— О чем разговор! — бодро воскликнул Ромка и расплатился.
Проводив Римму до партера, он бросился одолжить денег у администратора.
Администратор уехал домой. Попытка продать швейцару перочинный ножичек не увенчалась успехом.
Ромка ходил взад и вперед по фойе, переживая происшедшее.
Из зала доносились аплодисменты. Там шла «Живая газета» в исполнении «синей блузы» — группы из десяти человек. На груди каждого было по букве.
Курчавый парень с буквой «Н» громко крикнул:
— Даешь новый быт!
Зал дружно зааплодировал. На минуту погас свет. Когда он зажегся, на сцене стоял в костюме гимнаста комсомолец в боксерской позе. От него спасались самогонщик с аппаратом, поп с купелью, старуха с иконой и парень с ящиком, на котором было написано: «Пережитки».
Вперед снова вышла буква «Н»:
— Товарищ аудитория! Мы сейчас тебе покажем инсценировку, а ты посмотри, обмозгуй все своим коллективным мозгом и сделай выводы!
На сцене происходили «пролетарские крестины» без попа и купели. Пионеры прикололи к колыбели пионерский значок и отсалютовали под дружные рукоплескания всего зала.
Борька смотрел на сцену, но почти ничего не замечал. Он думал о чудотворной иконе и свечах, которые загорались сами собой. Ему было стыдно, словно он сам замешан в обмане.
Вечер кончился. Публика хлынула из зала. Ромка по-прежнему вышагивал взад и вперед по фойе. Физиономия его вспухла ещё больше.
— Ну как? Тебе понравилось? — окликнула его Римма.
— Великолепно! Особенно для самодеятельности. Мимо прошли ребята.
— Подумай насчет завтрашней «темной», — напомнил Ромке Влас, указывая на Петьку Бурлаченко.
— А задачки дашь завтра сдуть?
— Ясное дело!
— Ты мне мелочи на трамвай не одолжишь?
— Ни копейки лишней! Я бы с удовольствием.
Дождь лил как из ведра. С визгом и хохотом люди бросились к трамваю. Все, кроме Ромки и Риммы, сели в первый вагон. Оставив Римму на задней площадке, Ромка вошел в вагон, потолкался для видимости около кондуктора и вернулся:
— Все в порядке! Разменял!
Разговор не клеился.
В первом вагоне было оживленно.
На расстроенного Борьку нападал Влас:
— Ну, монах в синих штанах, понравились опыты?
— Ничего…
— Нет, ты не юли! Что про слезы скажешь?
— Слезы как слезы. — Борька чуть не плакал от досады.
— Значит, не понравился тебе вечер? — весело спросил высокий человек в гимнастерке, внимательно слушавший разговор ребят.
— Понравился… Только с клоуном веселее было бы!
Лицо человека в гимнастерке показалось Борьке очень знакомым. Где он его видел? А-а! Он просто похож на юродивого из церкви.
— А доклад понравился?
— А что доклад? Я и так все знаю.
— А если вместо Симеона Столпника в нашей раке вата лежит или кукла? — спросил Лешка. — Что ты скажешь?
— Сам ты кукла! Вот что я скажу. Что я, чуда не видел, что ли…
Разговор у Ромки с Риммой по-прежнему не клеился.
— Пойдем! — вдруг быстро сказал Ромка.
— Ты что? Ещё две остановки осталось! — удивилась Римма.
— Ничего! Пройдемся немножечко пешком. Жарко что-то!
— Ну ты иди, а мне билет отдай! — возразила Римма, смотря на хлеставший за окном дождь.
Ромка искоса глянул в стеклянную дверь на приближающегося контролера.
Римма, перехватив его взгляд, мгновенно все поняла и первой выскочила из вагона.
До дома не проронили ни слова. Оба поминутно вязли в грязи и попадали в лужи.
— Спасибо за удовольствие! — сухо сказала на прощание Римма.
— До свидания! — промямлил Ромка. Он понимал, что это конец…
В этот вечер Ромка долго не мог уснуть. Бровь жгло. Глаз совершенно заплыл.
Тусклый свет от фонаря освещал стол, на котором лежал учебник арифметики, опустошенная никелированная копилка и тетрадка с нерешенными задачами.
«Если завтра Маргарита Александровна вызовет к доске, я пропал. Уже три „неуда“ схватил по арифметике. Что бы придумать? Если не изобрету что-нибудь — все, крышка!»
За окнами бушевал ливень. Кукушка выскочила из своего домика и прокуковала двенадцать раз. Потом два. Ромка забылся.
Во сне он видел волосатого возницу и Маргариту Александровну. Они ехали в пролетке по огромной классной доске с надписью: «Храните деньги в сберегательной кассе».
На заре дождь кончился.
Первым, как всегда, завопил хрипастым басом петух отца Никодима. Ему немедленно тоненьким тенорком отозвался Петька. Петьку поддержали петухи с соседней улицы. Перекличка продолжалась долго. Потом наступила тишина.
Нина проснулась. И сразу же затрещал будильник, стоявший на стуле у кровати. Рывком она сунула его под подушку.
«Никто не проснулся!» — подумала Нина и начала одеваться.
Поднявшись по шаткой лестнице на чердак, она разыскала там портрет Толстого в тяжелой раме и осторожно стащила его вниз. Из кухни принесла горшок со столетником, выпрошенным вчера тихонько у матери. Прихватив портфель, она, изловчившись, подняла ношу и вышла за калитку.
Ах, если бы Борька знал, какую тяжесть она тащит в школу! Перепрыгивая через — лужи и увязая в грязи, Нина медленно двигалась по мостовой. По другой стороне, навстречу Нине, какой-то огромный человек безуспешно тянул под уздцы лошадь, подбадривая её ласковыми словами. Лошадь выбивалась из сил, а громоздкий, пестро размалеванный фургон, застрявший всеми четырьмя колесами в глине, так и не двигался с места. Нина остановилась, и вдруг кто-то подошел сзади и закрыл ей лицо руками.
Вывернувшись, Нина увидела Римму Болонкину, около которой стоял горшок со столетником и клетка с канарейкой.
По тротуару бежал запыхавшийся Борька:
— Куда это вы в такую рань собрались? Что за вещи тащите? Это Толстой с чердака? Эх, ты! Скрыла!
Пришлось принять Борьку в компанию и открыть ему секрет. Оказалось, что девочки тайком от мальчишек сговорились украсить класс.
Римма случайно сунула руку в кармашек платья, вытащила какую-то записочку и выругалась:
— Вот ненормальный!
— Что такое? — спросила Нина. — Кто ненормальный?
— Ромка! Кто же ещё? Вчера, оказывается, записочку подсунул. Погляди, что за ересь пишет.
Нина прочла:
Любви все возрасты покорны.
Об этом Пушкин написал.
Её порывы благотворны —
Об этом Пушкин твердо знал,
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты…
С тех пор уж мне не до ученья,
С тех пор я сохну, как цветы…
— Видали, что пишет? — снова возмутилась Римма. — Из-за меня, оказывается, неуды хватает, цветочек дохлый!
Великан, продолжавший тянуть под уздцы лошадь, неожиданно засмеялся и весело гаркнул:
— А ну, вылазь к чертовой матери!
Из застрявшего в грязи фургона, как горох, посыпались ребятишки мал мала меньше.
На вид им было лет пять-шесть, но одеты они были совсем по-взрослому: в длинные платья, брюки, пиджаки, сапожки гармошкой…
— Вот чудилы-то! — засмеялся Борька. — Как вырядились!
Один из мальчуганов поскользнулся и упал. Борька быстро подбежал и поднял ребенка.
— Спасибо! — хриплым басом поблагодарил малыш. Борька вздрогнул: с изрытого множеством глубоких морщин старческого личика улыбались лукавые вишенки-глаза.
— Что, испугался? — рассмеялся человечек и отбежал.
— Да это же лилипуты! — шепнула Нина.
— Точно! — ахнул Борька. — Цирк приехал!
— Ну свисти… Чего же ты замер? — улыбнулась! Нина.
— Неудобно…
Лилипуты со всех сторон навалились на фургон. Это не помогало.
— Выгружай, братва! — скомандовал великан и первым нырнул в фургон.
Раздался яростный лай. Лилипуты принимали из рук великана разношерстных собачек. Из фургона вылетали тяжелые гири. На землю поставили ящики с голубями, тюки невиданной формы, плетеные сетки и другие удивительные веши.
Особенно бережно опустили тяжелый длинный ящик с дырочками на боках и крышке.
— Что это? — спросила Нина у Борьки.
— Не знаю…
Как завороженный, следил Борька за разгрузкой. Фургон стал легче, но вытащить его лошади все равно оказалось не под силу. Великан выпряг её, отвел в сторону, поплевал на руки и, схватившись за оглобли, нараспев крикнул:
— Э-эй, ухнем!
— Погоди, дядя Проня! — И веселый человечек обратился к ребятам: — Давай сюда! Всё народу больше будет!
Ребята подбежали к фургону, но великан крикнул:
— Отойди, мелюзга! Я сам!
Он натужился, рванул за оглобли, и тяжеленный фургон со страшным скрипом выкатился из грязи.
— Ну и слонище же ты, дядя Проня! — восторженно ахнул веселый лилипут.
А другой, самый маленький из всех, совсем мальчик с пальчик, вдруг радостно запищал:
— Наши едут!
— Сиу-сиу… Сиу-сиу! — громко засвистел дядя Проня.
— Сиу-сиу… Сиу-сиу! — отозвались издали сразу несколько человек.
Счастливый Борька торжествующе поглядел на девочек:
— Что я говорил! Сейчас Никита и Андрон будут! Это они свистят!
Появилось несколько фургонов и повозок. На первой телеге стояли железные клетки, укрытые старым брезентом. Правил лошадью бородатый мужчина.
— А Шурка где? — спросил его великан.
— С чертями спит в последнем фургоне. Намаялся при погрузке.
— А зачем вы ему грузить разрешили, Глеб Андреевич? — нахмурился дядя Проня.
— Да он сам. Ты что, Шурку своего не знаешь? Дядя Проня недовольно глянул на бородатого и быстро побежал в конец обоза.
— Что случилось? — спросил Борька, нагнувшись к самому маленькому лилипуту.
— Рассердился, что Шурка грузил… — пояснил тот.
— Простите, — спросил Борька, — а Иван Абрамович там?
— Какой Иван Абрамович?
— Лекалов-Терри. Дрессировщик.
— Что ты, милый. Он же в ЦУГЦе работает. А у нас цирк частный. Иван Абрамович сейчас выступает в Ростове.
— И он не приедет?
— Конечно, нет.
— Не приедет… — упавшим голосом сказал Борька. — А вы его видели, да? А как Никита с Андроном?
— Все в порядке. А ты откуда их знаешь?
— Мы хорошо знакомы… Я их так ждал… Они обещали… — быстро бормотал Борька, боясь расплакаться.
— Разве это от них зависит! Куда пошлют, туда они и едут.
— А Никита все ещё девочкой работает?
— Все ещё девочкой…
— А Николай Александрович где?
— Что за Николай Александрович?
— Клоун. Толстый такой. Коко. Он ещё пищики делает…
— Ах, Коко и Мишель! Они на юге где-то. А ты, как я погляжу, всех знаешь…
— Он всех знает, — сказала Нина, — и свистеть умеет по-вашему. И я умею. И Римма. Вся пятая «Б». Нас Борька выучил.
— Молодцы! Значит, любите цирк?
— Конечно, любим…
Борька вздохнул.
Груженные цирковым скарбом подводы шли мимо.
— Как дела, Нонночка? — обратился мальчик с пальчик к девочке, за которой шла рыжая лошадь, укрытая сверху разноцветным тряпьем. — Чем расстроена?
— Буян простудился! — кивнула девочка в сторону лошади.
Буян подошел к своей хозяйке и потерся мордой о её плечо.
— Смотри, Нина, медвежат ведут! — немного оживился Борька.
— Гималайские! — пробасил веселый лилипут. — Раз с белой грудкой, значит, гималайские. Злые-презлые.
— Пора, Борька, опоздаем! — сказала Нина.
— Успеем. Подожди немножко. Ой, смотри, народу-то собралось! Как в цирке!
С ребятами и мальчиком с пальчиком (его звали Василием Тихоновичем) поравнялась ещё одна телега, которой управлял лысый тощий человек. Рядом с ним стояла клетка с очень грязным пеликаном. Сзади примостился пузатый барабан, на котором была нарисована смеющаяся клоунская рожа с красным носом. На барабане висели медные тарелки и связка бубенчиков, весело звенящих при каждом шаге лошади. Тут же лежали длинные ноги — ходули в широченных полосатых штанах и остроносых клоунских ботинках, размером с мальчика с пальчик.
— Кто это? — спросил у лилипута Борька, когда телега проехала мимо.
— Это дядя Донат. Клоун. Самый главный наш чёрт и шапитмейстер.
— Чёрт? — изумились друзья.
— Его воздушный полет называется «четыре черта». Дядя Донат выступает вместе с сыновьями и братом.
— Такой старый?
— А он не старый вовсе.
— А лысый совсем…
— А он вовсе и не лысый. Он специально бреет голову. А на макушке оставляет клок волос. Не заметили? Бантик завязывает для смеха. Выходит в шляпе, а как повиснет на трапеции, роняет шляпу в сетку. Тут все и видят у него на голой голове пышный бантик. А клоунаду работает в рыжем парике. Как Коко.
— А он и чёрт, и клоун, и ещё кто? — спросил Борька.
— Шапитмейстер. Человек, который устанавливает цирк, ставит столбы, натягивает крышу из брезента. Такая крыша называется «шапито». Как и сам цирк.
Мимо прошел великан.
— Ну, как Шурка? — спросил его лилипут.
— Умаялся, бедняга. Спит.
— Кто это? — шепотом вслед спросил Борька.
— Силач, атлет-богатырь Вонави. Знаменитый артист.
— А Шурка кто?
— Такой же мальчишка, как и ты. Воспитанник Вонави. Человек-феномен.
— Феномен? Что значит «феномен»?
— Феномен, пичуги, это значит…
— Тебе что, Васька, делать нечего? Чего язык чешешь? — сердито крикнул сухонький старичок с козел подъехавшего экипажа.
Заднее сиденье пролетки занимала женщина невероятной толщины.
На коленях её сидели две малюсенькие белые лохматые собачушки с синими бантами на шеях, смотревшие на всех злыми розовыми глазами.
— Вонави где? — спросил старичок у лилипута.
— У фургона. Недоволен очень, что Шурка грузил. — Ничего страшного. Все устали. И я устал.
— Сравнили себя с Шуркой!
— Ну ладно! Будет болтать!
— Это хозяева наши, Ануфриевы, — тихо пояснил ребятам Василий Тихонович, когда экипаж отъехал. — Ну, прощайте, пичуги!
— Давайте и я грузить подсоблю! — вызвался Борька.
— А школа как же?
— Поспею. Время есть.
— Что ж, хорошее дело…
Борька остался с Василием Тихоновичем, а Нина с Риммой пробрались через толпу и побежали в школу.
В коридоре около класса толпились девочки. На полу лежали портфели, книжки, стояли горшки с цветами, валялись бумага, ножницы. Напуганные школьницы ожесточенно стучались в запертую дверь.
— Что за шум, а драки нету? — издалека ещё крикнула Нина.
— Ой, Нина! В классе что-то случилось! Кто-то заперся и скрипит.
Нина подошла к двери и приложила ухо к замочной скважине. До неё донесся скрип, переходящий в писк.
— Кто там? — грозно спросила Нина. — Отзовись! Плохо будет!
Скрип прекратился.
— Ну я, я это! — ответили из-за двери. — Свои!
— Да кто свои-то?
— Это же Ромка Смыкунов! — сказала Нина. — Ромка!
— Я!
— Ну-ка открывай!
— Сейчас!
Было слышно, как Ромка спрыгнул на пол, отодвинул стол от доски и поставил его на место. Дверь распахнулась. В классе все было в полном порядке.
Нина строго спросила:
— Что ты здесь делал? Чем скрипел? Зачем на стол залезал?
— Стенгазету поправлял. Криво висела.
Девочки выпроводили Ромку в коридор и принялись за уборку.
Мальчики входили в класс и замирали. Нравилось все: и цветы, и портреты, и аккуратно вырезанные бумажные занавески на окнах.
Остался недоволен один Ромка. Его детище — стенгазету — перевесили с самого видного места в угол.
— Ребята, цирк приехал! — радостно завопил Борька с порога.
— Знаем, не ори! — ответил Влас. — Иди скорей сюда!
Он шептался в углу с Валькой, Павликом, Лешкой и Ромкой. Борьку посвятили в план «темной», которую решили провести сразу же после уроков в комнате для мальчиков. Первая часть её — умывальня — всегда служила клубом, курилкой, местом «дуэлей» и «темных».
— Чтобы не спугнуть Петьку, соберемся поодиночке, — объяснял Влас. — Кто возьмется завести его туда?
— Я попробую! — предложил Ромка Смыкунов.
— Один не справишься. Может, его придется силой туда заталкивать!