Только теперь я заметил, что у него на обеих руках большие часы. На левой руке часы обыкновенные, на которых цифры расположены слева направо, как это говорят, по часовой стрелке. А на правой руке часы необычные — цифры на них идут справа налево, против часовой стрелки (там, где одиннадцать, — один, где десять, — два и так далее).
Взял Миг Мигович и начал со скрежетом переводить их стрелки на этих необычных часах, что на правой руке. Полный оборот сделал и говорит:
«Вот вы и во вчерашнем дне. У вас есть двадцать четыре часа. Но вам столько не нужно. Вам нужно на троих примерно четырнадцать рабочих часов, то есть по неполных пять часов на каждого».
«Не страшно», — бодро сказал я.
«Скажите, а в будущее вы можете переносить?» — с интересом спросил Марусик.
«Могу, — сказал Миг Мигович. — Вот на левой руке у меня хронометр будущего. Я знаю, что вы нетерпеливы, но не торопите время, ребята. Это ни к чему. Время — самое ценное, что есть на свете. Цените каждый миг. Ваши сутки начались, хронометр уже отсчитывает минуты. Приступайте к работе, не тратьте время понапрасну. Мало ли что может помешать. Никогда не угадаешь, что произойдет дальше… Ну, работайте. А я на несколько часов в Южное полушарие, на мыс Доброй Надежды».
И Миг Мигович исчез.
Смотрю, а мы уже на свекловичном поле.
«Что же, давайте!» — говоришь ты, Сашка Цыган.
Засучили мы рукава и начали. Ну и пакостная эта работа — пропалывать свеклу! Кто ее выдумал!
Уже через полчаса мы и разогнуться не могли. Поясница болит, руки затекли, горят огнем. Как это девушки огромные, аж до горизонта, поля обрабатывают? И никакая механизация тут не поможет, междурядья машиной обработать можно, а вот на грядках, чтобы лишнее вырвать, чтобы только одна свеклу оставить, чтобы она могла нормально развиваться, — только руками.
Знаете ли вы, городские мальчишки и девчонки, каким соленым потом достается этот сладкий сахар?!
Гну я горб и только то и дело пот со лба вытираю. Тяжело!
Сашку Цыгана я краем глаза вижу, он рядом со мной сопит. А о тебе, Марусик, как-то не думаю. Не вижу — значит, отстал немного.
Потом оглянулся. Глядь, а ты в метрах двадцати от нас сидишь на земле, локоть на колено поставил, голову подпер и улыбаешься.
«Цыган, — говорю, — смотри, что делается!»
Ты, Цыган, взглянул да как ругнешься:
«Ах ты лодырь! Мы жили рвем, а он сидит да еще улыбается!»
И вдруг мы замечаем, что у тебя, Марусик, во рту… огонь… Улыбаешься ты, зубы скалишь, и сквозь зубы огонь пышет. Как вот, знаешь, головешка тлеет.
Ты, Марусик, не обижайся, я не специально. Так мне приснилось. Честное слово! Да и не виноват ты был. Ведь это коварство царя Добрилы и Царицы Злагоды (к слову, потом тетенька Незабудь, они этими именами только хитро прикрывались, чтобы обмануть свои жертвы, а они же были обыкновенной злой силой и по-настоящему их звали царь Доб-Рыло и царица Зла-Года).
Мы с Цыганом переглянулись растеряно. Что делать? — посоветоваться не с кем. Миг Мигович в командировке аж в Южном полушарии на мысе Доброй Надежды.
А мы же совсем не знаем, что делается в тех случаях, когда у человека огонь изо рта пышет. И оставлять тебя так нельзя. Это же очень вредно для здоровья. Мы царя с царицей увидели и поняли, чьих рук это дело.
Они выглядывали из-за твоей спины (маленькие такие сделались, как игрушечные), и хихикали, и пританцовывали, совсем как дети.
Эх, рассердился тогда Сашка Цыган да как закричит: «Чучело ты, Марусик, валенок и больше ничего! Нашел кого слушать, кому поддаваться!»
Тут я не выдержал, добавил несколько слов.
Но на Марусика это не подействовало совсем. Даже наоборот. Чем больше мы ругались, тем больше становился огонь у него изо рта. И тем больше хихикали и пританцовывали царь и царица.
«Слушай, — говорю я, — может, давай по-доброму».
И к нему:
«Марусик, друг, мы же тебя любим. Зачем он тебе, этот пожар во рту? Ты же хороший парень. Вспомни, как мы красиво вчера с Тайфун Марусей пели…»
Вижу, царь и царица хихикать перестали, не танцуют, смотрят обеспокоенно.
Тут и ты, Цыган, подключился.
Тоже стал вспоминать разные прекрасные моменты, вместе с Марусиком пережитые. Такой дуэт у нас вышел, как в опере.
Слушал ты, Марусик, слушал… Видим, угасает у тебя во рту огонь. А царь и царица вдруг начали уменьшаться, уменьшаться, — раз! — и исчезли.
И как исчезли они, то и огонь у тебя во рту погас.
Еще раз убедился я, что доброта, настоящая искренняя доброта лучше всего на свете действует.
Слабый, словно после тяжелой болезни, опустился ты, Марусик, на землю. Мы — к тебе. Лежишь ты, в небо стеклянными глазами смотришь и молчишь. Мы и так и так к тебе — молчишь, не отзываешься.
А время же идет. Сколько мы потеряли из-за этого всего! Сколько мы уже потеряли из-за этого всего!
Верно говорил Миг Мигович: «Никогда не угадаешь, что произойдет дальше».
«А знаешь что, — говоришь ты, Цыган. — А давай его участок прополем, пусть полежит немного, отойдет».
«Давай», — говорю.
И взялись мы в четыре руки тобой не сделанное доделывать.
И, странное дело, показалось нам работа не такой тяжелой как в начале. С таким мы ее рвением выполнили. Не успели оглянуться, как до своих границ добрались.
Только спины разогнули, чтобы дух перевести, — глядь! — бежишь к нам ты, Марусик.
«Спасибо, — говоришь, — друзья!»
И в глазах — слезы.
Обрадовался я — страшно! Да как затяну во весь голос:
Пить-пить-пить!..
Тех-тех-тех!..
Ай-я-я! Ох-ох-ох!
Там соловей щебетал!..
А вы как подхватите.
И все втроем — за работу. И уже усталости будто и не чувствуем.
Что и говорить, не всякая работа приятна и легка. Но и самую тяжелую работу можно делать без мучений, если настроишься. Если убедить себя, что ее надо сделать, что ты должен ее сделать.
Вот так, напевая и подбадривая друг друга, дружно трудились мы и не замечали, как проходит время.
«Хватит ребята! Отдохните! Молодцы! — послышался вдруг голос тетеньки Незабудь. — Все хорошо. Ровно сутки. Через десять минут возвращается из командировки Миг Мигович. Отдыхайте».
Только теперь почувствовали мы, как утомились. Как снопы повалились на землю. Мы лежали, и это было блаженство. Какое это счастье отдыхать после тяжелой работы! Лодырь, отлеживающий бока, никогда этого счастья почувствовать не сможет.
И вот, словно из-под земли, вырос перед нами Миг Мигович.
Кач-кач! — весело качался галстук-маятник. И в такт ему весело подмигивали по очереди глаза Властелина Времени — то левый, то правый.
«Порядок! — сказал Миг Мигович. — Ну, а теперь на дачу «Три погибели». От вчерашнего дня осталось четыре часа пятнадцать минут девятнадцать секунд. Не будем ждать, перескочим их».
Он со скрежетом перекрутил стрелки хронометра будущего, что, как вы помните, был у него на левой руке, и… Мы уже стояли на поляне перед тремя домиками, где жили Змей Горыныч, Баба Яга и Змей Горыныч.
Было тепло. В небе мерцали звезды. И только полуночный месяц освещал серебристым светом поляну.
«Тсс! — прошептал Миг Мигович. — Сейчас ноль часов одна минута. Все спят. Я нарочно привел вас в полночь, чтобы можно было незаметно перевести стрелки Кощеевых часов».
Над дверью каждого домика, как я вам уже когда-то говорил, висели часы, которые время, а также число, день недели, месяц и год.
Миг Мигович на цыпочках подошел к домику Кощея Бессмертного, поднял руку с времяметром, на котором были зафиксированы эти двадцать четыре часа нашего светлого времени, приставил к часам, и стрелки его сразу быстро закрутились в обратную сторону. Сделали два полных оборота и замерли. Одновременно вместо цифры 14 выскочила цифра 13, а вместо слова «пятница» — слово «четверг».
«Порядок! — улыбнулся Миг Мигович. — Ну, а теперь спрячемся в кустах и переведем хронометр будущего на утро».
Мы притаились в кустах на краю поляны, и Властелин Времени со скрежетом перевел стрелки часов на правой руке.
И сразу засияло в небе солнце, и лес наполнился птичьим гомоном и пением.
Двери домика с зарешеченными окнами раскрылись, и на крыльцо выбежал Кощей Бессмертный в спортивном костюме, бодро напевая:
Физкульт-ура! Физкульт-ура!
На зарядку нам пора.
На зарядку нам по… по… по…
Это он вдруг посмотрел на часы и, как испорченная пластика, повторял одно и тоже…
Потом протер глаза и часто-часто захлопал глазами.
«Что такое? Сегодня же четырнадцатое, пятница. Сегодня же моя свадьба. А на часах тринадцатое, четверг… Может, я еще не проснулся, еще сплю?»
Он ущипнул себя за нос.
«Ой! Не сплю!»
И неожиданно испуганно заверещал и заплакал, как ребенок:
«И-а-а-а! И-а-а-а!..»
В домике на курьих лапках и в домике с противопожарным щитом раскрылись окна, и из них высунулись заспанные взлохмаченные Баба Яга и Змей Горыныч:
«Что такое?»
«Где горит?»
Но Кощей Бессмертный только верещал и размазывал слезы по небритым щекам.
«Да что такое?»
«Что случилось?»
Кощей Бессмертный молча показал пальцем на свои часы.
Змей Горыныч и Баба Яга посмотрели, потом, вытянув шеи, глянули на свои часы.
«А-а, ясно», — произнес Горыныч.
«Испортились, — сказал Яга. — Отстают на целые сутки».
Глаза Кощея вспыхнули:
«Да вы что? Это же вечные часы! Хронометр бессмертия! На транзисторах. Он не может испортиться. Это же не то, что ваши будильники-чертопхайки».
«А ну вас! Все у вас, Кощей Кощеевич, всегда все вечное, бессмертное, все не может испортиться. Аж гадко. А видишь, испортились. И я очень рада, чтобы знали и не хвалились! Хи-хи!» — Баба Яга захихикали, тряся головою и клюя себя носом в подбородок.
«Ах, рада? — вскипел Кощей. — Может, ты это и подстроила, кривобокая?!»
«Брат! — обернулась Баба Яга к Змею Горынычу. — Он меня обижает! Защити!»
Змей Горыныч выставил вперед подбородок и подошел к Кощею:
«Обижаешь? Сестру? Девушку! Ху!»
И он дыхнул пламенем прямо в лицо Кощея.
Но Кощей легко сбил пламя рукой и сказал:
«И ты, змеюка, с нею заодно!»
Кощей схватил с пожарного щита огнетушитель и треснул Змея по голове.
Змей крякнул и снова дохнул на Кощея. Но промахнулся, и пламя полетело на Бабу Ягу. На ее голове затрещали волосы, и запахло жареным.
«Ой! Моя прическа! Ты что?!» — Баба Яга схватила с земли ступу и швырнула ее в Змея Горыныча.
И началась кутерьма.
«А теперь быстрее, — сказал Миг Мигович. — Пока они дерутся, они ничего не видят. А Кощей забыл закрыть дверь. Вперед!»
Мы бросились к открытым дверям дома Кощея. Забежали внутрь. В углу на полу лежала связанная Тайфун Маруся.
«Ребята!» — радостно улыбнулась она…
И…
Журавль замолчал.
— Что? — нетерпеливо спросил Марусик. Журавль вздохнул:
— И… я проснулся.
Глава девятая, в которой начинается подготовка к приему. «Вы же мне — как отец родной!» Где же все-таки Тайфун Маруся? Председатель на велосипеде. «Едут!.. Едут!.. Едут!..»
— Как?! — Марусик оторопело захлопал глазами, глядя на Журавля.
— А так. Как все просыпаются. Глаза открыл да и все.
— Да ну тебя с твоим сном! — рассердился Сашка Цыган. — Не мог еще минутку подождать, не просыпаться. Так что, мы так и не освободили ее?
— Ну, как это не освободили? Наверно, освободили… Конечно, освободили, — Журавль чувствовал себя виноватым.
— О! Смотрите! Кто-то сюда едет, — сказал Марусик.
По дороге быстро приближалась машина — колхозный «Бобик». У рощи «бобик» свернул с дороги, подъехал прямо к ребятам и остановился. С переднего сиденья тяжело, как мешок с картошкой, вывалился бригадир Бобешко. За ним, медленно вытягивая свои длинные ноги из машины, вылез Бобинец.
За ними, кряхтя, полезли с заднего сиденья их жены — тетка Устя (Бобешко) и тетка Настя (Бобинец). Сначала вылезли сами, потом начали вытаскивать какие-то корзины, кошельки и котомки.
Бобешко повернулся всем телом к ребятам:
— А ну кыш отсюда, мошкара!
И сделал едва заметное ленивое движение рукой. И это короткое движение было очень обидным для ребят, столько в нем было пренебрежения.
Они вчера это все устанавливали в поте лица, а теперь им — кыш!
— А почему это мы мошкара?! — надул губы Сашка Цыган.
Но Бобешко не удостоил его даже взглядом.
Тетка Устя и тетка Настя вынимали уже из корзин посуду (тарелки, стаканы, ножи, ложки, вилки) и расставляли на длинном столе, переговариваясь:
— Говорили, что новый такой принципиальный, такой честный…
— Как кристалл…
— Ага. Такой порядочный…
— Ни перед кем не заискивает…
— А видишь, услышал, что дедова внучка… и сразу…
— Приемчик! Хе-хе! Вот тебе и кристалл!
— Ага… Только почему-то не разрешил с фермы ничего брать. «Обойдитесь, пожалуйста, своими ресурсами. Сами же и есть будете, не кто-нибудь».
— Это для начала, не иначе. Это для впечатления. Чтобы показать: видишь, какой я хозяин. А пройдет немного времени — и начнет с фермы кабанчиков на приемы таскать. Куда он денется!
Бобешко, который молча курил у машины, вдруг сердито прикрикнул на их:
— А ну цыц! Замолчите, девчата! Не распускайте языки! Прикусите!
И бросил красноречивый взгляд на ребят, которые с лавок встали, но от стола принципиально не отошли.
Вы еще не знаете наших гарбузянских ребят. Это упрямый народ, их так просто не прогонишь.
Женщины примолкли и обиженно поджали губы.
Подъехала грузовая машина с людьми, и у стола сразу стало шумно. Раскладывали на тарелку еду, расставляли на столе. Поскольку каждый нёс свое, то и толкались возле стола почти все. И именно потому, что несли из дома, на столе была такая пестрота, такое огромное количество всего (каждый старался показать свою щедрость), что негде было и бутылку поставить.
Бобешко и Бобинец направились к дедову двору.
Ребята, увидев это, за ними. Очень хотелось им посмотреть, как же теперь говорить будут они с дедом.
Дед стоял у ворот, опершись руками обеими руками на грабли и положив на них подбородок, и смотрел прищуренными глазами на эту суету у стола.
— Здравствуйте, здравствуйте, дедушка, — необычно ласково поздоровался Бобешко.
— Здравствуйте, дорогой, — не то что ласково, а как-то даже льстиво поздоровался Бобинец.
Дед взглянул на них лукаво:
— Здравствуйте, здравствуйте, коль не шутите.
Обычное свое присловье он произнес особенно подчеркнуто.
На миг повисла тишина. Они, наверно, решали, обратить внимание на это подчеркивание или нет. Но это был только миг. Решили — не обращать. И уже в следующий миг у обоих рты расплылись медовыми улыбками.
— Что же вы нам не сказали, дорогой дедушка… Иван Иванович, — начал Бобешко, — что ваша внучка Галочка выходит замуж. Не красиво.
Дед наморщил лоб:
— Как? Я, по-моему говорил… Вот вам, — дед ткнул пальцем в Бобешко.
— Нет! — категорично отрубил Бобешко.
— Нет-нет! — замотал головою Бобинец. — Не говорили!
Ребята переглянулись. Они впервые видели, чтобы взрослые так дружно и так уверено говорили неправду.
Как это дед не говорил? Бобешко еще советовал остаться нянчить внуков! Что это вы, дядьки, разве так можно?
Но Бобешко продолжал:
— Если бы вы сказали, разве бы мы… Это же такая радость.
— Такая радость! — подхватил Бобинец.
— И не выкайте мне, дедушка. Вы же мне как отец родной. Я же вашу Галочку еще вот такой помню. — Бобешко через силу нагнулся к земле, показывая рукой. — Такая же девочка была бойкая! Умненькая — страх! Она меня «дядя Пуз» называла…