— Подумаешь, — сказал Петька, — с такой задачей я бы легко справился.
— Не скажи, — засмеялся Леша, — я раз на спор в общаге пять банок сгущенки съел, так меня чуть-чуть не вырвало.
— Ну вот, — продолжал Саша, — съели они сгущенку: какая-никакая кастрюлька, считай, уже есть. Потом вскрыли три банки тушенки, в новенькой кастрюльке заварили похлебку — вот у них уже и по кружке на брата... Так потихоньку-помаленьку весь сезон и отработали с божьей помощью... Так-то, Петька, в поле ничего забывать нельзя: каждую минуту предельная собранность и аккуратность. Иначе...
— А кто в Красноярском аэропорту карабин чуть не забыл, Пушкин? — ехидно сощурился Леша.
— Ну, было дело, — смутился Саша. — Так ведь вспомнил же...
— Вспомнил, — ухмыльнулся Леша, — после того, как я тебе про него напомнил. А ведь это не кастрюльки, а нарезное оружие.
После обеда часа четыре мучились мы с печкой: дым категорически не желал идти в трубу, а шел в палатку. Чего только мы не делали: меняли местами колена труб, горящей бумагой выжигали сажу и ржавчину из печки и из трубы, ножной помпой (от резиновой лодки) устраивали дополнительную тягу — ничего не помогало. Перепачкались в саже и золе, как черти; глаза у всех слезились от дыма; нас беспрерывно бил кашель, но мы продолжали трудиться, ибо понимали, что без печки тут не выжить. Наконец кое-какая тяга появилась, но все-таки большая часть дыма по-прежнему лезла в палатку.
Вечером пришел из маршрута Константин Иванович и принес мне подарков, да каких диковинных: золотого корня и даже грибов-сыроежек. Вот тебе и Бырранга!
— Не в Бырранга тут дело, а в озере. Вон какая махина тепла, я имею в виду воду озера, градусов семь-восемь есть, а это уже немало, — говорил Константин Иванович, стаскивая сапоги. — Растет эта благодать только у самого берега, а чуть дальше и чуть выше уже льды да снега. И обнажения открыты у озера лучше, — это уже он говорил, обращаясь к Леше и Саше. — И разрезики, я вам доложу, просто конфетки.
— А завтра вы опять в маршрут пойдете или нам помогать будете устраиваться? — спросил Петька.
— Нет вопроса, — с полным ртом ответил Константин Иванович, — конечно, в маршрут пойду. — И, спохватившись, добавил: — Вы уж тут без меня пока обойдитесь, ладно? Мне нужно быстренько обежать ближние склоны и план работ наметить.
— А мы с Сашей? — спросил Леша.
— Завтра работайте в лагере. Послезавтра начнем втроем, а может, и вчетвером, — сказал Константин Иванович, покосившись на Петьку. — Кстати, что это за еда такая обольстительная, — спросил он, отправляя в рот кусок золотистой рыбины.
— Ничего обольстительного, — пожал я плечами, — всего-навсего чир в пикантном кляре.
30 июля
Константин Иванович с утра опять ушел в маршрут, а у нас опять начались мучения с печкой.
Часа через два мы с удивлением увидели, что он возвращается.
— Берите рюкзаки, ножи, топор, — улыбаясь, сказал Константин Иванович, — я оленя добыл.
— Далеко отсюда? — быстро спросил Леша.
— Нет, километра три, не больше.
— Ура! — закричал Петька. — Идем за добычей!
— А ты останешься в лагере, — остудил его пыл Константин Иванович. — Негоже лагерь без присмотра оставлять.
— Да от кого его тут сторожить? — захныкал Петька.
— Мало ли чего, береженого бог бережет.
Красавец бык (побольше центнера весом) пяти лет от роду (судя по отросткам на рогах) лежал на бережке ручейка в небольшом распадке и широко раскрытыми остекленевшими глазами смотрел в небо, затянутое тучами. В два ножа мы с Константином Ивановичем освежевали его; я топором расчленил тушу, предварительно отрубив голову (хоть и говорят гурманы, что голова копытного — самый лакомый кусок, и на пиршествах у националов ее подают почетному гостю, мы голову всегда выбрасывали, вырезав только язык, слишком много с нею хлопот). Из потрохов взяли только печенку и сердце, все остальное оставили на разживу песцам, канюкам, чайкам и леммингам. Можно, конечно, было бы взять с собою и кишки (делать колбасу), и желудок, да отмывать все это, возиться и, главное, тащить в лагерь три километра страшно неохота. Выбросили также и ноги: выделывать камус нет у нас ни времени, ни возможностей, а варить холодец из лыток — и подавно.
С тяжеленными окровавленными рюкзаками (в каждом побольше пуда) побрели в лагерь. Идти и налегке по тундре не так-то просто, а тут частенько приходилось проваливаться по самое колено (особенно когда под ногой оказывалась леммингова нора); в одном же месте пришлось переходить бойкий и довольно полноводный ручей по ледяному мосту, оставшемуся еще с зимы. К счастью, обошлось без эксцессов, и добычу мы донесли в лагерь благополучно.
Вечером я жарил оленье седло, а ребята тем временем разворачивали рацию. Я уже говорил как-то, что истинная вырезка — это та мышца, которая не несет никакой нагрузки: та, что придерживает брюшину, и вот эта, лежащая в ложбинке между хребтиной и основаниями ребер. Вот из этого нежнейшего мяса я и состряпал жаркое. Затем, взяв в помощники Петьку, повесил вялиться огромные куски оленины (окорока и грудинку) под ледяные таймырские ветра. Так испокон веку консервируют тут мясо без крупинки соли. Главное — чтобы до образования черной, как гуталин, корочки на мясо не попало ни капли воды, ни луча солнца. Никаких мух здесь, слава богу, нет (а там, где они есть, мясо и рыбу надо смазать слабым раствором уксуса — на него не сядет никакое насекомое), и наши враги лишь дождь и яркое солнце. Мы прикатили две здоровенные пустые железные бочки (этого добра по всей Арктике полным-полно), положили на них кусок доски, оставшейся от каркаса (мы брали дерево с таким расчетом, что часть его уйдет на растопку), и на веревках вывесили нашу добычу. Погода для этой акции ну просто заказная: холодно, пасмурно, сухо.
Забегая вперед, скажу, что уже к концу следующих суток все мясо у нас покрылось ровной черной плотной коркой без единой трещинки. И когда один такой окорок мы с Петькой привезли домой, в Новосибирск (а лететь нам пришлось более двух суток по жаре более двадцати пяти градусов), мясо нисколько не пострадало. Когда же мы разрезали его, то под этой защитной корочкой («мясо забыгало», говорят в Сибири) было оно розовое, нежное и практически парное. Мало того, и сама эта асфальтно-черная корка, пропущенная через мясорубку, превратилась в замечательный фарш.
Но вернемся к нам в лагерь, на берег залива Нестора Кулика.
Вечером был у нас праздничный ужин с водкой. Во-первых, отметили мы прибытие («обмыли лагерь», как сказал Саша); во-вторых, обмыли первого оленя; в-третьих, выпили за то, чтобы это наше поле было удачным (в смысле геологическом). Вместе с огромной миской жареного мяса выставил я на стол малосольных муксунов. Однако Петька наотрез отказался их есть: его не устроил внешний вид рыб, и никакие уговоры не помогли.
Ветер между тем набирает силу. Что же, нам это только на пользу: мясо лучше забыгает. Не переусердствовал бы этот ветер: не повалил бы нам палатку и не сорвал бы сети.
31 июля
Ветер разыгрался не на шутку. Правда, палатка наша выстояла (печь ночью мы не топили и потому не боялись за нее), а вот сетей наших нет. Наши несерьезные якорьки (напомню, бутылки с песком) их конечно же не удержали. К счастью, ветер был прижимной, и наши сети, скатав в большой грязный ком, попросту выбросило на берег (а в сетях сидели два муксуна и два сига). Целый день мы с Петькой под ледяным ветром распутывали эти наши снасти (все наши геологи ушли в маршрут).
— Это еще, спасибо, ветер был прижимной, — говорю я, — а то сорвало бы наши снасти и унесло в открытое озеро: только бы мы их и видели...
— И превратило бы в плавучие гробы, — добавил Петька, — помнишь, что мужики у топографов рассказывали?
— Ну, из наших-то сетей навряд ли гроб получился бы, — сказал я, — эвон в какой ком их скатало. А вот без сетей да без рыбы остались бы мы за милую душу. Правда, есть у нас еще одна сеть — семидесятка. Если успеем, снарядим и ее да выставим подальше в озеро. В нее-то должна крупная рыба пойти.
С сетями промучились мы целый день, но распутали и разобрали их, практически ничего не потеряв. Затем взяли шесть здоровенных пробных брезентовых мешков (емкостью почти с ведро каждый), набили их песком и крепко-накрепко завязали: вышли прекрасные грузила.
Ветреная сухая погода, столь благоприятная для консервирования мяса, несет мне и свои неудобства: почти совсем пересох бойкий (прежде такой полноводный) ручеек. Теперь за водой приходится ходить на озеро.
После ужина состоялся первый сеанс радиосвязи (радист у нас по совместительству Саша). Позывной СНИИГГиМСовского радиста на базе в Игарке — «клычок», а каждый отряд — тоже «клычок», но уже с цифрой. Мы — «клычок-6». Поэтому проводить сеанс связи на нашем отрядном жаргоне означало: «клычковать». Первый блин вышел отнюдь не комом — прохождение волн было превосходным, мы легко связались с базой и передали микрофоном, то есть обычным текстом, первую радиограмму: «У «клычка-6» все в полном порядке. Уже едим горчицу». Это означало: убили оленя (горчицу-то едят с мясом, а говорить о своем браконьерстве открытым текстом отряды не решаются — лицензий на отстрел оленей ни у кого из нас нет). При упоминании горчицы Леша поперхнулся куском жареной оленины, а Константин Иванович засмеялся:
— Молодец! Совестливый человек. Смущается.
Уже после сеанса связи, дав радисту отбой, Саша вспомнил, что забыл передать про неправильно составленную заявку в авиаотряд. Забросить-то они нас забросили, а вот ну-ка не захотят вывозить: дескать, нет печати на вашем документе, и все тут!
Ночью вдвоем с Лешей далеко от берега поставили на новых якорях наши сети, в том числе и высокую, зеленую, вязанную из толстой нитки семидесятку. На нее у меня особенная надежда.
1 августа
К утру ветер стих совершенно, и повисла в воздухе холодная неподвижная хмарь. Небо плотно укутано толстыми тучами, моросит мелкий, почти незаметный дождичек, вернее, просто водяная пыль. И очень холодно. С самого утра я затопил печку и тем самым разбудил всех, кроме Петьки. Он просто залез в глубь своего мешка и умудряется спать, неизвестно как осуществляя жизненно важный процесс дыхания. За эти дни мы с грехом пополам укротили нашу печку, и большая часть дыма сейчас выходит через трубу на улицу, но довольно много его все-таки лезет к нам в палатку.
— Что выбираем, джентльмены? — спросил Саша, вылезая из своего мешка. — Тепло или чистый воздух?
— Нет вопроса, — ответил Константин Иванович, — конечно, тепло. От тепла еще не умер ни один полярник. — После этого он разделся догола; на голое тело надел свою меховую шубу и шапку, на голые ноги — валенки и побежал на берег озера делать зарядку и купаться.
— Отчаянный мужик, — ежась от холода, кивает на голого Константина Ивановича, прыгающего по прибрежной гальке, Саша.
— Железный человек, — соглашается Леша, — смотреть на него — и то холодно.
Паштет из оленьей печенки, поданный мною к завтраку, имел большой успех. Кроме него и, разумеется, чая, была горячая рисовая каша и жаркое из оленины (как и все полевики, основательно мы едим утром и вечером, причем еда непременно должна быть горячей), Константин Иванович слегка переусердствовал с едой, а потому после завтрака прилег было на часик отдохнуть. Однако уже через десять минут он волевым усилием поднял свое могучее тело с постели:
— Нет, спать после завтрака — это не вариант! — и, быстро собравшись, отправился в маршрут, прихватив с собой и Сашу.
А мы с Лешей, подкачав резиновую лодку, отправились проверять заново поставленные вчера сети. Улов оказался превосходным: восемнадцать отличных рыбин (все до одной живые!) — чиры, муксуны, гольцы и сиги — более двух пудов деликатесной рыбы. Но весь улов сидел в наших старых сетях, а в замечательной семидесятке лениво шевелил плавниками лишь один здоровенный (килограммов, должно быть, на семь) налим.
— В прошлом году у нас в поле на Верхоянском хребте этих налимов было до пропасти, — говорит Леша. — Конечно, рыба эта сорная, и мы из нее только печенку брали, а саму ее ели, когда уже никакой другой рыбы не было, а рабочий наш Коля, главный рыбак, звал налима знаете как?
— Как?
— Нельмин муж. «Ну, чего там, — спрашивали мы, бывало, у него, — нельма?» — «Нет, — отвечает, — нельмин муж».
Когда я распорол налима, чтобы достать его знаменитую печенку (максу, как зовут ее якуты), меня ждало еще одно разочарование: рыба была больная — вся печень ее напрочь была изъедена какими-то гадкими червяками. Пришлось и самого налима, и его печень выбросить, к вящей радости чаек и песцов.
В полдень встал наконец Петька. Бродит он по лагерю голодный, холодный, грязный и несчастный. С большим трудом, угрожая насилием, удалось заставить его умыться и почистить зубы. Сперва я не хотел давать ему горячей еды, но потом сжалился и заново раскочегарил примус, чтобы разогреть чай, кашу и жаркое.
— Вот что, дорогой, — строго сказал я ему при этом, — давай кончать с этим полуденным подъемом. Если я каждый день тебе специально завтрак разогревать буду, нам бензину до конца поля ни за что не хватит. Отныне, значит, так: проспал завтрак — или ешь его холодным, или жди обеда или даже ужина.
Тем временем мелкий дождь перешел в хороший ливень, и буквально за пару часов вновь наполнился водой наш ручеек да и все колодцы тоже. А вода все продолжала прибывать. Пришлось нам заняться ирригационными работами: прокопать канал для отвода воды от палатки и насыпать из мелкого галечника небольшую дамбочку.
Поскольку погода стоит очень холодная и очень мокрая, печь топим не переставая (тяга у нас с каждым днем становится все лучше и лучше, и вот сегодня дыма в палатке практически нет). Перед тем как забраться в спальные мешки, набили печь углем так, чтобы большую часть «ночи» было тепло. Однако среди ночи неожиданно поднялся сильный ветер и напрочь вырвал нам трубу. Константин Иваныч с Лешей, выскочив из своих постелей, голые (но в брезентовых верхонках), выломали печь из галечного фундамента и выбросили ее, раскаленную и полную красных углей, на улицу в ручей. А что, вполне могли бы мы либо сжечь наш дом (то есть палатку), либо попросту угореть.
2 августа
Я по обыкновению встал рано, чтобы приготовить завтрак, а остальные члены нашего отряда все еще нежатся в своих меховых спальных мешках: сегодня очень холодно.
— Леша, — кричит Саша, — ты намедни говорил, что тебе тема для диссертации нужна. Могу предложить. Причем задаром — помни мою доброту.
— Давай, — соглашается Леша.
— Исследование длины «хыха» на Таймыре в зависимости от разных обстоятельств.
— Замечательная тема, — соглашается Константин Иванович, вылезает из мешка и резко выдыхает.
«Хых» летит через всю палатку. А Константин Иванович, как обычно, надевает свой тулуп и валенки и идет к озеру делать зарядку и купаться.
Константин Иванович с Лешей ушли в маршрут, а мы втроем (сегодня Петька, на удивление, поднялся вместе со всеми) занялись сборкой «Романтика», разборной легкой металлической лодочки. Из нее и двух резиновых лодок мы сделаем тримаран и на нем от истока Нижней Таймыры с работой поплывем вниз по течению дней через пять—десять, когда Константин Иванович даст на то соответствующую команду. Целый день, время от времени согреваясь горячим чаем, собирали мы эту лодку и таки собрали ее, несмотря на все мучения с крепежными болтами (они категорически не желали подходить к положенным отверстиям), причем Петька показал хорошие столярно-слесарные способности, за что и был поощрен юридическим начальником отряда (то есть Сашей) — Петьке позволили выстрелить в воздух из ружья.
Вечером состоялся наш второй сеанс связи, и вновь он был успешным: нас хорошо слышали, и мы хорошо слышали игарского радиста. Сообщили о том, что наша заявка в Хатангский авиаотряд составлена неправильно, и у нас могут возникнуть осложнения при снятии отряда с поля. Иван Филиппович, специально приглашенный радистом, заверил нас, что примет все меры, и попросил ни о чем не беспокоиться.