привиделась волосатая рука. А мы с тобой весь вечер играли в прятки. Ты пряталась, а я искал. Сидел на кухне, пил чай с баранками, а моя трехэтажная рука ползла из комнаты в комнату, как удав. Когда она оказывалась совсем близко, ты не могла сдержать смеха, а я тебя хватал и щекотал. К утру рука стянулась и стала почти такой, как другая. Вот посмотри: правая чуть длиннее, сантиметра на два… Видишь?
— Да, вижу. Бедный папа! У тебя и правый глаз в два раза больше. Ты в лифт не заглядывал, когда на кнопку нажимал?
О скромности и законах физики
— Папа, ты скромный?
— Скромный. Не кричу на каждом углу, что я гениальный писатель.
— А зря. Надо кричать. Как же люди узнают, что ты гений?
— Я не говорил, что я не кричу. Я сказал, что кричу не на каждом углу. Сколько домов от нашего дома до станции метро «Таганская», если считать правую сторону улицы?
— Не знаю. Штук пятнадцать.
— Ты попала в самую точку — ровно пятнадцать. Пятнадцать домов и, соответственно, тридцать углов. Я прокричал у каждого десятого угла: на остановке троллейбуса, у памятника Радищеву и у входа в метро.
— Когда это было?
— Перед Новым годом, тридцать первого декабря.
— И тебя санитары не забрали?
— Нет. На остановке не было ни души, у памятника влюбленная парочка играла в снежки, они даже не оглянулись.
— Скажешь, и у метро никого не было?!
— Было. Тьма-тьмущая. А после того, когда я загородил вход и закричал, стало еще больше.
— И они вызвали «скорую помощь»?
— Да, пригрозили вызвать. Я возмутился: «Почему только „скорую“?! Вызывайте милицию, пожарников!» Увы, пожарники так и не прибыли.
— А зачем тебе потребовались пожарники?
— Как зачем?! Они бы приехали на пожарной машине, выдвинули свои длинные лестницы; я забрался бы на самый верх и прокричал в мегафон: «Я гениальный писатель!»
— А у тебя был мегафон?
— Нет, мегафон я одолжил бы у Синицына.
— Какого Синицына? А, это наш участковый! Ты его сделал героем своих сказок.
— Да. И территория перед входом в метро «Таганская» тоже входит в участок Синицына. Он пробрался сквозь толпу и пожал мне руку. Потом достал из-за пазухи видавший виды том «Подвигов Юрия Борисовича» — майор носит мою книгу вместо бронежилета, и она уже трижды спасала ему жизнь: бандитские пули застревали между семьдесят пятой и семьдесят восьмой страницами. Синицын включил мегафон, открыл книгу и с выражением прочитал первую главу. Затем обратился к народу: «Разве это не гениально?» Толпа разразилась аплодисментами: «Гений! Качать его». Люди подхватили меня и Синицына и стали подбрасывать.
— А Синицына за что?
— За компанию. Потом качали санитаров «скорой помощи». Они оказались чемпионами Москвы по бегу с носилками. Санитары тут же доказали, на что они способны: обежали Таганскую площадь с пустыми носилками за двенадцать минут, а с нагруженными — за девять. Роль больного исполнял грузный Синицын.
— Что-что?! С нагруженными носилками они бежали быстрее, чем налегке? Но это невозможно!
— Возможно. Во-первых, их подстегивал профессиональный долг — куда торопиться, если на носилках никого нет? Во-вторых, здесь, по-видимому, вступил в действие закон Диккенса и Робсона. Я не помню точно, как этот закон физики формулируется, но смысл в том, что при сложении времени в минутах результат может получится не такой, как положено, а несколько меньше. Посчитай сама. От метро до универсама санитары добежали за две минуты, от универсама до Больших Каменщиков — за три минуты, от Каменщиков до магазина «Нумизмат» — за полторы минуты и от «Нумизмата» до метро — за три с половиной. Сколько получилось?
— Кажется, десять.
— Точно. А секундомер показал девять. Кстати, этот закон имеет отношение и к школьным оценкам по физике. Ты мне всю прошлую четверть говорила, что получала четверки, а за четверть вышла тройка…
— Папа, между прочим: завтра у нас годовая контрольная по физике. Я хотела подготовиться, а ты меня отвлекаешь своими разговорами. Лучше приготовь мне на ужин горячие бутерброды в духовке, а я пока видик посмотрю. Кстати, писателя Диккенса я знаю, он написал мамины любимые «Записки Пиквикского клуба». А кто такой Робсон?
— Был такой негритянский певец, Поль Робсон.
— Ясно. Можешь делать бутерброды.
О нашем памятнике
— Папа, здесь нет моего дня рождения?!
— А что ты читаешь?
— Газету «Вечерний клуб». Тут напечатан календарь главных событий двадцатого века.
— Понимаешь, журналисты могут ошибаться и принимать второстепенные события за главные, и наоборот. Я уверен, лет через двадцать во всех календарях будет и твой день рождения, и фотография моего памятника в Москве. О, у меня мелькнула прекрасная мысль! Знаешь, где есть место для этого памятника? В сквере на Таганской площади.
— Это где на столбе вертится реклама кока-колы?
— Точно.
— И какой ты хочешь для себя памятник?
— Мне нравятся конные статуи.
— Что значит конные?
— Я верхом на коне. Вроде «Медного всадника».
— Папа, по-моему, это скучно. Таких памятников тысячи.
— Мой будет забавным. У коня будут двигаться ноги. Он сможет кивать головой, шевелить ушами…
— Кто, конь или ты?
— Увы, только конь. В детстве я долго тренировался перед зеркалом, но так и не научился ушами шевелить. Кроме того, мой конь будет открывать рот и ржать как часы: в час дня — один раз, в два — два раза и так далее.
— И ночью?
— Нет. Ночью он будет отдыхать. Зачем пугать прохожих?!
— Правильно. А ты что будешь делать?
— Ночью? Молчать. А утром желать всем доброго утра и смеяться задорным смехом. Вот так: ха-ха-ха, хи-хи-хи!
— Это с какого часа?
— Не знаю. Часов с семи.
— В семь часов?! Папа, ты так рано никогда не встанешь!
— Я говорю про памятник. А вечером, часов в одиннадцать, мой бронзовый двойник станет широко и сладко зевать, прикрывая рукой рот. Вот так: а-а-а!
— Ой, я вспомнила стихотворение Пушкина: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» А как называется улица, которая спускается от Таганской площади к Москве-реке?
— Народная.
— Вот видишь: у Пушкина «тропа», а у тебя — целая улица!
— Знаешь, я об этом как-то не подумал…
— Папа, а мне на этом памятнике места не найдется?
— Разумеется, найдется. Ты будешь стоять за мной на крупе коня, как циркачка: в одной руке веер для равновесия, в другой — бронзовый дневник за седьмой класс, а в дневнике выгравировано…
— Папа, чур, он будет открыт на последней странице. Там я написала большими буквами: «Ура! Конец!!!»
О вреде и пользе…
О вреде и пользе чистки зубов
Один мальчик был очень послушный. Мама ему говорит:
— Почисти, пожалуйста, зубы.
И он чистит. Чистит и чистит, пока мама не скажет:
— Сколько можно зубы чистить?! Иди завтракать — в школу опоздаешь.
Однажды она сказала:
— Не забудь почистить зубы, — и на работу убежала. Вернулась вечером домой, а он все чистит, третий тюбик зубной пасты доканчивает.
Вот какой послушный мальчик.
И все у него было хорошо, учился на одни четверки и пятерки.
А другой мальчик был непослушный. Мама ему говорила почистить зубы, а он корчил рожи перед зеркалом. Конечно, зубы у него болели и скоро один за другим выпали. Но не все. Два зуба остались, те самые, что называются клыками. И что самое удивительное, эти зубы продолжали расти. И росли не по дням, а по часам. Во втором классе они стали как бивни у моржа. Уткнется зубами в парту и смотрит печальными глазами на доску. Учительницу это очень смешило, она не могла нормально вести урок и снижала мальчику оценку по поведению. Зато ребята к его виду быстро привыкли и даже гордились, что у них в школе есть такая своеобразная личность.
В конце сентября оба вторых класса собрались на экскурсию в Звенигород. Учительница сказала:
— Воду с собой не берите. В Звенигороде есть старинный Успенский собор на Городке. Собор стоит на высоком холме, а из холма бьют родники с вкусной и чистой водой. Запаситесь в дорогу бутербродами, можете консервы взять…
Ребята набрали целую гору консервов, а нож консервный забыли. Так мальчик вскрыл их клыками за пять минут.
Приятели знали — с ним можно ничего не бояться. Идут, бывало, из школы. Рюкзаками друг дружку по головам лупят. Вдруг из подворотни вылезает огромная дворняга, помесь овчарки и бизона. Рычит, пеной из пасти брызгает, зубы свои громадные показывает. Мальчик ей свои зубы покажет — и собака сразу убежит. Сидит за воротами, лапой голову блохастую чешет и мечтает: «Эх, мне бы такие клыки!» Или возвращались они однажды с приятелем с катка — это было уже в третьем классе. Вдруг на бульваре подходят к ним трое, лет на десять старше и на три головы выше. «Закурить не дашь?» — спрашивают у мальчика. «Не курю». Он, правда, не курил. «А выпить не найдется?» Мальчик руками развел: «Нету. Сам бы напился. У вас, кстати, какая группа крови?» Пацаны удивились: «А тебе какое дело?» Мальчик объяснил: «Понимаете, после второй группы крови у меня утром голова болит». Они еще больше удивились: «Не понимаем!» Он шарф размотал, клыки свои показал: «Вампир я, понимаете?»
Они моментально домой заспешили. Вспомнили, наверное, что у них завтра контрольная по алгебре, формулы надо повторить…
После третьего класса отец мальчика взял его с собой в экспедицию на Чукотку. Экспедиция занималась тем, что считала моржей: сколько самцов, сколько самок, сколько детенышей. Моржи людей боялись и близко к себе не подпускали, сразу ныряли в воду. А мальчика они приняли за своего. Он лежал на берегу на самом видном месте и водил пальцем: «Один папа-морж, второй папа-морж, третий папа-морж…»
А там, на Чукотке, живут эскимосы. Они ловят рыбу, охотятся на моржей, а темными зимними вечерами вырезают из мамонтовой кости разные фигурки: северных оленей в упряжке, белых медведей с медвежатами. И еще выцарапывают на моржовых клыках картины из своей жизни.
Один из таких косторезов по фамилии Тегнылькут увидел зубы мальчика и пришел в восторг: «Какие красивые клыки, однако!» — и уговорил мальчика выцарапать на зубах иллюстрации к эскимосской народной сказке «Жадный мальчик». Зубы получились — просто загляденье, часами можно было рассматривать: вот жилища эскимосов — чумы стоят на берегу, вот моржи ползают на льдине, а вот охотники бросают в кита гарпун…
И так случилось, что как раз тогда на Чукотке находились ученые из США, собирали экспонаты для выставки «Сайбириан Арт — Искусство Сибири». Увидали прекрасные зубы мальчика и загалдели: «Оу, бьютифул! Оу, бьютифул!» Пришлось ему лететь в Нью-Йорк и стать главным экспонатом выставки.