«Там, — думал я, — на дороге в Сибирь ясно будет видно, что надо делать. Только бы приехать вовремя!»
И я приехал.
— Куда прикажете? — спросил меня извозчик у крыльца Нижегородского вокзала.
— В какую-нибудь гостиницу!
Экипаж въехал в глубокий овраг, по обе стороны которого на высотах, разделенных новыми такими же оврагами, были рассыпаны дома, домики и церкви с золочеными и просто крашеными главами.
Извозчик привез меня в гостиницу, где мне дали во втором этаже небольшой чистенький номер с двумя окнами. Оставшись один, я тотчас выглянул в одно из них и увидел перед собою скверик, на который выходил фасад моей гостиницы, а посреди скверика блестел, как зеркало, пруд в зеленых берегах. Это было очень красиво, и я невольно залюбовался на несколько минут открывшейся передо мною и малопривычной в больших городах картиной.
— Позвольте ваш паспорт! — заявил возвратившийся служитель.
Я вынул из кармана сфабрикованный для меня «троглодитами» вид почетного потомственного гражданина Нижегородцева и, вручив ему, сказал:
— Только поскорее возвратите паспорт! Мне нужно получать деньги!
— Слушаю-с! — и он исчез.
Переодевшись и умывшись, я немедленно отправился к Фрейлиху со своей рекомендацией.
Кругленький бритый господин с фигурой немецкого булочника принял меня в своем кабинете в красивом деревянном домике. Окно кабинета выходило в сад, сплошь усаженный цветами. Цветы и цветы, куда ни поверни глаза!
— Я и моя жена очень любим цветоводство и все насадили сами, — заявил он мне, заметив мой долгий взгляд в окно и еще не прочитав рекомендации.
Затем, проглядев бумажку, он справился о здоровье своих петербургских друзей и озабоченно произнес:
— Конечно, я могу всегда узнать, кого из политических привезут в тюрьму, но могут посадить и в арестантское отделение городской больницы, и это всего скорее, а я там не имею верного человека.
— Так, пожалуйста, последите за тюрьмой, а относительно больницы я и сам как-нибудь постараюсь. Кто из докторов здесь получше?
Он мне назвал фамилию, которую я теперь забыл.
— Он по каким болезням?
— По внутренним.
— Вот и отлично. А в какие часы в больнице прием приходящих?
Он взглянул на часы.
— Кажется, через час.
— А далеко больница?
— Четверть часа ходьбы.
— Так я сейчас же побегу туда же жаловаться на сильную боль в желудке, а вы уже как-нибудь сегодня же узнайте в тюрьме.
— Да останьтесь же хоть напиться с нами чаю и познакомьтесь с моей женой! Какой вы, право, прыткий!
— Напьюсь с удовольствием по возвращении из больницы, а теперь дело не терпит. Каждая минута дорога! Вы уж меня простите!
Я побежал в городскую больницу. Сейчас же за ее парадными дверьми была большая комната, где вешали платье и там же дожидались посетители. Отдав швейцару свое пальто, я спросил его о нужном мне докторе, но он в тот день как раз был заменен другим. Это было большое разочарование. Однако, не желая уходить, я согласился и на второго доктора и стал прохаживаться взад и вперед, осматривая помещение. Направо от входа был небольшой коридор, дверь которого оказалась отворенной, и в нем ходил взад и вперед солдат с ружьем.
— Что это такое? — спросил я швейцара.
— Арестантское отделение.
— А доктора туда ходят?
— Ходят.
Какая-то только что вошедшая в больницу и явно очень многоречивая женщина подошла к швейцару и начала что-то бестолково говорить ему. Воспользовавшись тем, что его внимание отвлечено, я быстро пошел в арестантский коридор с таким деловым видом, как будто совершаю это уже в десятый или сотый раз. Глядя озабоченно в пространство, я близко прошел мимо вопросительно взглянувшего на меня и явно не знавшего, что ему делать, часового, как будто совсем его не замечая. Я взглянул в окошечко первой левой двери, потом второй, третьей, которая, насколько помню, была и последней, повернул на правую сторону, внимательно заглянул и здесь в окошечки, затем спокойно прошел назад мимо часового, как человек, убедившийся, что здесь все в порядке, и снова вышел в швейцарскую.
— Дайте-ка мое пальто обратно, — сказал я служителю. — Я лучше приду завтра, когда будет нужный мне первый доктор, — и, дав ему пятиалтынный, ушел совершенно удовлетворенный: во всех арестантских камерах были только мужчины.
Ее здесь нет!
— Видите, как все просто делается! — сказал я Фрейлиху о результатах своей импровизированной ревизии, едва явившись к нему.
Тот расхохотался добродушным смехом.
— Это был неопытный солдат, другой вас не пустил бы.
— Ну и что же? Тогда я сказал бы ему, что не знал о запрещении туда ходить и пошел бы обратно. Завтра или послезавтра я опять так сделаю.
И я действительно начал ходить в больницу через день и в тот момент, когда швейцар, неумышленного вмешательства которого я очень опасался, уходил с докладом, я с важным видом осматривал все арестантские камеры и ни разу не был остановлен часовыми, очевидно, принимавшими меня за какого-то местного ревизора.
Итак, здесь не было Брешковской! Не было ее и в тюремном замке, как я узнал от Фрейлиха. Где же она теперь находится?
— Очевидно, ее задержали в Москве и привезут позднее, — говорил Фрейлих.
Я продолжал свои приготовления к ее освобождению, стараясь привлечь к делу местную молодежь, с которой сейчас же и начал знакомиться.
Прежде всего, и даже в первый же день по приезде, я пошел, конечно, к рекомендованному мне студенту Поддубенскому, жившему на летних каникулах в доме своей матери. Вся их семья состояла только из трех человек: его, единственного сына, и затем матери и тетки, которые обе не могли налюбоваться на него.
Меня встретили там с таким радушием, с каким принимают людей только в провинции. Тотчас же поставив самовар, они начали угощать меня всевозможными домашними вареньями, одно из которых было приготовлено из молодых розовых лепестков и обладало удивительным ароматом и вкусом.
— Никогда я не воображал, что можно делать варенье из цветов, — сказал я обеим дамам. — А много их уйдет на большую банку?
— Почти целый домашний сад, — простодушно ответила мне тетя, — конечно, если он не весь будет засажен розами.
Это сразу отбило охоту рекомендовать кому-нибудь приготовление подобного варенья, хотя оно и было удивительно хорошо.
Уйдя наконец с Поддубенским в его комнату в мезонине, я откровенно рассказал ему о причине моего приезда.
— Вы можете участвовать? — спросил я его.
— Непременно буду.
— А кого бы еще пригласить?
— Из местной молодежи нет таких, которых я решился бы рекомендовать. Тут нужна выносливость, сила, смелость.
— А разве здесь есть еще и не местная молодежь?
— Есть.
— Какая же?
— Здесь живет Якимова, ваш товарищ по Большому процессу.
— Но женщины неудобны для нападения.
— Я говорю не о ней, а о ее товарищах. Видите ли, — прибавил он, — Якимова приехала сюда вместе со своим хорошим знакомым, студентом Ширяевым, вести пропаганду среди фабричных рабочих. Они оба поступили на фабрику и там нашли замечательного рабочего Халтурина, сильного, смелого, много читающего и всей душой отдавшегося новым общественным идеалам[59].
— Так вы думаете, что Ширяев и Халтурин будут годны?
— Безусловно! Лучше их и найти нельзя.
— Итак, значит, нас четверо! — воскликнул я с радостью. — А больше нам и не надо! Когда же можно будет мне познакомиться и сговориться с ними?
— Завтра вечером я приглашу их к себе.
— А нельзя ли лучше ко мне в гостиницу? Так будет меньше следов, когда мы отобьем Брешковскую и начнутся по всему городу розыски.
— Это верно, — заметил он. — Мои родные не выдержат, если их арестуют, и все расскажут. Но я думал, что вы будете скрывать от всех свой адрес, как делали другие приезжавшие к нам из Петербурга.
— От вас нет!
И я сказал ему фамилию, под которой я поселился, и название гостиницы.
— Знаю, — сказал он, — я там бывал прошлым летом раза два в соседнем с вами номере. Поэтому я приведу их к вам прямо, не спрашивая швейцара.
3. Ночной кошмар
Я возвратился к себе совершенно удовлетворенный собранной мною компанией. Я отворил свое окно во втором этаже и стал в него смотреть.
Теплая летняя ночь опустила уже над землей свои темно-синие крылья. Полная луна смотрела с безоблачного неба прямо в мое лицо, отбрасывая на пол комнаты косые изображения двух окон. Круглый ее диск отражался в спокойной воде пруда, темневшего в середине садика передо мною так ясно и отчетливо, что я сразу мог увидеть там все подробности его пятнистой поверхности, начиная от овального темного Моря кризисов вверху ее правой стороны и кончая неопределенными очертаниями нижних лунных континентов. Освещенные бледным светом деревья по берегам пруда приняли фантастический, сказочный вид каких-то великанов, закутанных в темные плащи. Ряд городских домов на противоположной стороне площади, над которыми висела в небе властительница ночи, такие обычные при дневном свете, стали казаться теперь волшебными, таинственными замками.
Я сошел с окна, на котором сидел, запер на ключ дверь своей комнаты и, не зажигая огня, отпер чемодан и стал осматривать свои запасные револьверы и кинжалы, выложив их на подоконник. Синим блеском сверкнула вороненая сталь револьверов при лунном свете, придав оружию такой же сказочный вид, как и всему окружающему. Убедившись, что оно в порядке, я положил все обратно в чемодан и, заперев его, лег спать.
Звонкое звяканье шпор в коридоре вдруг разбудило меня.
Вот прошли отдельные бряцающие шаги мимо моей двери и, возвратившись, остановились прямо у моего номера. К ним присоединились вторые, третьи, четвертые, все такие же бряцающие. Там в коридоре набралась целая толпа военных и начала что-то потихоньку обсуждать.
«Меня узнали! — пришло мне в голову. — Это жандармы, пришедшие арестовать меня! Моего паспорта мне еще не возвратили из полиции. Верно, узнали, что он не настоящий, или выследили меня от Поддубенского!»
От мысли вновь попасть в одиночное заключение у меня мороз пробежал по спине.
Опять подвергаться вечному враждебному наблюдению через окошечко тюремной двери, опять попасть на невыносимые тягучие допросы, опять считать сказанную на них ложь доблестью и бояться слова правды, как преступления! Это была для меня такая ужасная перспектива, одна мысль о которой леденила всю мою внутренность!
«Нет! Я не пущу их! — говорил я в отчаянье сам себе. — Я буду защищаться. У меня много оружия и патронов. Пусть они лучше убьют меня, но не возьмут живого!»
Я встал с постели и неслышно пошел босыми ногами к своему чемодану. Я тихо отпер его и выложил свои заряженные револьверы и коробки с патронами на круглый столик перед диваном комнаты. Как раз на него падали теперь лучи луны, сильно переместившейся за время моего сна. Был первый час ночи, обычное время обысков. Я вновь чутко прислушался. Вот пришли новые жандармы, осторожно бряцая шпорами. Нетрудно было сообразить, что весь коридор наполнился ими.
«Мне невозможно броситься бежать с выстрелами через коридор, — подумал я. — Пришлось бы все время проталкиваться между ними! Схватят сзади».
Я тихо подошел к окну и выглянул на улицу. Там вдали стояли направо и налево от подъезда моей гостиницы оседланные верховые лошади и не менее пятидесяти человек сошедших с них солдат. В садике перед прудом тоже повсюду ходили и сидели солдаты.
«Почему такая облава? — пришло мне в голову. — Неужели они считают меня таким отчаянным? Или приняли за кого-нибудь другого?»
Мое окно было прямо над подъездом гостиницы. Я мог вылезти из него на крышу крыльца и с нее спуститься по одному из столбиков, а затем мог броситься бежать, отстреливаясь каждый раз, когда чья-нибудь рука будет готова схватить меня, и попытаться скрыться в темных безлюдных переулках.
«Но если облава не на меня, а на кого-нибудь другого? — подумал я. — Ведь это возможно, хотя и маловероятно. Тогда я сам себя выдам. Нет! Я должен ждать их нападения и ни в каком случае не начинать его самому».
Ко мне никто не стучался. Я подошел к двери и взглянул в замочную скважину, потихоньку вынув ключ. Но через нее были видны только отдельные части людей. Дверь противоположного номера была открыта, и в ней был свет, как освещен был и весь коридор.
Лучи лампы в коридоре, проникая в щель под мою дверь, освещали мой пол перед нею на значительном расстоянии, показывая, что щель внизу была широкая. Нагнувшись, я попробовал пальцем в самом ярком месте и увидел, что палец почти входит в щель. Я лег вдоль двери и, прижав нос и правую щеку к полу, попробовал заглянуть через просвет в коридор. Я мог там видеть только ноги людей, но и этого было достаточно. В номере напротив сидело пять человек, все в сапогах со шпорами. По коридору то и дело проходили такие же сапоги. Явно, что и коридор, и все свободные номера, прилегающие к нему, были переполнены военными.
«Здесь целый эскадрон жандармов! — сказал я сам себе. — Но почему же они не ломятся ко мне? Очевидно, они как-нибудь узнали, что я буду защищаться. Они ждут, когда я проснусь и отворю дверь, чтоб позвать коридорного для умыванья! — догадался я. — Тогда они, выскочив с обеих сторон, схватят меня за руки. Да, план очень ловкий! Но я этого не сделаю. Я буду ждать, пока им надоест. Я буду притворяться спящим всю ночь, а до дня они сами не будут ждать. Они — ночные птицы, не любят света».
И вот, положив четыре револьвера на ночной столик перед кроватью, я тихо надел свое платье и обувь, положил перед собой носимую тогда мною «для конспирации» землемерскую фуражку, чтобы быть готовым сейчас же надеть ее на случай бегства, и лег на свою постель, прислушиваясь к малейшим доносящимся до меня извне звукам.
Так час проходил за часом в ожидании почти неминуемой гибели. Но вот восток начал бледнеть, вот он заалел от занимавшейся утренней зари, и лучи взошедшего солнца брызнули наконец по крышам противоположных домов, а облава все оставалась в прежнем виде.
Часам к шести в коридоре началось опять какое-то движение, снова усиленно заходили шаги взад и вперед, потом все затихло. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Там более не было ни лошадей, ни всадников.
Как могли они уехать до такой степени неслышно?
Привыкнув к мощеным петербургским и московским улицам, я не принял во внимание, что здесь была мягкая земля, и поэтому копыт лошадей, если они шли шагом, мне при нарочно затворенных мною рамах почти было не слышно.
«Что такое? — подумал я. — Может быть, все это исчезновение устроено только для моего успокоения? Ночь прекратилась, нет опасности, что я скроюсь во тьме, и потому незачем держать на улице все войско. Или они скрыли его во дворах соседних домов, как делали в Москве, когда я был на судилище под Сухаревой башней?»
Возвратившись в постель, я прождал на ней до семи часов. В коридоре было по-прежнему тихо. Снова встав, я потихоньку повернул ключ в замке моей двери как раз настолько, чтоб она могла приотвориться ранее, чем замок щелкнет, и, нажав осторожно ручку, сразу отодвинул дверь внутрь коридора, готовый ее захлопнуть, если покажется посторонняя рука. За дверью никого не было. В коридоре тоже все было пусто направо и налево, до самого конца. Я снова незаметно запер дверь, взял свои револьверы и кинжалы со столика перед кроватью и положил их обратно в чемодан, оставив у себя в кармане только обычный маленький револьвер. Подойдя затем к двери, я вновь приотворил ее, как прежде, и, смотря в коридор, нажал кнопку звонка к служителю. Мне нужно было видеть, пойдет ли он ко мне один или в сопровождении жандармов. Прошло томительных две минуты и вдали показался, позевывая, коридорный без всякой свиты.
— Что это у вас за возня была ночью? — спросил я его еще раньше, чем он подошел к двери.