— Казеин не возьмет,— сказал кто-то.— Лучше «Универсальный».
— «Универсальный» слаб. Тут надо клей «БФ».
— А какой? «Бээфы» бывают разные.
Заспорили мы, зашумели, а Левка и говорит:
— Натворили дел, голубчики! Художественное произведение кокнули, историческую редкость — вдребезги, а знаете, сколько статуя стоит?! Ладно, теперь слушайте. Если запишете меня в кружок, завтра к вечеру рыцарь будет как новенький. У меня сосед химик, как раз по клеям специалист. Он все что хочешь сделает — не то что рыцаря, автомобиль склеит.
— Ну, это ты того...— говорим,— загнул насчет автомобиля, но если сосед и правда склеит рыцаря, обещаем все в полном составе просить за тебя Борника («Борник» — это Борис Николаевич, руководитель кружка).
— Тогда собирайте куски и пошли. А насчет автомобиля я не вру. Сосед все что хочешь склеит.
Быстро убрав следы преступления, мы отнесли металлолом к Левке домой и разошлись. Настроение у всех было самое скверное. Мне этот рыцарь даже ночью снился. Сидел он за столом директора, щелкал костяшками на счетах и записывал что-то на своем щите. При этом голова его была сама по себе — стояла вместо письменного прибора. Глянул я на щит, а там единица и целый выводок нулей. За нулями, как собачонка за цыплятами, увязалось слово «рублей». Встал рыцарь, взмахнул мечом, а голова его со стола как заорет: «Ну, Чудобыльский, теперь ты за все ответишь! В кандалы его! В темницу! И пусть сидит, пока родители не принесут выкуп».
Не помню, как я досидел до последнего урока. Вечера я, разумеется, не дождался и прямо из школы побежал к Левке выяснять нашу дальнейшую судьбу. Позвонил к нему в дверь — тихо. Позвонил еще, и тут из соседней квартиры вопль: «Давай сюда! Дверь открыта. Только в комнату входить воспрещается!» Что за штучки? Вхожу в прихожую, открываю дверь, за которой Левка вопил,— ну и картина! — посреди комнаты зеленоватая лужа, в ней склянки, куски рыцаря и... сам Левка.
— Ты что,— говорю,— сидишь, как маленький? Немедленно вставай и отвечай: почему не сдержал обещание?
— Потому не сдержал,— отвечает,— что встать не могу.
— Ах так? Шутки шутить вздумал? Ну так я тебя сам подниму.
— Не... не поднимешь. Меня, брат, теперь и подъемным краном не возьмешь. Да и тебя тоже.
Не выдержал я, хотел шагнуть к этому типу, но... не тут-то было, мои ноги словно вросли в землю.
— Ну теперь и ты влип! — злорадно заявляет Левка.— Тебе остается одно — выпрыгнуть из ботинок на сухое место. Это ведь новейший клей. Из семейства эпоксидных смол. Им скоро дома будут склеивать. Возьмут стену, помажут — и к железным балкам шлеп! Быстро и дешево. А в этой луже, между прочим, не один клей, а целая дюжина собралась, и все разные. Совершенно неизвестная науке смесь. Между прочим, мое изобретение! Правда, я хотел взять с полки всего один пузырек, но они все вдруг как посыпались!.. Это, в общем, хорошо, что ты пришел, а то скучно! Я уже давно так сижу.
Левка говорил, а я тем временем лихорадочно пытался отодрать ботинки от пола. Гиблое дело! Оставалось одно — по Левкиному совету попробовать выпрыгнуть из ботинок. Не знаю, что вышло бы у вас, но я с первой же попытки сел. И сел накрепко.
— А ведь я предупреждал,— рассудительно заметил Левка.— Говорили тебе: входить воспрещается!
— Что же... теперь? — робко спросил я.
— Попытайся выскочить из брюк,— посоветовал Левка. Я представил себе, сколько мне бежать до дома, подумал о
том, что, возможно, к брюкам уже приклеились трусики, и решил, что пытаться не стоит. Положение было отчаянным.
— Могучая штука! — вдруг заявил Левка.— Как держит, а? Может быть, я и правда совершил открытие? Как ты думаешь, смогут химики разобрать, какую смесь я сотворил, когда свалилась полка?
Нет, Левка определенно будет большим человеком: в такую минуту он думал о химии!
— Ты чего молчишь? Давай разговаривать, а то скучно.
— Погоди! А что, если опрокинуть со стола графин? Может, он разведет эту смолу?
— Куда там! — махнул рукой Левка.— Эпоксидной смолой покрывают винты кораблей, чтобы их не разъедала морская вода. Смола эта ничего не боится. Она металлы склеивает так, что ни водой, ни бензином не возьмешь. Представляешь, ломается в поле трактор, нужно тащить его на ремонт за десятки километров. Но вместо этого тракторист берет бутылочку смолы, добавляет в нее из другой бутылочки специальный отвердитель, склеивает деталь, ставит на место и — полный вперед! Сила! Думаешь, вру? Честное слово!
А еще я точно знаю: теперь на заводах многие части машин не склепывают, не сваривают, а склеивают. Карбинольным клеем, например. Он так металлические детали схватывает — никакими силами не оторвешь. Им даже треснувшие шестерни в машинах склеивают. Или взять металл и стекло. Раньше надежно соединять их не умели, а теперь карбинольным клеем — пожалуйста. На века склеивает.
От Левкиных слов мое настроение не улучшилось.
Неожиданно для себя я тихонько проскулил:
— Помогите!
— Безнадежно,— задумчиво произнес Левка.— Только что хлопнула дверь — это ушла соседка, так что мы одни.
А со двора доносились чьи-то голоса, смех, где-то стучал мяч. По потолку ползла муха, она была совершенно свободна и могла лететь куда захочет. Но муха не улетала. Ей, по-видимому, нравилось смотреть на нас. Она, наверно, вспоминала свою липкую мушиную бумагу и злорадно потирала лапки. Время остановилось, казалось, оно тоже приклеилось. С трудом дотянувшись до тумбочки, я достал какую-то химическую книгу и стал ее листать, в надежде отыскать в ней рецепт, чтобы отклеиться.
Глядя на меня, Левка тоже взял книгу (ему было проще, он влип у самого стола). Рецептов по отклеиванию в книгах не оказалось, зато я узнал, что здания и вправду можно склеивать из готовых бетонных деталей, что сейчас, например, крыши часто клеют. И фасады облицовывают тоже с помощью клея. Намешают в клей, скажем, каменноугольную крошку и обрызгают этой смесью стену. Крошка блестит, переливается, и никакая погода ей не страшна — полвека простоит без ремонта. Оказалось, что мраморные плиты на стенах и колоннах московского метро держатся тоже на клее — на карбинольном.
Перелистал я еще несколько страниц, вижу на картинке знакомый московский мост. По мосту машины едут, люди идут. А под картинкой написано, что мост этот целиком склеен. Склеен синтетическими смолами из отдельных бетонных частей. То есть частей этих уже нет — все стало одним целым. Теперь таких мостов уже много. Окликнул я Левку и говорю: — Знаешь, теперь огромные мосты запросто склеивают, как бумажный змей или елочные игрушки. — Это что! — отозвался Левка.— Я вот прочел, что хирурги внутри организма разрезанные органы научились склеивать. Правда, клей быстро рассасывается, но за это время разрез уже сам успевает зарасти.
— Эх, наш бы клей рассосался,— вздохнул я.— А ты слыхал про бетон без цемента?
— Без цемента не бывает,— не согласился Левка.— Цемент обязательно смешивают со щебнем или песком, и разводят водой — вот и получается бетон.
— И вовсе не обязательно. Можно и без цемента,— торжествующе объявил я и показал книгу.— Тут написано, что есть такие синтетические смолы, намешаешь в них песка или щебня, и получится пластобетон. Он еще надежнее и служит дольше. Пластобетоном плотины покрывают, дороги. Тогда им ни сырость, ни морозы — ничего не страшно: вечные!
— А знаешь, как корабль можно построить? — спрашивает Левка.— Не большой, а, скажем, яхту? Очень просто! Сделал из фанеры модель — форму, взял эпоксидную смолу, стеклянную ткань — и клей ее на форму, как обои на стену. Обклеил фанеру тканью, на нее еще слой, еще. Пять слоев, когда засохнут, такую прочность дают, хоть вдесятером пляши — не сломаешь. Между прочим, так кое-где делают кузовы легковых автомобилей. И не ржавеют, и красить не надо.
— Неплохо,— говорю.— Но ты подумай, какая прочность у клея! Резец на токарном станке режет твердейшую сталь. Режет с помощью маленькой керамической пластинки (она тут получше металла работает). А пластинка эта приклеена. Надо же! — сталь режет, а все равно не отлетает. Или вот алмазные круги. Эти вообще все что хочешь мигом в пыль сотрут. А алмазный порошок к этим кругам тоже приклеен.
— А шубу на клею хочешь? — спрашивает Левка.
— Нет,— говорю.— У меня уже и так штаны на нем.
— Ну и зря. Между прочим, меховой воротник на твоей куртке — клееный. Чтобы сделать искусственный мех, обязательно клей нужен. Ведь каждый волосок, он не сам по себе на материи держится, а потому что приклеен.
Не знаю, сколько бы мы так сидели, но в соседней квартире зазвенел будильник. И тут меня осенило: телефон! Ведь Левка наверняка знает, где работает его сосед.
Потянув за шнур, мы свалили аппарат, потом через «справочную» узнали нужный номер и...
Я не буду рассказывать о том, как мы объясняли сотрудникам химического института свое бедственное положение. Сначала нас не понимали, потом в трубке что-то долго пищало, выло и ухало. Только минут через пять, когда на другом конце провода все отхохотались, позвали Левкиного соседа. Сосед примчался на такси с бутылью какого-то растворителя и стал поливать им Левку, меня и пол. А пока мы отклеивались, рассказывал всякие истории про современные клеи и про их огромное будущее.
Но будущее клея мне в голову уже не лезло: я думал про свое собственное.
Через несколько минут мы поднялись и принялись растирать онемевшие ноги. Штаны были безнадежно испорчены. Одно хорошо — рыцаря сосед склеил. Сказал, что если мы будем бить еще раз, то разобьется он уже в других местах, а склейки останутся. Но проверяет это пусть кто-нибудь другой. С меня хватит.
Нет, что ни говорите, а химия — это великая сила.
КАК ИГРУШКИ ПОШЛИ УЧИТЬСЯ
В небе шла генеральная весенняя уборка. Майское солнце, засучив рукава, слило за горизонт облачную пену, подсинило небо, до краев наполнило дворы теплой тишиной и принялось размешивать золотую краску для луж и окон. От этого во все стороны полетели такие ослепительные брызги, что Владик зажмурился и чихнул. Ворона, присевшая было на телевизионную антенну погреться, крякнула от неожиданности и свалилась.
— Спасибо,— пробормотал ей вслед Владик.
— Кому спасибо?
— Вороне. Она же мне сказала «будь здоров».
Мы лежали на надувных матрацах в «личном кабинете» Владика и, раздевшись по пояс, загорали. «Личный кабинет» находился довольно высоко — на крыше, точнее, даже над крышей, на огороженной кирпичной площадке. Когда-то, во время войны, тут стоял счетверенный зенитный пулемет, полосовавший в часы налетов черное небо струями разноцветного огня. Как мы, ребятишки, мечтали подняться на эту площадку, но вход тогда был категорически воспрещен.
Я дотянулся до пиджака и достал темные очки.
— Послушай, я давно хотел спросить... С чего у тебя это началось, когда?
— Что началось? — не понял Владик.
— Ну, все это... Твои необыкновенные истории с чудесами. Ведь не тогда же, когда ты лепил куличики из песка и таскал грузовик на веревочке.
— Может, кое-что было и тогда,— Владик наморщил лоб и почесал переносицу.— Не помню... Какие-то обрывки мелькают: здоровался с козами, коровами, собаками, а они мне всегда отвечали; со своими пальцами разговаривал, когда спать ложился, у каждого пальца было свое имя: этот вот — Каля-Маля, а этот, четвертый, Леночка... Нет, это все не то.
— Хорошо, а потом, позже?
— Позже? Гм... Дайте подумать. Когда я собирался в школу, после лета, кажется, в третий класс, то стал прощаться с игрушками. Да, наверно, с этого все и началось. Я тогда решил поиграть с ними в последний раз: почему-то мне казалось, что завтра я сразу стану совсем большим — как-никак третьеклассник. А третьеклассникам играть во всякую ерунду не годится. И вдруг я почувствовал, что эта последняя игра стала не «как будто»...
— Нет, не могу я так рассказывать — ничего не получается.— Владик стиснул ладони под подбородком и виновато улыбнулся.— Можно, я начну с «жили-были»?
— С «жили-были»? Погоди, я достану блокнот и ручку. Значит, «жили-были»... Кто?
— Подождите писать, понимаете, я ж тогда был маленький, с тех пор одно забылось, другое присочинилось. Когда я теперь что-нибудь вспоминаю, у меня всегда почему-то немножко присочиняется. Я не нарочно — просто я так все ясно вижу, как будто на самом деле... Потом, когда еще раз вспомнишь, опять выходит по-новому. А стоит рассказать вслух, тогда и вовсе... Как бы вам объяснить... вот я вырос, и все во мне выросло, ну и эта история, конечно, тоже. Она уже совсем не такая.
— Значит, ты ее уже рассказывал?
— А как же! И во дворе, и в школе. Мелкоте. Они слушать умеют. Вообще-то у меня все приятели — помладше. Но все равно говорить им все «я» да «я» — неохота. Вот я и начинал с «жили-были» или там «в некотором царстве, в некотором государстве». Вроде как сказка.
— Прекрасно! Я уже записал: «В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был обыкновенный мальчик по имени Владик, по прозванию...»
— Никакого царства, никакого прозвания! И вообще, это еще не сказка. Просто жил-был Владик, и пришло ему' время собираться в школу. Все так и было на самом деле. А чудеса впереди.
...Владик рассказывал, а я писал. Впрочем, это было не так уж просто и гладко. Мы то и дело спорили. Я говорил: «Это уж слишком! Это надо изменить», а Владик настаивал на своем и соглашался, лишь когда дело касалось технических подробностей.
Наконец я заметил, что блокнот на моих коленях трясется, вместо букв получаются каракули, а Владик почему-то стал ежиться и заикаться. Оказалось, на солнце наехало здоровенное облако и сразу же прилетел противный зябкий ветерок. «Кабинет» Владика стал неуютным, да и времени на часах набежало многовато. Впрочем, главное было уже сделано. Не хватало только названия.
— А что если так,— предложил Владик, когда мы уже стояли на лестнице.
— Почему бы и нет? По-моему, вполне подходит,— сказал я и записал: «Как игрушки пошли учиться».
Жил-поживал Владик, и пришло ему время опять собираться в школу, в третий класс. К вечеру достал он из твердого пахучего портфеля гладкие тетрадки, новенькие учебники, ручку, ластик, карандаши, осмотрел свое хозяйство, проверил, не забыл ли чего, и засунул все обратно. Больше делать было нечего. Владик подошел к окну, послушал, как свистит и бегает по крышам темный осенний ветер, потом посмотрел на игрушечные часы-ходики, на которых кошка с каждым движением маятника косила хитрыми глазами то на дверь, то на окно, и, поскольку времени между ужином и подушкой было еще достаточно, полез под кровать, выволок ящик с игрушками и опрокинул его. На полу очутился толстый, синеглазый пластмассовый Ванька-встанька — неваляшка со звоном внутри, деревянный бычок, который умел самостоятельно ходить по дощечке, если ее наклонить,— тот самый бычок, о котором детская песенка сложена: «Идет бычок качается, вздыхает на ходу, вот-вот доска кончается, сейчас я упаду»; оловянный солдатик (не тот — стойкий, из сказки Андерсена, но тоже очень стойкий). Еще в пестрой куче оказался водяной пистолет, брызгаться из которого разрешалось только летом и на улице; деревянные кузнецы, звонко тюкавшие молоточками по деревянной же наковальне, если их дергать за ниточки туда-сюда; юла (она же волчок), пузатое прожигательное (оно же увеличительное) стеклышко и еще много всякой всячины: мячик, бумажная звездочка-вертушка, которая, если побежать, вертелась на палочке как сумасшедшая, заводной грузовичок без колес и пружины; я забыл сказать еще о воздушном шарике. Впрочем, он находился вовсе не в ящике, а висел себе под потолком, поскольку только утром был куплен бабушкой.
Разложив свое богатство, Владик собрался поиграть как следует. В последний раз. В последний — потому, что решил с завтрашнего дня считать себя совершенно взрослым и очень серьезным человеком.
Вы думаете, это уже сказка? Ничуть не бывало — сказка впереди.
Сначала Владик решил играть в путешествие на Марс. Главным космонавтом он назначил Ваньку-встаньку-неваляшку. Однако из путешествия ничего не вышло, поскольку «космонавт» только раскачивался, звенел и ни за что не хотел считаться с невесомостью.