Я ничего не записываю. У меня хорошая память, и я как будто вижу ноты внутренним зрением.
Потом, снова сосредоточившись, он заиграл. Я ничего не смыслю в музыке, однако понял, что эта пьеса сильно отличается от рапсодии Листа, которая местами казалась мне грубоватой. Эта музыка была нежной, легкой, с долгими пассажами на высоких нотах, похожими на звуки эоловой арфы. Чувствовалось, что слепой весь растворяется в своей музыке.
Нас его мелодия окончательно пленила: казалось, она проникает до самого сердца…
Но что это? Мелодия неожиданно оборвалась. Слепой опустил руки и медленно повернул к нам отрешенное лицо.
Дети, простите меня!
Что с вами? — спросила Мади. — Вам нехорошо?
Он отрицательно покачал головой.
— г— Нет… нет, со мной все в порядке. Просто, пока я играл, мне в голову пришла одна глупая мысль, и я испугался.
— Испугались? Чего?
— У меня появилось нехорошее предчувствие. Мне показалось, что я в последний раз играю на этомрояле. Ах, если бы вы знали…
Я взглянул на Мади. Она, не менее меня изумленная внезапной паузой и замешательством старика, спросила:
— Откуда такое предчувствие? У вас неприятности? Что-нибудь со здоровьем?..
Слепой не ответил. Утомленный, он оперся о рояль и, склонив голову, провел рукой по лбу. Мы с Корже помогли ему дойти до кресла, в которое он тяжело рухнул.
— Извините меня, — снова сказал он, чувствуя, как мы встревожены. — Конечно, это глупость. Это все из-за того человека…
Какого человека?
Из-за незнакомца, который ко мне приходил.
Когда?
В прошлом месяце, два раза… И позавчера снова, но я ему не открыл. Я уверен, он что-то замышляет против меня.
Против вас?! — воскликнула Мади.
Все дело в этом рояле… Он намерен его купить.
Я не расстался бы с инструментом ни за какие сокровища, но позавчера я понял, что этот человек не остановится ни перед чем. — Зачем вы открыли ему дверь?
— В первый раз я подумал, что пришел един из моих клиентов. Во второй раз я засомневался, но он так настаивал, что мне пришлось пустить его: я подумал, что так быстрее от него отделаюсь. А позавчера, когда он снова объявился, я ему не открыл. Мы поговорили через дверь… Но поверьте мне: хотя у него изысканные манеры, я знаю, он готов на все ради достижения своей цели.
Мы пытались успокоить старика, уверяя, что никто не может заставить его продать вещь, которая ему принадлежит, но он не соглашался.
— Это верно. Однако я чувствую — этот человек хочет причинить мне зло.
Я попросил поподробнее рассказать о незнакомце.
Увы, дети мои, я ведь его не видел. Знаю только, что он невысокого роста… Это нетрудно определить, слыша, откуда доносится голос. Половицы почти не скрипели под его шагами — значит, он не толстяк. Оба раза, когда он ко мне являлся, его одежда пахла изысканным табаком, отсюда я заключил, что он курит дорогие сигареты, кажется, иностранные. Что я могу описать подробнее, так это его голос, пронзительный, немного гнусавый.
Он назвал себя?
Нет. Сказал только, что торгует роялями.
А как вы думаете, почему он так настаивал на покупке именно вашего рояля? — спросил Сапожник.
Возможно, потому что знает, что это бесценный инструмент. Он предлагает за него сумму много большую, чем стоит обычный рояль.
Значит, он хорошо осведомлен?
Несомненно, но ума не приложу, откуда. Жильцы этого дома, конечно, слышат иногда, что я играю на рояле, однако не могут знать, что это за инструмент. Что касается славной женщины, которая иногда мне помогает, то она совершенно не от мира сего. Она даже не заметила этого человека, когда он ко мне приходил.
Старик вздохнул и с трудом улыбнулся. — Впрочем, мои юные друзья, я все это сам напридумывал. Когда не видишь людей, в голову приходят фантастические вещи… Мне стало легче, когда я это вам рассказал.
Поднявшись с кресла, он сел к роялю, и его пальцы побежали по клавишам. Забыв о недобрых предчувствиях, старик снова стал музыкантом, всего себя отдающим своему искусству. Однако, когда, закончив играть, он повернулся к нам, мы вновь увидели на его лице тревогу.
С помощью Мади слепой укрыл драгоценный инструмент чехлом. Потом мы просто сидели и разговаривали. Но приближался вечер, а мне еще нужно было поиграть с братишкой, пока мама ходит по магазинам. Старик тепло поблагодарил нас за визит, который был для него настоящим подарком, а мои друзья уже без всякой задней мысли обещали прийти снова. Перед тем как мы ушли, старик долго гладил Кафи.
— Дорогой мой песик! Это правда, ты напоминаешь мне бедного Брике. Когда ты трешься о моиноги, мне кажется, что я нашел своего пса… Ведь ты еще придешь ко мне, правда?
Мы спустились по темной лестнице. Двор был пуст. Взволнованные происшедшим, мы молча шли по улице Сен-Бартелеми. Вдруг Корже остановился.
— Знаете, вы правы, этого слепого нельзя бросать. Я не знаю, угрожает ли ему опасность — по-моему, это все его фантазии, — но мы все равно должны помочь ему. Я уверен, с Кафи он будет чувствовать себя хоть немного увереннее. Согласны?
— Согласны! — хором ответили Шестеро друзей из Круа-Русс.
ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Назавтра мы с Мади зашли к слепому сообщить, что решили одолжить ему Кафи, пока он не найдет себе новую собаку.
Седовласый старик стал с жаром отказываться. Он не хотел лишать нас верного друга. Ему будет очень больно, если, не дай Бог, с нашей собакой что-нибудь случится, пока она будет с ним.
Но Мади умела уговаривать людей.
— Ну что с ним может случиться? — говорила она, успокаивая старика. — Кафи достаточно благоразумен, чтобы не попасть под машину, достаточно выдрессирован, чтобы не позволить себе не слушать ся вас. К тому же мы будем часто его навещать… и вас тоже, конечно.
Итак, Кафи остался у слепого. Я сделал этот подарок от чистого сердца. Однако, когда мы с Мади шли через двор, я задумался: а что, собственно, произошло с Брике? Действительно ли он погиб под колесами? На Сен-Бартелеми машин мало. Не знаю, почему, но мне показалось, что несчастье с собакой произошло именно в этом дворе…
— Да ну! — махнула рукой Мади. — Жильцы тут еще те, это верно, но зачем им собака?
Прошло несколько дней. Почти каждый вечер после занятий, то один, то с друзьями и Мади, я заходил навестить старика и Кафи.
Слепой сиял от счастья. Кафи помог ему забыть про страшного незнакомца; он не знал, как нас благодарить. А Кафи под его руководством стал превосходным поводырем. Он сразу понял, что от него требуется. С таким компаньоном слепой чувствовал себя в полной безопасности. Когда он направлялся к кому-нибудь из своих клиентов, Кафи осторожно шел впереди, натянув поводок и останавливаясь перед любым препятствием.
— Правда, — твердил слепой, — я не ожидал, что он сможет так быстро заменить мне Брике… Тиду, если бы ты знал, как мне приятно слышать, когда люди на улице восклицают: «Какая прекрасная овчарка!» Так не говорили даже о Брике. Брике прихрамывал после того, как щенком обжег лапу кипятком.
Чтобы успокоить меня, старик добавил:
— Будь уверен, в те дни, когда я не выхожу в город, я никогда не отпускаю Кафи одного во двор. Я выхожу вместе с ним и всегда держу его на поводке.
Новая жизнь, похоже, вполне устраивала Кафи. Никогда еще о нем так не заботились, и он понимал важность своей нынешней роли. Как только слепой вставал и на ощупь двигался по комнате, пес подбегал и помогал ему… А для нас с друзьями походы на улицу Сен-Бартелеми стали приятной обязанностью. Слепой учил нас любить музыку. Теперь уже не он предлагал снять чехол с рояля, а мы сами упрашивали его сыграть что-нибудь, и больше всего нам нравились его собственные произведения.
— Я уверен, он великий музыкант, — восторженно говорил Гиль.
Нам и в голову не приходило, что счастливые дни скоро кончатся…
Случилось это вечером в субботу. Со мной не было ни друзей, ни Мади, потому что мы договорились все вместе пойти к слепому в воскресенье после обеда. В середине декабря вечер наступает быстро. Во дворе было темно, когда я вошел в старый дом на Сен-Бартелеми.
Кафи, заслышав на лестнице мои шаги, всегда принимался в знак приветствия радостно лаять. Но на этот раз я не услышал его голоса. Я подумал, что настройщик куда-то вышел с ним; однако обычно слепой выходил в город сразу после полудня… Я не успел постучать, как дверь открылась и настройщик бросился ко мне.
— Это ты, Тиду?.. Кафи… он потерялся! — От волнения он едва мог говорить. — Сегодня я долго лежал в постели — это из-за простуды: помнишь, какой был вчера туман? Кафи нужно было прогуляться, как каждое утро. Мне показалось, что ему очень не терпится. Я встал в пижаме и открыл ему дверь… Через пять минут, не позже — я за это время успеваю одеться, — я спустился во двор и позвал его. Он не пришел. Тогда я вышел на улицу. Снова ничего. Я забеспокоился и пошел к мадам Лазерг, той самой соседке, которая приносит мне продукты и стирает белье. Кафи ее знает; может быть, он поскребся в ее дверь? Но она ничего не слышала! Мадам Лазерг тоже спустилась во двор, потом вышла на улицу — и все без толку. Когда мы возвращались, она предположила, что Кафи, почувствовав свободу, побежал к тебе в Круа-Русс… Ты его не видел?
— Я сейчас прямо из школы, но после обеда, когда я выходил из дому, его не было.
Слепой в отчаянии стиснул руки.
— Ах, Тиду, это я во всем виноват! Но кто бы мог подумать? В первый раз я отпустил его на улицу одного…
Что случилось с моим псом? Неужели он потерялся по дороге в Круа-Русс?
Я быстро сбежал по лестнице, чтобы осмотреть двор. Было почти совсем темно, но здесь еще играли мальчишки. Они возили туда-сюда самодельную деревянную тележку. Я стал расспрашивать их, но они утверждали, что ничего не видели. Почувствовав, что они надо мной подсмеиваются, я стал разговаривать с ними построже. Тут из темноты возник какой-то/ верзила.
— Эй ты, что тебе надо от пацанов? Коли они говорят, что ничего не видели, значит, так оно и есть. Это был старьевщик, еще не старый человек с малопривлекательной физиономией. Наши визиты к слепому, должно быть, надоели ему. Даже если он что-то знал, наверняка ничего бы не сказал.
Я вышел на улицу и постучался в несколько соседних дверей, спрашивая, не видел ли кто овчарку. Никто ничего не мог мне сказать. Я вернулся к слепому, и он посоветовал мне поспешить в Круа-Русс: может, собака все же пришла домой?
Увы! Кафи не появился на улице Птит-Люн. У меня был такой грустный вид, когда я вернулся домой, что мама сразу догадалась: случилось несчастье. Исчезновение Кафи расстроило ее не меньше, чем меня. Родители знали, что я одолжил Кафи слепому, и одобряли мой поступок.
В отчаянии я решил сбегать к Мади и к друзьям — вдруг они видели Кафи? Но мама меня удержала.
— Нет, Тиду, только не сегодня. Слишком поздно. Смотри, я уже приготовила ужин. Впрочем, если бы Кафи убежал от слепого; он пришел бы только к нам. Я с трудом проглотил ужин, а моя комната показалась мне совсем пустой. Уже неделю Кафи не спал на своем старом коврике; но раньше, стоило мне представить, как он лежит, свернувшись клубочком, возле кресла старика, — и он словно бы был со мной. А сегодня вечером…
На следующий день я встал рано. Спал я плохо, всю ночь меня мучили кошмары. Я бросился к окну, выглянул на улицу — не лежит ли там продрогший от ночного холода Кафи? На улице никого не было.
Я быстро оделся и кинулся к Мади сообщить печальную новость. Потом пошел к Сапожнику, который побежал с известием к Гилю и Корже, а я отправился к Бифштексу. Через полчаса вся компания была в сборе, но не на Крыше Ткачей, потому что стоял настоящий мороз, а в старой ткацкой мастерской.
В Пещере (так мы называли свое убежище) я подробно рассказал друзьям о случившемся. Мади была совершенно подавлена. В ее глазах стояли слезы.
— И зачем только мне пришло в голову одолжить Кафи? — сокрушалась она.
А Корже сказал:
— Давайте по порядку. Тиду, как ты думаешь, смог бы Кафи найти дорогу, если бы захотел вернуться к тебе?
— Я почти уверен. Он знает эти улицы, много раз ходил по ним со мной. Когда мы жили в Провансе, ему случалось возвращаться из мест и подальше.
Кроме того, — заметила Мади, — ему нравилось жить у слепого, тот заботился о Кафи лучше, чем мы. К тому же мы навещали их почти каждый день, и вы все видели, что он и не думал следовать за нами, когда мы уходили. Я уверена, что Кафи не сбежал.
Что мне кажется странным, — заговорил Сапожник, — это то, что Кафи пропал так же, как и Брике, собака слепого. Оба исчезли, когда их отпустили одних во двор. Значит, собак украл человек, который только и ждал такой возможности.
Да, собак украли!.. Мне тоже пришло это в голову. Я рассказал о поведении старьевщика вчера вечером, когда я осматривал двор. Зачем он вмешался, когда я расспрашивал мальчишек? Боялся, что они о чем-то проболтаются?
Конечно, — пожала плечами Мади, — люди там живут своеобразные, но я не вижу причины, зачем им воровать Кафи.
Чтобы продать его, черт возьми! — взорвался Сапожник. — Такие собаки, как Кафи, на дороге не валяются. В Лионе есть торговцы, которые скупают собак, а потом перепродают.
Может быть, и так, — возразила Мади. — Но ведь Брике особой красотой не отличался. Слепой сказал, что он хромал. Кто же купит хромую собаку?
Мади была права. Оставалось предположить, что Кафи, как и Брике, попал под машину.
Я предложил сходить к слепому. Кто знает, может быть, Кафи ночью вернулся?
— Правильно, — одобрила Мади, — пошли все вместе.
Когда мы подошли к дому, верзила, который вчера мне нахамил, стоял посреди двора. Он подбоченился, посмотрел на нас исподлобья и пропустил, не проронив ни слова.
Едва мы добрались до верхней площадки, как дверь открылась и появился слепой.
— Ничего нового, милые мои! Пока ничего! Я целую ночь провел без сна, все прислушивался, не скребется ли наш Кафи в дверь…
Он впустил нас и повторил ребятам вчерашнюю историю. Было десять минут десятого (у старика были специальные часы без стекла: он узнавал время по положению стрелок), когда он выпустил Кафи. Пока он одевался, тот ни разу не залаял; слепой утверждал, что даже с высоты пятого этажа узнал бы его голос. Отсюда он заключил, что Кафи ничто не угрожало и никто на него не нападал. Слепой был прав: если кто-нибудь угрожал Кафи, тот лаял перед тем, как Укусить.
Мы выдвигали одну гипотезу за другой, пытались объяснить происшедшее, и тут слепой, сидя в своем старом кресле, вздрогнул всем телом и пробормотал дрожащим голосом:
— А если… если это дело рук… того злоумышленника?..
ВСТРЕЧА НА ЛЕСТНИЦЕ
Злоумышленника?.. Нам это и в голову не приходило. Но какое отношение могут иметь визиты торговца роялями к исчезновению Кафи? Даже Мади, которой часто приходили в голову блестящие идеи, не могла найти тут связи.
— Бедняга просто вообразил, что ему что-то угрожает, — сказала она, когда мы вышли на улицу. — Торговец настаивал, чтобы старик продал ему рояль, цену которого, возможно, он знал, но это еще не значит, что он хотел причинить зло слепому. В любом случае я не понимаю, зачем понадобилось этому незнакомцу красть Кафи.
Прошло пять дней, пять бесконечных дней, полных ожидания, тревоги и, несмотря ни на что, надежды. Как можно было поверить, что мы никогда больше не увидим Кафи? К нашей печали добавлялось беспокойство за слепого музыканта. После исчезновения Кафи он больше не чувствовал себя в безопасности, его не покидала уверенность, что собаку похитил торговец роялями. Когда мы пытались его разубедить, он отвечал своим тихим голосом:
— Я знаю, вам кажется, что я схожу с ума. Нет, дети мои. Слепые угадывают некоторые вещи лучше, чем зрячие. Манера говорить, голос раскрывают намерения человека точнее, чем его слова. Голос выдал человека, который приходил ко мне. Я знаю, что он хочет причинить мне зло.
Чтобы поддержать старика, мы пообещали приходить к нему почаще. Приближались рождественские каникулы. Скоро мы будем посвободнее. А пока каждый день после уроков я проходил по улицам Круа-Русс, направляясь к слепому и оглядываясь по сторонам в надежде найти свою собаку. Старик узнавал меня по шагам на лестнице. Когда я добирался до верхней площадки, он почти всегда встречал меня перед дверью.