— Капитан, — обратился я по всей форме, — давайте с этой пьянкой завязывать, иначе мы до Игарки и к первому сентября не доберемся.
— Есть, — охотно согласился кэп, — с сего дня ввожу на корабле сухой закон. По праву капитана.
Обнадеженный пошел я на камбуз завтракать, все время, впрочем, припоминая по этому поводу американскую пословицу: «Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой».
Погода по-прежнему великолепная: солнечно, дует легкий ветерок, разгоняющий с палубы комаров, на небе ни облачка. Нежимся на горячей палубе нашей баржи, лениво отмахиваясь от кровососущих. Сегодня главная забота — пройти знаменитые Казачинские пороги. Большие суда и вверх и вниз водят через них специальные буксиры, а вверх даже такие суденышки, как наш катер (мы же будем идти вниз, и потому самостоятельно). Пристав к берегу, заросшему земляникой и ежевикой, долго ждали своей очереди пройти пороги. От души полакомились спелыми ягодами, хотя здесь нас комары уже не миловали. Один лишь Витя (у него, похоже, сильная температура), люлешкая свою больную руку, со стоном ходит по палубе — как бы не схватить ему гангрены, так ведь и без руки остаться недолго.
Ну вот наступила и наша очередь. Суда (катер и баржу) ведут через пороги Володя и капитан. Вокруг нас вода кипит, как в котле, сами пороги из воды не выступают, но наши рулевые по известным им приметам уверенно ведут небольшой караван по этому опасному участку реки.
Пройдя пороги и проплыв вниз еще с полкилометра, мы встали посреди реки на якорь. Капитан отцепил нашу баржу, и команда на катере в полном составе отправилась в большое село Казачинское, в тамошнюю больницу — матросу Вите необходима квалифицированная помощь хирурга, и нужна она, похоже, немедленно (при этом капитан объяснил мне, что с баржой нам, во-первых, там, возле порогов, не пристать, во-вторых же, надо торопиться, а с нашей шалайбой не очень-то развернешься).
До чего же идиотское положение: болтаемся мы посреди реки на якоре, болтаемся час, второй, третий. Делать абсолютно нечего. Мимо нас идут катера, буксиры, пароходы, нас рассматривают в бинокли, пожимают плечами, но никакой помощи не предлагают и ни о чем не спрашивают. Устроили себе хороший обед: вскрыли пару банок тушенки, банку земляничного джема (хорошо, что хозяйственный вездеходчик Валера запасся буханкой хлеба), кружкой на веревке зачерпнули из Енисея воды. Вода оказалась почти ледяной — ломило зубы.
— А вдруг они совсем тут нас бросили, чего тогда делать будем? — испуганно спрашивает Петька.
— Ну, это-то вряд ли, — сказал Геннадий Павлович, размешивая джем в енисейской воде, — а вот загулять денька на два-три, это они могут.
— Придется тогда вплавь до берега добираться и идти искать их, — храбро предположил Петька.
— В такой воде? — спросил Валера и невольно поежился.
Я же мысленно костерю себя на чем свет стоит: надо было и мне на катере идти в Казачинское вместе с ними, а теперь что же — сиди и жди у моря погоды.
Наш катер появился часов через шесть. К моему неописуемому удивлению, вся команда была трезва как стекло. Оказалось, что Вите пришлось делать на руке серьезную операцию.
— Хирург сказал: еще бы часа три-четыре — и руку пришлось бы отхватить по самый локоть, а может, и по плечо,— с гордостью сообщил мне Витя. — В самый раз успели... В больницу клал на поправу, да вот команда отстояла: кэп сказал, не волнуйтесь, дескать, на катере будем делать все, что положено, не хуже, чем в больнице... Опять же кругом — солнце, воздух и вода. Для поправы лучше нету... — Витя прослезился и сказал, обращаясь к команде: — Да вы все мне после этого как братья! — И покосившись на Клаву, добавил: — И сестры. Да я за вас теперь что хотите и куда хотите!..
Тем временем рулевой Володя и моторист Коля под командой капитана вновь прицепили катер к нашей барже. Теперь всю работу Вити придется делать Коле с Володей, по крайней мере первые два-три дня. Витя же стоит возле рубки, обняв свою огромную, запеленутую в снежно-белые бинты руку, и умильно смотрит на всех нас. Из бинтов торчит у него какая-то тоненькая трубочка, и по ней стекает, капая на палубу, желто-розовый сок.
Весь вечер исправно и без всяких приключений мы шли вниз по реке и встали на ночевку, немного не доплыв до устья великой сибирской реки Ангары.
16 июля
А утром мы были уже в Стрелке. Так называется поселочек речников, и в самом деле расположенный на стрелке впадения Ангары в Енисей. Весь берег, борт к борту, утыкан самыми разными речными судами, и на каждом судне (или почти на каждом) капитан — друг-приятель нашему капитану, а речная традиция велит друзьям непременно встретиться, и желательно в теплой и дружеской обстановке. Но мы с Володей были на стреме и, зная наперед, чем чревата для всех нас эта встреча, твердо держали нашего слабого капитана в своих руках.
— Ну вот ведь он, — почти плачет он у нас в руках, — «Капитан Чижиков», на нем же кэпом Семен Валдаев, да ведь ежели он узнает, что я рядом был и не пришвартовался, он же в жизни мне этого не простит! Это же ведь смертельная обида!
— Ничего, ничего, — успокаиваю я его. — Он все поймет и все простит.
— На неделю ведь такая встреча, кэп, — грустно говорит Володя, — я с вами не первый год по Енисею хожу.
— Оно конечно, — горестно соглашается капитан. — Но как же быть-то?!
Тем не менее к «Капитану Чижикову» мы пришвартовались, но на пароход пошел не капитан, а рулевой Володя. Минут через десять он вернулся и сообщил, что капитана на борту нет, он уехал в какую-то контору (правду сказал Володя или соврал, чтобы успокоить нашего капитана, дело его совести). На «Капитане Чижикове» сидели и отдыхали члены его команды, а среди них волчком вертелся бойкий белобрысый мальчишечка лет четырех-пяти в военной фуражке, надетой на затылок, и в военном же ефрейторском кителе до самых пят.
— А ну-кось, Мишка, выдай военную песенку! — скомандовали ему, и Мишка тут же выдал, приплясывая и отбивая босыми пятками чечетку о горячую палубу:
Я — салага, синий гусь.
Я торжественно клянусь:
Сало, масло не рубать,
Все годочкам отдавать!
— Молодец! — хлопнул его по плечу здоровенный матрос в тельняшке. — Добрый салага из тебя выйдет. Ужо полижешь языком гальюны! И за себя, и за дедков...
В городе Енисейске пришвартовались мы у грузовой пристани и впятером (Геннадий Павлович, Валера, Андрей, Петька и я) отправились искать начальство Енисейской геофизической экспедиции. Никто из команды с нами идти не пожелал. Напомню, что Иван Филиппович еще в Красноярске дал нам указание взять отсюда на борт тонн двадцать пять разного груза для нашей Игарской базы.
Сегодня суббота, и никого нигде мы, естественно, не нашли. Контора была на замке; здание экспедиции тоже было на замке, и никого — ни сторожа, ни вахтера, ни дежурного — там не было. Мало того, все близлежащие дома тоже были пусты (в них, как это везде в таких местах принято, живут в основном работники экспедиции). Вообще окраина Енисейска, где располагается экспедиция, почти безлюдна. Солнечно, жарко, пыльно. Лишь две-три курицы разгребали лапами что-то на газоне, да под крыльцом деревянного домика в тени развалилась кудлатая собачонка, вывалив до самой земли узкий розовый язык. Наконец нашли мы какого-то мужика, и он сообщил нам, что кого бы то ни было искать сейчас просто глупо: во-первых, суббота; во-вторых, лето; в-третьих, такая погода; в-четвертых, вообще... Кто на рыбалке, кто на сенокосе, кто просто отдыхать уехал, а большинство в отпусках: главные полевые работы у геофизиков (и прежде всего — у сейсмиков) — зимой. Еще он сказал, что найти кого-либо из начальства до понедельника — и мечтать нечего, да и неизвестно, можно ли будет найти и в понедельник. Посовещавшись с Геннадием Павловичем, решил я приказом Ивана Филипповича относительно догрузки нашей баржи пренебречь. Во-первых, иначе нам пришлось бы простоять здесь, в Енисейске, не менее двух суток (а может, и трое, и четверо и т. д. — кто знает, когда объявится местное экспедиционное начальство?); во-вторых, ниоткуда не следует, что мне этот груз выдадут, — никакими документами меня Иван Филиппович не снабдил, и единственное, чем я располагаю, — его устное распоряжение; в-третьих, как, куда и чем будем мы грузить на нашу баржу эти двадцать пять тонн груза — непонятно. Но прежде, чем двинуться дальше, решили мы осмотреть этот старинный сибирский город (прежде всего, его центр, потому что тот район, где квартировала геофизическая экспедиция, более напоминал современную безалаберную сибирскую деревню) — на этом настояли Валера, Андрей и Петька (думаю, они просто немного стосковались по берегу).
До чего же грустное зрелище являет собою нынешний Енисейск! А ведь город этот старше и в не столь уже далеком прошлом был значительнее, чем сам Красноярск. Был он прежде славен лесом, рыбой (и какой — километровыми обозами отправляли осетров на юг, в Красноярск!), пушниной. Енисейские купцы, промышлявшие извозом, были столь богаты, что считали своим непременным долгом раз в год съездить на тройке в Париж выпить шампанского! Какие соборы здесь стояли, монастыри, лабазы, дома! От всего этого теперь остались только следы. Следы — и ничего более! Жалкие развалины величественных прежде церковных сооружений (как и везде по нашей многострадальной державе, война с «опиумом для народа» велась здесь последовательно и до полного искоренения); десятки лет неремонтируемые дома, глядящие на свет божий прочной, на века, обнаженной кирпичной кладкой; магазины, расположенные в тех же, что и в прежние времена, лабазах, за железными ставнями и коваными дверьми, но в них, кроме хлеба, консервированного минтая в масляно-томатной заливке, березового сока и соуса «Южный», ничего нет, а потому вид их производит тоскливое впечатление на всякого путешественника. И люди в этом замечательном прежде городе какие-то вялые, сонные, ленивые. Да и этих-то, вялых и сонных, раз, два и обчелся, все улицы сплошь пустынны. Лишь у пивного ларька (в довершение всего и пиво отвратное — кислое и теплое) небольшое оживление, тоже, впрочем, довольно унылое. По настоянию настырного Петьки пообедали мы в местной столовой, после чего у всех нас началась изжога (у меня, кстати, она бывает крайне редко). Команда катера была в полном сборе. Я изложил свои соображения капитану (относительно того, что нам нет смысла стоять здесь, в Енисейске, и ждать дополнительный груз), и он со мной торопливо согласился. Хотели отплыть тотчас же, но Клава сказала, что у нас осталась всего одна булка хлеба. Послали за хлебом Петьку с Андреем, но они быстро вернулись, сообщив, что магазины только что позакрывались на обед, а обедают продавцы в Енисейске почему-то вместо привычного часа — два.
— Ладно, — решил капитан, — отдавай концы, Коля! Одна булка на обед есть, вечером в Подтесове хлеба возьмем. Там своя пекарня есть с вот таким хлебом. — Он показал большой палец правой руки с огромным черным, треснувшим пополам ногтем.
В Подтесове до закрытия магазинов, расположенных прямо на высоком енисейском берегу, оставалось еще около часу, но хлеба там уже не было. Я так расстроился, что все местные жители стали меня дружно жалеть, а какой-то толстый мужик даже вызвался отвезти на мотоцикле с коляской в сельскую пекарню: вдруг да осталось у них там несколько булок про запас.
Когда мы подъехали к пекарне (а перед этим мы довольно долго колесили по каким-то узким деревенским улочкам, так что ежели бы мужик с мотоциклом меня вдруг там бросил, я бы ни за что не нашел дороги назад, и пришлось бы мне навечно поселиться в этом Подтесове), пекарка вешала на двери большой амбарный замок. Но, выслушав мою горячую просьбу, подкрепленную к тому же просьбой моего мотоциклиста, открыла двери и выдала четыре первоклассных каравая. При этом я с большим трудом, буквально силком, сунул ей в руку мятый рубль.
Мотоциклист от меня деньги взять наотрез отказался и даже обиделся:
— Да ты что, мужик, я же просто так, по-человечески...
И все было бы просто замечательно, но в самом конце фортуна подложила мне очень крупную свинью: на берегу, вылезая из коляски, подвернул я ногу и, теряя равновесие (за плечами у меня был рюкзак с хлебом), инстинктивно ухватился за высокий прозрачный щиток из органического стекла, служивший укрытием мотоседоку от ветра. Щиток треснул пополам, и одна половинка его осталась у меня в руках. Мужик ахнул, переменившись в лице, и после небольшой паузы (по-моему, от горя он ненадолго потерял дар речи) запричитал:
— Да ты что, что?!. Как же я теперь осенью ездить-то буду?! Да ты почему же это?! За что же ты меня так? Ведь я же к тебе по-человечески...
А уж как тут расстроился я, просто и не передать.
— Извини, мужик, — горячо стал я оправдываться. — Я же ведь нечаянно: у меня просто нога подвернулась. Я тебе заплачу. Я тебе заплачу за стекло, сколько запросишь. Так получилось, извини...
— На хрена мне твои извинения, — грустно махнул рукой мотоциклист (он уже, видимо, пришел в себя), — и деньги мне твои не нужны. За какие такие деньги, скажи на милость, я тут, в Подтесове, это стекло достану. Мне же за ним в Красноярск ехать надо, да и то — неизвестно...
17 июля
Нынче весь день шли мы без единой стоянки. Окружающие красоты, восхищавшие нас в первые дни, стали привычными, мы пресытились ими. Всей тяжестью на нас стало наваливаться безделье. Особенно страдает Петька, ежечасно мучая меня бессмысленными вопросами:
— Ну когда, когда мы в Игарку придем? Сколько нам еще по этой воде болтаться?
Сперва я пытался ему отвечать, а потом просто махнул рукой и послал его с этими вопросами куда подальше.
Чтобы как-то занять себя, я решил устроить ревизию нашему с Петькой личному снаряжению. Здесь подстерегали меня два удара. Первый: пропала поллитровая бутылка со спиртом-ректификатом (наверняка это дело шкодливых рук кубековских сторожей — то-то я изумлялся, как они так надрались вчетвером с двух бутылок «Агдама»!); второй: в большой коробке с лекарствами, которыми снабдила нас Зоя на все возможные случаи жизни, пролилась бутылочка с облепиховым маслом. И масла жалко, и почти все прочие медикаменты пришли в негодность, ну да будем надеяться, что они нам в поле не понадобятся, как не надобились мне до сих пор никакие лекарства. Тем не менее все, что еще можно было спасти, я выложил сушиться на палубу баржи. Геннадий Павлович осмотрел нашу аптечку и оживился:
— О, у вас и но-шпа есть. Не дадите ли таблеточку-другую? А то я по сию пору маюсь от изжоги после нашего опрометчивого посещения енисейского общепита.
Я отсыпал из пузырька три таблетки, Геннадий Павлович принял их все разом, запил водой и, пожевав губами, сказал:
— Извините за нахальность, но, может, вы мне несколько штучек про запас с собой дадите? Честно сказать, у меня здоровенная язва кишечника, и в поле мне бы ваша но-шпа очень пригодилась.
— Да как же вас врачи в поле-то такого выпустили? — спросил я, щедро отсыпая геологу в горсть таблетки. — Да еще в такие суровые края.
— Ну, у меня ведь гигантский опыт, — засмеялся Геннадий Павлович, — я с ней, с язвой-то, со студенческих лет. Что же мне теперь, профессию бросать? Вот пришлось научиться врачей обманывать. И это, кстати, тоже часть моего профессионального мастерства, если хотите.
Перед обедом, маясь от безделья, предложил я Клаве свою помощь на камбузе, но помощь эта была с гневом отвергнута.
— Да чтобы при мне, нормальной бабе, мужик у плиты стоял?! — воскликнула Клава. — Что я, без рук, без ног? Не потерплю!
И никакие мои доводы, что, дескать, повар — профессия по преимуществу мужская, что невозможно себе даже вообразить ресторацию высокого класса (особенно авторскую) где-нибудь, скажем, на Западе, где поваром была бы женщина, на Клаву не подействовали.
— Там, на этом Западе, пусть они как хотят, но здесь, у себя в Сибири, я мужика к плите не допущу!
После обеда Петька стал приставать к капитану, давайте, дескать, причалим к берегу и хоть порыбачим на удочку, а то ведь при такой жизни и от тоски удавиться недолго.
— Нет, Петька, — твердо сказал капитан, — тут везде рыбачить бесполезно. Сейчас рыба на Енисее с Подкаменной Тунгуски начинается. Вот как Подкаменную Тунгуску пройдем, тогда и порыбачим. Я такие места знаю — всю баржу рыбой завалим! И вообще, нынче последнюю ночь у берега стоим, — это уже он сказал мне, — дальше ходом идти можно, все — полярный день. Дальше только вахты менять будем.
18 июля
Часа три пропетляв среди бесчисленных островов, вышли мы наконец к устью великой реки Подкаменной Тунгуски — главной реки безбрежной Эвенкии. Здесь, неподалеку от речной пристани, расстались мы с нашими геологами. Рулевой Володя, ювелирно работая рулями катера, умудрился поставить нашу баржу бортом к берегу; все вместе мы настелили шесть здоровенных сосновых бревен с борта баржи к песчаному береговому откосу (благо, что бревен этих, как и везде по большим и малым сибирским рекам, валялось там в изобилии); Валера аккуратно сполз на своем вездеходе на берег. На прощанье выпили мы все (кроме Петьки, разумеется) по глотку коньяка из маленькой стеклянной фляжечки, что припас для такого случая Геннадий Павлович, обменялись адресами. Валера снабдил нас рекомендательным письмом к своим родителям. Они живут на Енисее в деревне Селиванихе, что километрах в пяти-шести ниже по течению от Туруханска. Валера просил нас посетить его родителей, рассказать о том, что все у него путем, что он велел кланяться им, что он их помнит и любит. Нам же Валера обещал самый теплый и радушный прием в его родной Селиванихе.