Из алтаря, где он разоблачался, выходит король Карл. Справа от него Ла Гир, слева – Синяя Борода. Жанна прижимается к стенке за колонной. Дюнуа оказывается между Карлом и Ла Гиром.
Дюнуа. Ну вот, ваше величество, наконец-то вы – помазанник Божий. Вам это нравится?
Карл. Если бы мне предложили стать императором вселенной, я не пошел бы снова на эти муки! Одежды тяжелее вериг! Мне казалось, что я вот-вот свалюсь, когда на меня напялили эту корону. А знаменитый елей, о котором столько говорят, – он просто воняет! Фи! Архиепископ чуть не отдал Богу душу: облачение весило чуть не тонну. Его еще раздевают в ризнице.
Дюнуа (сухо). Вашему величеству надо почаще надевать доспехи. Это вас приучит носить тяжести.
Карл. Опять издеваетесь? А я вот не буду носить доспехи, и все. Война – не моя специальность. Где Дева?
Жанна (выходя вперед и падая на колени между Карлом и Синей Бородой). Ваше величество, я сделала вас королем, мой долг выполнен. Я возвращаюсь к отцу, на ферму.
Карл (с облегчением, хотя он и удивлен). В самом деле? Вот прелестно!
Жанна встает, глубоко обескураженная.
Карл (продолжает, ничего не замечая). В деревне ведешь такую здоровую жизнь.
Дюнуа. Унылую, ваше величество.
Синяя Борода. После такого перерыва вы будете путаться в юбках.
Ла Гир. Вам будет скучно без сражений. Война – это плохая, но очень увлекательная привычка. От нее труднее всего избавиться.
Карл (с беспокойством). И все же, если вы решили ехать домой, мы не смеем вас задерживать.
Жанна (с горечью). Я знаю: никто из вас не опечалится, когда я уеду. (Поворачивается к Карлу спиной и отходит к более близким ей Дюнуа и Ла Гиру.)
Ла Гир. Теперь я смогу чертыхаться, сколько мне вздумается. Но порой мне тебя будет недоставать.
Жанна. Знаешь, Ла Гир, несмотря на все твои грехи и богохульство, мы с тобой встретимся на небе, ведь я люблю тебя так же, как я люблю Питу?, мою старую овчарку. Питу мог убить волка. Ты ведь будешь бить английских волков, пока они не покинут нашу землю, правда?
Ла Гир. С тобой вместе – да.
Жанна. Нет. Мне отпущен всего один-единственный год.
Все. Как?
Жанна. Так. Я уж знаю.
Дюнуа. Чепуха!
Жанна. А ты, Жак, сможешь их выгнать, как по-твоему?
Дюнуа (со спокойной решительностью). Да, я выгоню их из Франции. Они били нас потому, что война казалась нам рыцарским турниром или рынком, где торгуются из?за добычи. Мы валяли дурака, англичане же дрались серьезно. Но я получил урок, теперь я знаю им цену. Они не пустили здесь корней. Я бил их раньше, и я буду бить их снова.
Жанна. Но ты не будешь с ними жесток, Жако?
Дюнуа. Англичане ласкового обращения не понимают. Вольно было им лезть в драку.
Жанна (внезапно). Жак, давай-ка возьмем Париж, прежде чем я поеду домой, а?
Карл (в ужасе). Нет! Нет! Мы потеряем все, чего добились. Не надо больше воевать. Мы можем заключить с герцогом Бургундским очень выгодный договор.
Жанна. Договор?! (Она топает ногой от нетерпения.)
Карл. А почему бы и нет, раз меня уже короновали и помазали. Ох, этот елей.
Из ризницы выходит Архиепископ и присоединяется к стоящим.
Карл. Архиепископ! Дева опять хочет драться!
Архиепископ. А разве мы кончили войну? Разве у нас уже мир?
Карл. Да кажется, еще нет, но давайте довольствоваться тем, чего уже достигли. Заключим договор. Нам слишком везло, так долго продолжаться не может. Пока удача не отвернулась от нас, давайте кончать войну.
Жанна. Удача! За нас сражался Бог! А ты зовешь это удачей! И хочешь кончить войну, хотя на святой земле нашей Франции еще держатся англичане?
Архиепископ (сурово). Дева, король обратился ко мне, а не к тебе. Ты забываешься. Ты слишком часто забываешься.
Жанна (ничуть не смутившись и довольно грубо). Тогда скажите ему вы, скажите ему, что Бог не велит ему опускать руки.
Архиепископ. Я не так щеголяю именем Божьим, как ты, потому что я выражаю его волю властью церкви и моего священного сана. Когда ты пришла, ты его почитала и не смела разговаривать так, как говоришь теперь. Ты явилась сюда в покрове смирения, а после того, как Господь вознаградил тебя, даровав победу, ты запятнала себя гордыней. И будешь наказана за гордыню.
Карл. Ну да, ей кажется, что она все знает лучше всех.
Жанна (с огорчением, но по наивности не понимая, что они против нее имеют). Но я и на самом деле знаю лучше вас. И совсем я не возгордилась; когда я не знаю, что я права, я молчу.
Синяя Борода, Карл (вместе). Ха-ха! Видите!
Архиепископ. А почем ты знаешь, что ты права?
Жанна. Знаю. Голоса…
Карл. Голоса, голоса! А почему я не слышу никаких голосов? Ведь я – король, а не ты.
Жанна. Голоса говорят и с тобой, но ты их не слышишь. Ты ведь никогда не сидел вечерком в поле, прислушиваясь, не прозвучат ли голоса. Когда позвонят к вечерне, ты перекрестишься, и дело с концом. Но если бы ты прислушался к трелям, которые несутся над полями уже после того, как колокола отзвонили, и сам услышал бы голоса не хуже меня. (Резко от него отворачиваясь.) Но какие нужны голоса, чтобы сказать то, что знает любой кузнец: куй железо, пока горячо. Говорю тебе, мы должны прорваться к Компьену и освободить его, как мы это сделали с Орлеаном. Тогда Париж откроет нам свои ворота, а если нет, мы их изломаем! Чего стоит твоя корона без твоей столицы?
Ла Гир. Вот и я это говорю. Мы пробьемся сквозь вражеские ряды, как раскаленная дробь сквозь сливочное масло. Как ты думаешь, Незаконнорожденный?
Дюнуа. Если бы пшеничные ядра были так горячи, как твоя голова, и у нас было их побольше, мы покорили бы весь мир. Храбрость и пыл – добрые слуги в войне, но дурные командиры; они отдавали нас в руки англичанам всякий раз, когда мы на них полагались. Мы никогда не видим, что мы биты, вот в чем наша беда.
Жанна. Ты не видишь, что ты победил, а это – беда почище. Так бы и сидели в Орлеане в осаде, если бы я не заставила вас наступать. Вам бы с зеркальцем в бой ходить – может, тогда увидите, что англичане вам нос не отгрызли. Надо всегда наступать, наступать – только так остановишь врага. Вы не знаете, как начинать бой, вы не знаете, как вводить пушки. А я знаю.
Садится на церковные плиты, скрестив ноги и надув губы.
Дюнуа. Будто я не знаю, мой генерал, что ты о нас думаешь?
Жанна. Скажи лучше, как ты относишься ко мне.
Дюнуа. Бог, видно, и в самом деле был на твой стороне. Я ведь не забыл, как переменился ветер и совсем по-другому забились наша сердца, когда ты появились. Клянусь, я никогда не откажусь от того, что победили мы благодаря тебе. Но говорю, как солдат: Бог человеку не поденщик, не нанимался он к нему в батраки. Если ты достоин, он порою вырвет тебя из когтей смерти и поставит снова на ноги – вот и все. А став на ноги, твое дело драться изо всей мочи, со всей доступной тебе хитростью. Ведь Бог должен печься и о твоем враге – ты этого не забудь. Что ж, благодаря тебе он поставил нас на ноги в Орлеане, и эта победа пронесла нас через несколько сражений. Но если мы и дальше будем пользоваться плодами все той же победы – нас разобьют, и туда нам и дорога!
Жанна. Но…
Дюнуа. Тсс! Я еще не кончил. Не думай, что наши победы были завоеваны без помощи полководческого искусства. Король, в ваших воззваниях вы ни словом не помянули о моем участии в этой кампании, да я и не жалуюсь – ведь народ бежит за Девой и ее чудесами, а не за мной и моей черной работой. Да и надо же кому-нибудь собирать для Девы войска и кормить их… Но я точно знаю, что именно сделал для нас Бог через Деву и что оставил доделать мне – своим умом. И поверьте: время чудес отошло, теперь выиграет войну тот, кто лучше играет в эту игру, – если счастье на его стороне.
Жанна. Все «если», «если» да «если»! Если бы да кабы… (Вскакивая в порыве.) Говорю тебе, что твое воинское искусство ни черта не стоит – рыцари твои не годятся для настоящей войны. Она для них – игра, они выдумывают для нее разные правила – что честно да что нечестно, напяливают на себя и на своих бедных кляч доспехи, чтобы, не дай Бог, их стрелой не задело! А когда они падают, то не могут сами подняться и ждут своих слуг, чтобы те поставили их на ноги и договорились с обидчиком, скинувшим их с коня, о выкупе. Разве ты не видишь, что все это – вчерашний день? Куда годятся латы против пороха? И те, кто дерется за Бога и за родину, разве они станут торговаться о выкупе? Нет. Они дерутся, чтобы победить. И в бою вручают свою жизнь Богу, как я. Простому народу не по карману ни латы, ни выкуп! Они полуголые лезут за мной в крепостной ров и по лестницам на стену. Для них война идет не на жизнь, а на насмерть, и Боже помоги правому! Ладно, можешь качать головой, пусть Синяя Борода поглаживает свою козлиную бородку и задирает нос. Ты вспомни день, когда твои рыцари не пошли за мной в атаку под Орлеаном. Заперли ворота, чтобы не выпустить меня. А простые люди за мной пошли – сломали ворота и показали вам, как воевать всерьез.
Синяя Борода (обиженным тоном). Тебе мало быть папой, ты хочешь быть еще и Александром Македонским.
Архиепископ. Гордыня тебя погубит.
Жанна. Причем тут гордыня? Права я или нет?
Ла Гир. Права. Половина из нас боится повредить свой профиль, а остальные думают только о том, как бы заплатить по закладным. Дюнуа, может, у нее не хватает учености, но она знает, где собака зарыта. Война теперь совсем не та, что раньше.
Дюнуа. Но и я-то ведь не воюю по старинке. Я понимаю, во сколько жизней обойдется каждое мое выступление, и если игра стоит свеч, я на нее иду. А вот Жанна, она не считает; в надежде на Бога она прет напролом, ей кажется, что Бог у нее на аркане. Покуда что сила была на ее стороне, и она победила. Но я знаю Жанну, настанет день, и она ринется вперед с десятью людьми вместо сотни. И поймет, что Бог на стороне больших батальонов. Ее возьмут в плен. И счастливец, который ее захватит, получит шестнадцать тысяч фунтов от графа Уорика.
Жанна (она польщена). Шестнадцать тысяч! Э-э, парень, да неужели они столько за меня дают? Неужели в целом свете найдется столько денег?
Дюнуа. А теперь скажите мне: кто из вас пошевелит пальцем, чтобы спасти Жанну от англичан? Начнем с армии. В тот день, когда какой-нибудь англичанин стащит ее с коня и его не поразит за это молния; в тот день, когда ее запрут в темницу, а решетки и засовы не отворятся сами собой, словно по мановению ангела; в тот день, когда противник поймет, что она так же уязвима, как я, – жизнь ее не будет стоит жизни рядового солдата, и я не пожертвую им, как бы мне ни была дорога Жанна.
Жанна. Я на тебя, Жак, не в обиде. Ты, наверно, прав. Если Бог позволит, чтобы меня одолели, я и впрямь не стою ни единого солдата, но, может, Франция найдет меня достойной выкупа.
Карл. Говорю же тебе, что у меня нет денег. Вот и эта коронация – тоже ведь твоя затея! – на нее ушло все, что я мог взять в долг, до последнего гроша!
Жанна. Что ж, тогда я понадеюсь на церковь. Церковь куда богаче тебя.
Архиепископ. Женщина! Тебя поволокут по улицам и сожгут как ведьму!
Жанна (подбегая к нему). Ваше преосвященство! Что вы, разве так можно? Я – ведьма?
Архиепископ. Пьер Кошон знает свое дело. В Париже уже сожгли женщину только за то, что она говорила, будто ты поступаешь по велению Божьему.
Жанна (ничего не понимая). Почему? Не могли же они сжечь женщину за то, что она говорила правду?
Архиепископ. Могли.
Жанна. Но вы-то знаете, что она говорила правду! Меня вы не позволите сжечь.
Архиепископ. А как я им помешаю?
Жанна. Вы будете говорить от имени церкви. С вашим благословением мне нигде не страшно.
Архиепископ. Нет тебе благословения – ты горда и непокорна…
Жанна. Зачем вы говорите такие вещи? Да разве я горда и непокорна? Я – бедная девушка, темная, деревенская. Чем же мне гордиться? И разве я не выполняю покорно то, что мне велят мои голоса? Ведь они от Бога?
Архиепископ. Глас Божий на земле – это глас воинствующей церкви, а все голоса, которые слышишь ты, – лишь эхо твоего своеволия.
Жанна. Неправда.
Архиепископ (сердито покраснев). Ты смеешь говорить архиепископу в его храме, что он лжет?
Жанна. Я и не думала говорить, что вы лжете. Это вы говорите, что врут мои голоса. Когда же они врали? Даже если вы в них не верите, даже если они – лишь эхо моего здравого смысла, разве они не доказали свою правоту? А ваши советчики постоянно не ошибались?
Архиепископ (с негодованием). Что тебя убеждать? Пустая трата времени.
Карл. Всегда одно и то же. Она права, а все кругом неправы.
Архиепископ. Предупреждаю тебя в последний раз. Если ты погибнешь, настаивая на своем и пренебрегая указаниями твоих духовных наставников, церковь от тебя отречется. Дюнуа сказал тебе, что если ты возомнишь себя судьей в военных делах и не будешь слушаться военачальников…
Дюнуа (прерывая его). Говоря точнее: если ты попробуешь снять осаду с Компьена, не имея такого же численного превосходства, какое было у нас при Орлеане…
Архиепископ. Армия отречется от тебя и не станет тебя вызволять из беды. А его величество король сказал тебе, что у державы нет средств тебя выкупать.
Карл. Ни гроша.
Архиепископ. Ты осталась одна, совершенно одна, полагаясь на свое самомнение, невежество, упрямую самонадеянность, безбожие. Когда ты выйдешь из этого портала на солнечный свет, люди будут приветствовать тебя. Они поднесут к тебе своих младенцев и своих больных, чтобы ты их исцелила; они будут лобызать твои руки и ноги и сделают все в простоте своей души, чтобы еще больше вскружить тебе голову и быстрее привести к погибели. Но ты все равно будешь одна – народ тебя не спасет. Мы и только мы можем уберечь тебя от костра.
Жанна (подняв глаза к небу). У меня друзья и советчики получше вас.
Архиепископ. Бесполезно говорить с жестоковыйной. Ты отвергаешь наше покровительство и хочешь, чтобы все обратились против тебя. Так защищайся дальше сама. А не сможешь – пусть смилуется над тобой Господь.
Дюнуа. Он прав, Жанна. Ты его слушайся.
Жанна. Где бы вы сейчас были, если бы я вас слушалась? Нет, ни от кого из вас не дождаться мне ни помощи, ни доброго совета. Да, я одна как перст на всей земле, и всегда была одна. Отец приказал братьям утопить меня, если я не стану пасти его овец, в то время как Франция истекала кровью. Пусть пропадет родина, лишь бы наши ягнята были целы. Я надеялась, что у Франции найдутся друзья хотя бы при дворе французского короля, но я увидела здесь только волков, которые грызутся из?за клочьев ее истерзанного тела. Я надеялась, что у Бога наверняка повсюду друзья, ведь он-то друг всем и каждому, и по наивности своей верила, что вы – те, кто сейчас отринули меня, – будете защищать меня, как крепостные стены, от всякой напасти. Но я поумнела, а немножко мудрости никому не мешает. Не пытайтесь меня запугать, говоря о моем одиночестве. И Франция – одна, и Бог – один, а чего стоит мое одиночество в сравнении с одиночеством моей страны и моего Бога? Я поняла теперь, что в одиночестве Бога – Его сила. Кем бы Он был, если бы слушался ваших жалких, завистливых советов. Что ж, одиночество мое будет и моей силой. Лучше быть одной и с Богом. Его дружба мне не изменит, Его совет не обманет меня, любовь не оставит. И я буду дерзать, дерзать, дерзать до самой смерти. Я пойду к простому народу, и любовь, которая светится в его глазах, заставит забыть ненависть, которая пылает в ваших. Вы все обрадуетесь, когда меня сожгут, но если я пройду через огонь – я войду в сердца народа на веки вечные. Да будет со мной Господь!