— Ой! — в притворном ужасе закрыл голову руками студент-геолог Андрей. — А мы тут сидели, ушами хлопали.
— А если уж вы так хотите нас отсюда выставить, — продолжал я, — черт с вами, мы уйдем. Только в таком случае давайте нам грузовую машину и грузчиков.
— Позвольте, позвольте, — вмешался в разговор Геннадий Павлович, — ваша экспедиция, между прочим, два года пользовалась здесь, в Кубекове, нашими СНИИГГиМСовскими складами, пока вы вот этот, свой, не выстроили. И мы, заметьте, не брали с вас за это ни одной копейки. Ни единой!
— Не брали, верно, — взвился Попов, — но попрекали каждый день. Каждый божий день!
Тем временем на базу прибежали рябая сторожиха и с нею развеселый (в прошлом) сторож Саша. Теперь, впрочем, ничего ни веселого, ни удалого в его облике не было. Он весь как-то съежился, посерел, кроме того, как видно, мучился он с глубочайшего похмелья.
— Явился, — перенес на него весь свой гнев начальник, — герой! Да за это я с тобой знаешь что сделаю?! Я тебя за эти художества в три шеи отсюда! И под суд! Места ему, видишь ли, не жалко!.. А себя тебе жалко?! Ты тут, на базе, пьянки устраиваешь, мне докладывали. Что ты позавчера в вахтенном журнале написал при сдаче дежурства, а?! «Шабаш. Всем гулять — день рождения сторожа!» Я вот покажу тебе день рождения, сторож!
— Да это не я писал, — запинаясь от страха, пролепетал Саша, извинительно улыбаясь.
— Не ты?! — вновь свел брови начальник. — Тогда кто? Кому вахтенный журнал доверяешь? Мало того, что ты посторонних на базу впускаешь, так еще и вахтенный журнал, важнейший государственный документ, у тебя по рукам ходит, как детектив. Ну, погоди у меня! Ладно! — перевел дух товарищ Попов и отер пот с лица. — Пусть эти на базе пока остаются, чего с ними поделаешь... Но более без моего приказа — никого!.. Слышите, никого! Только по моему письменному разрешению.
— Хорошо, хорошо, — испуганно кивала головой рябая сторожиха.
— А придет ихний «Топограф», пускай становится вон там, за забором. Ничего, пускай туда таскают, разомнутся, им в охотку. И не давать им загружаться, пока не будет нашей кладовщицы. Пусть грузятся только в ее присутствии. Все! — И хлопнув дверью машины, непреклонный начальник базы убыл в Красноярск.
Меня по-прежнему колотила дрожь, все тело ныло, и голова была огненной, так что я мало что соображал. Я выпил еще одну кружку горячего чаю, надел свитер и вновь залез в спальный мешок продолжать гнать из себя хворобу.
Проснулся я, весь мокрый как мышь, уже под вечер. Дрожь моя совершенно прошла, голова была ясна, но во всем теле ощущал я неимоверную слабость. В ушах у меня звенело, перед глазами плыли какие-то неровные круги. На совершенно ватных ногах пересек я двор базы, через дыру в заборе вылез наружу и там упал, потеряв сознание.
Сколько я пролежал в обмороке, не знаю, но думаю, что недолго, так как меня на базе не хватились. Надо сказать, что испугался я здорово: никогда прежде ничего подобного со мною не случалось. Испугались и мои попутчики, когда я рассказал им об этом происшествии. Кроме того, слабость моя возросла настолько, что я не мог даже самостоятельно ходить. Особенно испугался Петька. Он все ходил вокруг меня, заглядывал в глаза и с тоскою повторял:
— Значит, мы теперь никуда не поедем, да? Раз ты заболел, значит, нам теперь придется возвращаться домой, да? — И столько горя было в этих его словах, что мне даже стало немного совестно.
Мои попутчики быстро завели вездеход и все вместе повезли меня в деревню, к местному фельдшеру (вернее, фельдшерице). Но той дома не оказалось, мы пробовали искать ее по всей деревне, но успеха в этом предприятии не добились. Тогда мы решили вернуться на базу, чтобы нанести визит местной медицине попозже. Однако постепенно моя слабость стала уходить, и вскоре я начал все прочней и прочней становиться на ноги. Как видно, обморок пошел мне на пользу. А тут еще мы увидели, что к причалу нашей негостеприимной базы, разворачиваясь против течения, подходил, толкая впереди себя носом здоровенную приземистую баржу, долгожданный «Топограф». В наше отсутствие рябая сторожиха, получившая грозный наказ своего начальника, ушла домой убираться со скотиной, а вместо нее на базу прибыл ее муж, совершенно пьяный нахальный мужичонка в полосатом кургузом пиджачке. Он сразу же объявил нам, что является Героем Советского Союза, а звезду не носит из скромности. Мы не поверили ему, тогда он обиделся и, махнув рукой, заявил, что раз так, то никаких дел с нами он иметь не желает и разговора тоже поддерживать не станет. После этого он выразительно плюнул, растер плевок сапогом и отправился в вагончик. Более до самого отплытия мы его не видели.
Тем временем «Топограф» лихо подошел к причалу. Сперва вездеходчик Валера ювелирно точно поставил на палубу баржи свой вездеход, закрепил его растяжками, затем мы начали загружать баржу нашим имуществом. Грузили, разумеется, прямо с территории базы и без всякого присмотра кладовщицы, потому что, во-первых, никакой кладовщицы не было; во-вторых, лже-Герой Советского Союза, которому, возможно, жена и сообщила строгий приказ начальника (а может, и не сообщила, бог весть), совершенно нас игнорировал. И нас это вполне устраивало. Командовал погрузкой веселый разбитной рулевой, как нам показалось прилично выпивший (вот опять меня будут корить за то, что все кругом у меня либо вовсе пьяные, либо, как минимум, вполпьяна, но ей же богу, так все оно и было, что вполне может подтвердить мой Петька), а принимал наш груз и командовал его размещением в трюме грустный матрос (тоже довольно-таки выпивший) с четырьмя огромными желтыми зубами, торчавшими изо рта наружу. Как выяснилось впоследствии, мои предположения насчет нетрезвости команды были абсолютно верны; мало того, вся остальная часть команды, включая повариху (кока, по речному наименованию), мертвецки пьяная лежала в кубриках. А я постепенно настолько пришел в себя, что уже помаленьку начал принимать участие в погрузке и к концу ее работал совершенно на равных с остальными нашими мужиками. А про мою недавнюю слабость никто и не вспоминал.
— Когда приплывем в Енисейск? — сразу же начал любопытствовать Петька.
— Приплывем? — весело оскалился рулевой Володя. — Плавает, парень, дерьмо в проруби, а в Енисейск мы придем нынче к ночи. Нам это очень просто.
И, лихо развернувшись против течения, мы отправились в длинное и прекрасное путешествие вниз по великому Енисею от Красноярска до самой Игарки. В пути мы совершенно вольны: можем где угодно причалить, отдохнуть, порыбачить — словом, все в наших руках. Ах, как завидовала наша Зоя именно этой части нашего путешествия! Она даже было хотела прилететь в Красноярск, с тем чтобы отправиться в это путешествие до Игарки вместе с нами. Но, несмотря на всю заманчивость и простоту этого проекта, она на него так и не решилась. А вот мы с Петькой плывем. Пусть возражает против этого глагола рулевой Володя — мы именно плывем. И это — прекрасно!
Впрочем, проплыли мы недолго. Часа через полтора, уже ночью, пришвартовались у села Кононово.
— Ночью мы идти не можем, — пояснил мне рулевой Володя, — катер-то у нас как следует оборудован, а вот на барже треугольника нету. Ну и потом, Кононово — это, братцы мои, ого-го! Тут экспериментальное подсобное хозяйство Красноярской девятки и знаете какое снабжение — высший класс! Мы тут завсегда швартуемся и продукты на весь рейс берем. Так что — шабаш. Ночуем! Завтра поутру придем в магазин — ахнете.
14 июля
Первым проснулся я, и довольно рано. Наши суда все так же стояли, уткнувшись в берег носом, и никто из моих попутчиков — ни члены команды (половину ее мы еще и не видели), ни геологи, устроившиеся вместе с нами в трюме баржи среди экспедиционных грузов, что везем мы с Петькой, — признаков жизни не подавали. В трюме полным-полно комаров, они буквально облепили марлевые пологи, и вылезать из спального мешка очень не хотелось. Тем не менее вылезать пришлось, пришлось одеваться, обуваться, умываться и чистить зубы. Грохот моих сапог по железной палубе разбудил всех моих попутчиков, и они тоже потянулись к ледяной енисейской водице. А вот о команде по-прежнему ни слуху ни духу (а уже десятый час утра). Сидим на палубе баржи, голодные, злые, ждем, пока проснутся наши адские водители.
Но вот завизжали дверцы каюты катера, и на свет появился рулевой Володя в шароварах и майке, веселый, бодрый, но дрожащий мелкой дрожью то ли от холода, то ли с похмелья.
— Уж проснулись? — удивился он. — Молодцы! Ну что же, айда в магазин.
Поднявшись по довольно крутому откосу, очутились мы перед сплошной высокой стеной. Ведомые опытным Володей, завернули мы за угол и там увидели ворота, а рядом с ними — проходную с вертушкой. Как ни странно, ни в проходной, ни возле ворот не было ни души, поэтому без всяких затруднений мы проникли на огороженную территорию и со всех ног кинулись в магазинчики, расположенные поблизости. Промтоварный магазин был еще закрыт, но продовольственный был открыт, однако в нем буквально ничего не было из того, на чем можно было бы остановить взор. То есть самый обыкновенный сельский нищий продмаг. Вот тебе и Кононово! Вот тебе и пресловутая девятка! Чтобы не возвращаться совсем уж с пустыми руками, купил я банку грузинского острого соуса и пачку молотого красного перца.
И вот опять наш трудяга катер, толкая носом баржу, пошел вниз по великой реке. Где я найду слова, которыми можно было бы описать проплывающие мимо нас роскошные ландшафты?! Как рассказать об этих берегах, поросших высоким строевым лесом, о картинах, открывающихся за каждым изгибом Енисея, в которых так прихотливо и гармонично соединены все гаммы зеленого, от нежно-салатного до почти черного?! Как передать ту тоску, что охватывает путешественника, провожающего взглядом большие и маленькие деревушки (чаще всего брошенные), десятки лет стоявшие по берегам реки, дававшей им прежде все для жизни?! Нет, не годится тут мое слабое перо, и пусть читатель простит мне мои литературные несовершенства — тут надобен большой, настоящий талант!
Я стою в рубке катера рядом с рулевым Володей. Геннадий Павлович с Андреем возятся в кузове своего вездехода, а Петька с Валерой забрались в кабину вездехода, подняли стекла, перебили там всех комаров и теперь наслаждаются окружающими красотами в комфортной обстановке.
— Мы ведь почему к вам в Кубеково-то опоздали-то, — между тем рассказывал мне веселый рулевой Володя. — Мы же на мель в Красноярске уселись. Да как уселись — с размаху на все днище! Хозяин нам аванс выдал, ну, мы и устроили хорошую отходную, у нас, у речников, испокон веку так принято. Это третьего дня еще было. Ну, как всегда бывает, показалось мало. А у кэпа дома, на правом берегу, четыре бутылька в заначке были. Ну, вот мы на катере-то пьяные ночью и двинули за ними. Темнота — глаз коли, все под газом, вот и вляпались. Так на мели и заночевали. За ночь-то нас накрепко засосало. Утром проснулись — кругом вода, а мы — ни туды и ни сюды! — Он весело засмеялся. — Ну, кое-как добрались мы до берега, кэп побежал по знакомым капитанам — он тут на реке всем друг-приятель. Договорился с капитаном лихтера, он нас с мели и выдернул. А уж как стаскивал-то он нас, скрежет такой стоял, что я подумал: «Ну все, сорвем у катера обшивку!» — ан нет, ничего, выдержало днище. Ну, потом уже мы с ребятами этого лихтера пили, потом все-таки за заначкой к кэпу ездили, так что только ко вчерашнему вечеру и освободились. И все бы было путем, да Витька, младший матрос, он вчера вам грузиться помогал, проволокой от железного троса руку себе насквозь проколол. Ну да покамест пьяный он, ему все равно! — Володя вновь весело рассмеялся.
На палубе появилась повариха Клава, толстая добродушная тетка.
— Завтракать, мальчики! Завтракать! — позвала она нас на камбуз (все названия на нашем крошечном катерке, разумеется, исключительно морские), а рулевому Володе принесла завтрак прямо в рубку (здоровенную фарфоровую кружку горячего крепкого чаю и блюдце со свежеиспеченными оладьями, а к ним — большой шмат яблочного повидла).
За обедом увидели мы еще одного члена нашего лихого экипажа — моториста Колю, а вот с капитаном никто, кроме меня, до сих пор не знаком (я имею в виду, разумеется, наших геологов). Капитан появился в рубке в пятом часу. Был он в тапочках на босу ногу, шароварах и дырчатой легкомысленной маечке с коротким рукавом. Через правильные промежутки времени он икал и дрожал крупной дрожью.
— У нас там ничего не осталось поправиться? — спросил он рулевого Володю.
— Да откуда? — махнул тот рукой. — Вот дойдем до Предивинска, там и поправимся, если, конечно, в магазин успеем.
— Надо успеть, — строго сказал капитан. — Предивинск — место особенное.
— Надо — так успеем, — легко согласился рулевой Володя и представил меня своему начальству, — а это вот, Евгений, наш хозяин.
— Сергей, — солидно сунул мне руку капитан, — кэп всего вот этого. — Он обвел рукой катер, баржу и енисейскую бегущую воду. Потом помолчал, подумал и, ничего не сказав, вновь скрылся в своей каюте.
— В Предивинске у нашего кэпа младший брат похоронен, — сказал мне рулевой Володя, — провод с высоким напряжением там оборвался и убил его, совсем еще молоденького пацанчика, фэзэушника. Мы, как по реке идем, всегда на могилу к нему заглядываем. Святое дело!
Предивинск оказался довольно милым городком, с крупным лесозаводом. Берег, как и следовало ожидать, был завален прекрасными сосновыми бревнами, и Володя с трудом нашел местечко, где можно было причалить. Все мы кинулись на берег, кроме младшего матроса Вити, того самого, что проколол себе руку проволокой троса. Рука его сильно распухла, пошла красными пятнами, похоже, у него начинается жар. Вместе с ним на барже остались и Геннадий Павлович с Андреем — они все еще копошатся в своем экспедиционном имуществе, что сложено в кузове вездехода.
В местном овощном магазинчике я купил около десяти килограммов (забрал весь, что был там) превосходного свежего и чистого чеснока. В таймырском поле очень он скрасит нам наши будни. Ну а удалой наш экипаж интересовало более всего, разумеется, спиртное. Лишь повариха Клава, взяв себе в помощники Петю с Валерой, отправилась закупать продукты на нашу большую и, видимо, прожорливую семью.
Капитан и Володя с авоськой, в которой покоилась пара «огнетушителей» с «Агдамом», двинулись узенькой улочкой вверх, туда, где на окраине Предивинска, на опушке густого бора, располагалось маленькое запущенное кладбище. Я пошел вместе с ними, опасаясь, как бы свидание с покойным братом не затянулось у кэпа дня на два-три. Могилу брата кэп искал довольно долго, что, впрочем, и понятно: никто за ней не ухаживал, и она почти сровнялась с землей. Наконец он указал на какой-то слегка вытянутый бугорок под сосной.
— Здесь! — потом подумал и добавил: — Точно, здесь.
Быстро выхватив из авоськи первый «огнетушитель», он ножом лихо срезал у него пластмассовую пробку, обильно полил вином бугор: «Выпей с нами, Толя!» — потом налил сперва себе стакан, выпил, утер рот рукой, затем в тот же стакан налил Володе, а следом — мне. А дальше... упал вдруг на этот бугор, обнял его руками и в голос зарыдал:
— Ах, Толька, Толька, ну почему ты, а не я?! Мне, мне, старому козлу, гнить бы здесь, а тебе — жить да радоваться! Ведь мы с ним одни на всем белом свете, — пояснил он мне, — мы же с ним оба детдомовские... Ах, Толька, Толька! Ну почему, почему такая несправедливая судьба?! — Потом он решительно поднялся с бугра, вытер слезы и потянулся за второй бутылкой «Агдама».
— Нет, — твердо сказал Володя. — На сегодня будет, кэп.
— Да ведь с родным брательником, по последней, а?! Ну как ты можешь мне отказать выпить с Толяном?!
— Ладно, хватит. Пошли, пошли, — заторопился на катер рулевой Володя (все-таки молодец он — что бы я без него делал?!).
В ранних сумерках вернулись мы на свои суда и почти сразу же двинулись вниз. Однако, пройдя совсем немного, мы стали на ночевку возле крутого яра, наверху которого рос величественный бор (рулевой Володя оказался прав — наша баржа действительно не оборудована опознавательными огнями, и плыть ночью мы не имеем права).
15 июля
Проснулся я по обыкновению первым (из числа тех, кто ночевал в чреве баржи). Было семь утра, но наши суда уже были в пути. За штурвалом стоял сам кэп. Был он выбрит, чист, свеж, хотя, впрочем, от него слегка наносило все тем же «Агдамом» (полагаю, что на поправку пошла та самая бутылка, в которой рулевой Володя вчера так твердо отказал своему капитану).