«Пока не возвратился господин,
Узнай, где в эту ночь родился сын».
Был ночью сын дарован хлебопёку, Который проживал неподалёку.
Он, впрочем, был не просто хлебопёк — Был в хлебном деле он едва ль не бог.
Все лавки, где лепёшки выпекали,
В том городе ему принадлежали,
И бедняков держал он в чёрном теле, Поскольку те его лепёшки ели.
Знал хлебник — чем земля скупей рожает, Тем больше всё съестное дорожает.
Когда поля грозили урожаем,
Был хлебопёк огнём тоски сжигаем.
Молил купец аллаха каждый год:
«Пошли, творец, обильный недород!»
...Жена владыки, горестная мать,
Решила сына у купца забрать.
«Что сын тебе: он сын твой не последний, Взамен получишь город ты соседний.
В том городе большом, клянусь я небом, Впредь торговать один ты будешь хлебом.
Там недород, и ты разжиться сможешь.
Ты свой доход раз в десять приумножишь».
В ушах купца шумели деньги звонко. «Неужто целый город за ребёнка?
Там люди мрут, там за одну лепёшку Мне отдадут хоть взрослого, хоть крошку».
Купец воскликнул: «О великий боже,
Мне дорог сын, но золото дороже!»
*
Не описать, как ликовал владыка, Когда благую весть узнал владыка,
Как баев-богачей позвал владыка,
Как сто ночей и дней плясал владыка.
Мужал сынок у властелина края, Отцовские надежды умножая.
Осанкой, выражением лица Он на родного походил отца.
Он малый был и глупый и нескромный. Скорей, пожалуй, как отец приёмный.
Душой он был подлец из подлецов, Чем на обоих походил отцов.
Летели годы, мглою тайну кроя.
О происшедшем знали только трое.
Рабу, чтоб не сболтнула тайну эту, Хозяйка в тот же год сжила со свету.
Хотя была раба не из болтливых,
Но мёртвые надёжней молчаливых.
Второй хранитель тайны — хлебопёк От суеты житейской был далёк.
Он отдал сына, дочку взял чужую,
Но получил приплату неплохую.
Случился лютый недород в стране,
И так съестное поднялось в цене,
Что сам купец лепёшки съесть не смел,
Он богател, он только крошки ел.
В конце концов, хоть верьте, хоть не верьте, Он сам не избежал голодной смерти.
Двух, знавших тайну, поглотила мгла,
А третья? Третья тайну берегла.
Но как же тайну мог узнать Аяз?
Я и об этом расскажу сейчас.
* *
*
Был нищий люд у хлебника в долгу. Кто занимал лепёшку, кто теньгу
С тех пор прошло без мала сорок лет. Давным-давно купца в помине нет,
Но в памяти хранил слепой Аяз Багровый нос и блеск заплывших глаз —
Лицо купца, ужасное виденье,
Мелькнувшее за миг до ослепленья.
И вот теперь, три дня тому назад,
Аяз увидел ненавистный взгляд.
Ну что ж, мы знаем, падишах лицом Был схож с купцом — своим родным отцом.
* *
*
Невольно отвлеклись мы от рассказа...
Итак, чтоб уличить во лжи Аяза,
Велел владыка тотчас же позвать Кормилец, нянек и седую мать.
На площадь в окруженье приживалок Пришла старуха, вид её был жалок.
Она, возможно, очень испугалась,
А может, вообще свихнулась малость,—
Но тайна, что хранилась много лет,
Была из тьмы извлечена на свет.
Шах, не дослушав до конца рассказа, Решил повесить мудреца Аяза.
Но не посмел: роптал народ вокруг —
Не то что голь, но многие из слуг.
Народ силён, хоть он и безоружен.
Сказал народ: «Нам шах такой не нужен.
Не то беда, что сын ты хлебопёка,
А то, что правил глупо и жестоко».
Толпа ревела: «Во дворец Аяза...»
По сути дела, здесь конец рассказа...
Но как же новый шах страною правил? Он шахский трон немедля переплавил.
Нагих одел, и накормил голодных,
И отстранил от дел людей негодных.
Назначил он начальниками в войске Простых людей, с кем толковал по-свойски
Визирей взял он не из благородных,
А из простых людей, для дела годных.
И нищую старуху не забыл он,
Её в свои покои пригласил он.
Он ей сказал: «Ты мне вернула зренье, Так будь визирем здравоохранения».
Пропитанные пылью всех дорог,
Аяз чарыки старые сберёг.
Повешенные на высоком месте, Видны чарыки были вёрст за двести.
II с них, бывало, не сводил он глаз. Бывало, сам себе твердил Аяз:
«В какие бы ни вышел ты владыки, Не забывай бедняцкие чарыки!»
Так с чего ж начать?
С начала.
Было это или нет?
Если было, то немалый Срок с тех пор прошёл — Пожалуй,
Сто, а может, двести лет.
Да, друзья, событья эти Были в давние года.
Жил бедняк на белом свете, Сыт он не был никогда.
Жил бедняк, с нуждою споря, Был он стар и слаб к тому ж. Жизнь дала ему лишь горе Да детишек восемь душ.
Он рубил сухой кустарник, Щепки складывал в чувал
1
Очень жарко было летом, Очень холодно зимой.
Говорил хозяин-нищий, Руку положа на грудь: «Ветхое моё жилище Упадёт когда-нибудь!»
Так и вышло.
Спали дети
В час, когда свирепый ветер Налетел издалека...
Драный войлок, щепок малость — Вот что на заре осталось От кибитки бедняка.
Погрустил хозяин старый, На спину взвалил чувал, Со своим добром к базару Потихоньку зашагал.
Волоча насилу ноги По изъезженной дороге, Шёл он, согнутый в дугу За остатки от кибитки И за все свои пожитки Выручил бедняк теньгу..
1
Кошма — большой кусок войлока.
Проживал неподалёку Мастер рыжий и кривой.
И к нему-то одиноко Шёл бедняк, едва живой, Спрятав за щеку глубоко Капитал заветный свой.
«Мастер, строящий кибитки, Я пришёл к тебе с теньгой. Я распродал всё до нитки — Помоги мне, дорогой!»
Руку протянув с теньгою, Наш бедняк рукой другою Со щеки смахнул слезу. Рыжий мастер удивился. Блеск медяшки отразился Огоньком в его глазу.
«Что ты говоришь, прохожий? Дом поставить за теньгу, Может, кто-нибудь и может,
Я, однако, не могу!» «Мастер, строящий кибитки, Больше нету ни теньги!
Я распродал всё до нитки — Ради бога помоги!»
«Бог, быть может, и поможет, Я же не сошёл с ума. Обойдутся мне дороже Обрешётка и кошма...
Впрочем, не горюй, дружище: Я в несчастье помогу,
И отличное жилище Мы построим за теньгу.
Завтра встанешь спозаранку, Выроешь себе землянку И пойдёшь к Берды-ага: Делает он по дешёвке Камышовые циновки.
Ну-ка, где твоя теньга?
Он с тебя запросит мало — Половину капитала За циновки,
А потом...
А потом за остальное Я нору твою покрою Этим самым камышом И останусь с барышом».
Темя почесал бедняк И сказал:
«Да будет так!»
Утром встал он спозаранку, Принялся копать землянку, Не щадя последних сил.
А потом он по дешёвке Камышовые циновки У Берды-ага купил.
Много, бедный, пролил пота. Кончена была работа
Только через десять дней. Правда, не было веселья,
И не справил новоселья Он по бедности своей.
Он опять рубил кустарник, Щепки складывал в чувал. Эти щепки в день базарный Бедноте он продавал.
Жил, как прежде, понемножку, Не смеялся, не тужил,
Каждый день одну лепёшку На десять частей делил.
Краем, где бедняк наш справил Ветхий дом и жил
впотьмах,
В те года владел и правил Престарелый грозный шах.
Как он жил в подлунном мире? Суд вершил, давал пиры. Звездочёты и визири Были у него хитры.
Шах не знал ни козней вражьих, Ни сомнений, ни обид.
Звездочёт беду предскажет,
А визирь предотвратит.
Старый шах ногой затопал: «Мы едим, нам не до дел!» А мудрец главою об пол:
«Я обиду претерпел!
О владыка, бога ради,
Ты мой выслушай рассказ! Я домой, на звёзды глядя, Возвращался в поздний час
Разуму давая пищу,
Я шагал с большим трудом, А какой-то мерзкий нищий Жалкое своё жилище Вырыл на пути моём.
Чёрное он сделал дело —
Я свалился, словно в ад.
Я своё поранил тело, Разодрал атласный, белый, С твоего плеча халат!»
Крикнул шах:
«Где тот безбожник? Изловить его, связать!
Это дело невозможно Без последствий оставлять!» Били во дворце тревогу... Стража помолилась богу И отправилась в дорогу Виноватого искать.
А бедняк наш в эту пору О беде своей не знал. Прохудившуюся нору Он, вздыхая, починял.
Вдруг у старого дувала
Наш бедняк струхнул порядком И пощады запросил.
На земле он жил не сладко,
Но на небо не спешил.
Умирать кому охота!
А у бедняка к тому ж В этом мире есть забота — Ребятишек восемь душ.
«О владыка, неужели Поплачусь я головой!
Ведь повинен в этом деле Мастер, кровельщик кривой.
Призови его к ответу — Пусть виновного казнят! Мастер сделал крышу эту — Значит, он и виноват!»
Шах от удивленья замер. Оглядел огромный зал, Широко развёл руками И значительно сказал:
«Ты не виноват, пожалуй, Ты, я вижу, честный малый... Стража, может он идти...
Но преступника другого, Безобразника кривого, Разыскать и привести!»
Били во дворце тревогу, С ног сбивались...
И опять
Стража помолилась богу И отправилась в дорогу Виноватого искать.
* *
*
Кровельщик устал,
Прилёг он
Отдохнуть от тяжких дел, Он своим последним оком В небо синее глядел.
Вдруг у низкого дувала Стража сталью забряцала: «Собирайся, молодец! Поведём тебя мы к шаху На расправу во дворец.
Ну-ка, помолись аллаху, Чистую надень рубаху — Через час тебе конец!»
Стражники, звеня мечами, Повели его.
И вот
Перед шахскими очами Одноглазый предстаёт.
Шах затрясся, как в припадке «Кто ты есть, такой-сякой, Чтобы нарушать порядки И тревожить наш покой? — Глянул шах недобрым взором. Ты ли крыл, кривой урод,
Ту дыру, из-за которой Пострадал наш звездочёт?»
Шах в то утро был невесел. Сделал страже знак перстом И сказал:
«Сперва повесим,
Голову снесём потом».
Древние законы чтили Все владыки той земли: Людям головы рубили, Только вынув из петли.
Наземь пал кибитчик рыжий: «Не казни, великий шах!
Я кривой, я плохо вижу, Дал промашку второпях!
Шах сказал:
«Твоим рассказам Грош цена, такой-сякой,
И одним ты видишь глазом Больше, чем двумя — другой.
Ты своим единым глазом Видишь два моих сейчас,
Я ж двумя глазами сразу Вижу лишь один твой глаз».
Плёл циновки старый мастер — Значит, он и виноват.
Он, поверь, обманщик ловкий, Всех, злодей, перехитрил!
Он негодные циновки Нам за полтеньги всучил».
Шах от изумленья замер. Оглядел огромный зал,
Широко развёл руками И значительно сказал:
«Ты не виноват, пожалуй,
Ты, я вижу, честный малый... Стража, может он идти.
Ну, а вы ступайте снова,
Чтоб преступника другого Разыскать и привести».
Били во дворце тревогу,
С ног сбивались...
И опять
Стража помолилась богу И отправилась в дорогу Виноватого искать.
У циновочника люди Восседали средь двора. Возвышалась на верблюде Камышовая гора.