Взгляд у него стал хитрым:
— Назовите меня по имени, тогда, может, и расскажу, — жарко прошептал Лайзо.
У меня мурашки по спине побежали.
— Вы слишком много себе позволяете.
— Ай-ай, раскаиваюсь, весь раскаиваюсь. Вот пойду да и займу полагающееся мне место — среди прислуги, — подмигнул он мне и сбежал помогать сестре Марии — расставлять чашки и выкладывать пирожные из корзин на большие деревянные блюда.
Я разозлилась на него и добрых пять минут обдумывала, что скажу, когда мы вернемся в особняк. Или сколько вычту у него из жалования — за дерзость… И лишь потом, когда сестра Мария и Мэдди заварили чай с мятой и начали делить на всех пирожные, я сообразила, что Лайзо просто схитрил — и отвлек меня от расспросов.
За столом мы с монахиней оказались рядом. Наверное, она нарочно так подгадала, чтобы защищать меня от разыгравшихся детишек. Однако ее опасения были напрасны: во-первых, упоминание приятельства с Эллисом благотворно подействовало на маленьких хулиганов, а во-вторых… Во-вторых, все стало для них абсолютно неважно, когда сестра Мария после короткой молитвы кивнула:
— Что ж, приятного аппетита.
И чудесные, чудесные сладости из далеких и эфемерных подарков приютупревратились в десерт, который можно было съесть. Вот прямо сейчас.
В «Старое гнездо» приходило множество гурманов, знающих толк в деликатесах, тонких ценителей редких сортов кофе и сладкоежек со стажем. Однако никогда еще я не видела, чтобы простые эклеры или корзиночки с джемом доставляли столько счастья! Пирожные не просто съедались — они смаковались… И мы с Мэдди наблюдали за этим священнодействием с улыбками ровно до тех пор, пока не заметили, как Нора осторожно прячет недоеденное пирожное в карман передника.
«Неужели не понравилось?» — пронеслось у меня в голове.
Я растерянно оглянулась на сестру Марию и тихонько спросила у нее насчет Норы.
— Не нравится? — переспросила монахиня и украдкой вздохнула. Взгляд ее, брошенный на меня, был далек от одобрительного. — Что вы, леди. Просто дети у нас очень… неизбалованные. Многие из них никогда не ели таких сластей. Конечно, мы стараемся кормить воспитанников хорошо, но сами понимаете, если встает вопрос, что купить, лишнюю теплую юбку для девочки или эклер, корзину рыбы для супа или шоколадку — выбор всегда будет не в пользу сластей. Поэтому я не удивлюсь, если кто-то из детей захочет припрятать часть угощения. Ведь его потом можно будет съесть и растянуть удовольствие. Или обменять у друзей на услугу или какую-нибудь вещь… Не знаю, смогу ли я вам объяснить, почему, но…
— Не стоит, — опустила я глаза. — Я… все понимаю. Сестра Мария, а на что живет приют?
— В основном на пожертвования, — ответила она, наблюдая за ребятишками.
Мадлен, сидевшая напротив нас, жестами объясняла Бриджит, как правильно есть слоеные пирожные — с помощью десертных ножа и вилки, и учила держать чашечку с чаем — подушечками большого и указательного пальцев — на верхнюю часть ручки, слегка согнутый средний — под ручкой, мизинец и безымянный прижать к середине ладони. Бриджит хихикала и уже нарочно прихлебывала чай с неприличным шумом, обхватив чашку двумя ладонями.
— Но жертвуют, насколько я понимаю, не так часто, как принято думать?
— Совершенно верно, леди, — подтвердила монахиня и нахмурила тонкие седые брови. — С деньгами люди расстаются неохотно. Конечно, есть и добрые люди, но как правило, желание помогать редко сочетается с большим капиталом. К тому же наш приют… — Она прерывисто вздохнула. — Приятно помочь красивым и умным девочкам в белых фартучках, воспитанницам приюта Святой Генриетты. Или, например, облагодетельствовать сиротский хор при храме Сошествия… Но помогать тем, кто уже своим рождением принес матери горе, кто родился напоминанием о кошмаре насилия… Нет, мало охотников заниматься благотворительностью в приюте Святого Кира Эйвонского. Поэтому мы живем на церковные пожертвования, на редкие подарки от случайных благодетелей — и за счет старших воспитанников. У нас принято до двадцати лет отдавать половину заработка приюту; исключение составляют лишь те, кто сам женился и завел детей.
— И многие помогают?
— Больше, чем можно подумать, — улыбнулась монахиня. — Вот взять того же Эллиса Норманна. Уж на что был хулиган, я с ним сладить не могла — то поколотит кого-то из уличных под видом восстановления справедливости, то наловит голубей и отправится торговать ими на рыночную площадь, то сбежит, якобы чтоб стать моряком и отправиться в кругосветное плаванье… Эх! — покачала она головой, вспоминая проказы Эллиса. — Однако он оказался на удивление благодарным воспитанником. Уже много лет Эллис отдает все свое жалование приюту, а сам умудряется жить на пять-шесть хайрейнов в месяц…
В груди у меня кольнуло.
Так вот почему он всегда ходит в обносках… И вечно голодный… Святая Роберта, а я еще возмущалась его привычкой торговаться и экономить на всем!
— Ох, а вот и он! — вдруг сказала сестра Мария. — Легок на помине!
— Кто? — не поняла я поначалу, но почти сразу же оглянулась — и увидела, что в дверях стоит Эллис, собственной персоной.
Я отвела глаза. Встречаться с ним взглядом сейчас было выше моих сил. Ох, пусть только Георг попробует еще хоть раз назвать Эллиса «нахлебником»!
— Какая удача, я как раз успел к обеду! — жизнерадостно объявил детектив, проходя к столу и усаживаясь рядом с Лайзо. — Хм… А уже что, десерт? Какая досада, я совершенно не люблю сладкое, — причмокнул он с фальшивым сожалением. — Сестра Мария, а у вас каши не найдется случайно? Помню, в мои годы вы подавали что-то такое сопливое, несъедобное… Ух, прямо ностальгия замучила!
«Не хочет объедать воспитанников», — догадалась я. Конечно, они ведь прежде не ели таких пирожных, у них каждое на счету, а Эллис может утолить голод и кашей.
— «Сопливое»? «Сопливое»?! — грозно повысила голос сестра Мария. — Как ты можешь так отзываться о пище, ниспосланной нам щедрыми Небесами! И, в конце концов, это просто неуважительно по отношению к кухарке, а ей уже, между прочим, семьдесят девять лет. Делаю тебе замечание, Эллис.
— Что, и в угол поставите? — оживился он.
Среди воспитанников началась эпидемия хихиканья.
— И поставлю! — упрямо воскликнула монахиня.
— Ужас, — просто ответил Эллис. — Не надо меня наказывать, я тут по работе. Кстати, о работе, — и он прищелкнул пальцами: — Леди Виржиния, нам потом стоит зайти к отцу Александру, он хотел что-то спросить о статье в газету — хотите вы, чтоб она была, или нет… Ну, что-то в этом роде… Э, куда это вы? Я же сказал «потом»!
— О, лучше решать такие вопросы сразу, — сказала я и поднялась, ослепительно улыбаясь. Новости об Эллисе оказались слишком… неожиданными. Мне нужно было пройтись и обдумать все. Еще леди Милдред говорила, что во время ходьбы мысли лучше укладываются в голове. — Где я могу найти отца Александра?
— Он сейчас в храме… Леди Виржиния, да постойте, я хоть провожу вас!
Эллис подорвался с места, но я остановила его жестом:
— Не стоит. Неужели вы думаете, что я здесь могу потеряться?
— Нет, но…
— Я скоро вернусь. Прошу прощения, что вынуждена ненадолго покинуть вас.
На самом деле, такое поведение было уже на грани приличий, но все равно этикета в приюте никто не знал. Поэтому меня ничто не остановило, когда я покидала трапезную.
В гулком и пустом коридоре стало немного лучше. Мысли по-прежнему скакали с новостей об Эллисе — на бедственное положение приюта, с лицемерных «благодетелей», сторонящихся «дурных» детей — на мировую несправедливость… Мне очень хотелось тут же по возвращении приказать каждую неделю отправлять в приют по корзине пирожных, но я понимала, что сладостями проблему не решить. Сестра Мария абсолютно права — теплая одежда и сытная еда каждый день куда важнее, чем какие-то десерты. Лучшим решением было бы поговорить с отцом Александром и условиться, к примеру, о ежемесячном отчислении на приют некой суммы… Но мне хотелось сделать что-то личное, что-то, что связало бы меня с этим местом прочнее, чем просто деньги.
«Святые Небеса, — подумала я, чувствуя головокружение. — Пошлите мне какой-нибудь знак… Нет, глупо как-то звучит. Слишком возвышенно. Может, все же сперва посоветоваться со священником?»
— Девочка, тебе помочь? — весело спросил кто-то у меня из-за спины.
— Я… э-э… Хотела побеседовать с отцом Александром, — машинально ответила я и только потом осознала, как именно ко мне обратились. — А вы, простите, кто?
— Живу я тут, — лукаво улыбнулся незнакомец.
Он был не слишком высок, худ, как жердь, носил мятые черные штаны, серую рубаху и зеленый жилет — явно с чужого плеча. Чудовищный ансамбль дополняла шляпа с высокой тульей и двумя чахлыми перышками. В руке у незнакомца была массивная курительная трубка с затейливой резьбой.
— Очень интересно, — вежливо улыбнулась я и на всякий случай отступила на шаг назад. Больше всего незнакомец напоминал бродячего циркача, но откуда в приюте взяться циркачу? — Пожалуй, мне пора.
— Куда! — рассмеялся незнакомец и без всякого почтения схватил меня за рукав. — Храм-то в той стороне. Вот что, девочка, дай-ка я тебя провожу. А то ведь заплутаешь здесь, а мне потом отвечать. Ну, пойдем, ты чего упрямишься? Боишься меня, что ли? И-и, смешная!
И, не слушая никаких возражений, он потащил меня прямиком по каким-то бесконечным запутанным коридорам. Я не успевала запоминать повороты и только диву давалась — неужели все это безобразие помещается внутри небольшого с виду приюта? А потом вдруг коридоры кончились, мы выскочили из неприметной дверки на улицу — и оказались буквально в десяти шагах от храма.
— Ну, дальше сама, — подмигнул мне чудной провожатый. Глаза у него оказались по-восточному раскосые, а сам он был смугл, как гипси, и рыж, как коренной альбиец. — Старик Александр там, скамейку в храме чинит. И, кстати… Ты не торопись, лады? Само все разрешится. Сразу поймешь, когда оно самое придет. Ох-хо-хо, как же я не люблю эти вдохновительные разговоры… — вздохнул он и, почесывая затылок, неспешно удалился за угол здания. От курительной трубки расходился белесоватый дымок, хотя я не могла припомнить, когда незнакомец умудрился ее раскурить.
Так или иначе, на улице было слишком холодно, чтобы просто так стоять на месте. Сделав мысленную пометку — спросить о странном незнакомце, я направилась к храму.
Пожалуй, нам с отцом Александром действительно было о чем поговорить.
Храм Святого Кира Эйвонского построили не так уж давно — девяносто лет тому назад. Не сравнить, конечно, с пятивековым собором Святого Игнатия, покровителя города. Да и вид не такой внушительный — добротное здание, крепкое, но без изысков. Ни скульптур, ни изящных каменных медальонов, ни затейливых узоров, обрамляющих окна и двери… Вся красота — беленые стены да сине-зеленые витражи.
Внутреннее убранство тоже не отличалось богатством. Цветы были все больше сухие, курильницы — медные. Перед алтарем теплились две свечи; рыжие огоньки трепетали на сквозняке, и при взгляде на них становилось тревожно и зябко.
Отец Александр, подоткнув одеяние, стоял на коленках у скамьи и осторожно подбивал молотком гладкий брус, выскочивший из паза в скамье. Увлеченный работой, он не сразу заметил меня.
Многозначительное покашливание не помогло — стук молотка заглушал все другие звуки.
Пришлось прошествовать к алтарю и замереть там ненадолго в молитве. Через некоторое время отец Александр заметил, что он в храме не один, поспешно вскочил и оправил одежду.
— Что привело тебя в храм, э-э… дочь моя? — смущенно спросил он, пряча за спину молоток.
Правильно, не оставлять же орудие труда, которому, вообще-то, в храме не место, на виду.
Я сдержала улыбку.
— Мне нужно поговорить с вами. О приюте и пожертвованиях.
— Ох… Тема, конечно, интересная, но слишком уж мирская для места сего, — с намеком произнес отец Александр и, вздыхая, развел руками. Молоток загадочно блеснул, ловя отсвет свечных огоньков. — Может, пройдем куда-нибудь, где такие разговоры будут уместнее?
— Как пожелаете, — согласилась я и скромно опустила взгляд. — Но не думаю, что покровитель этого храма возражал бы против разговора о помощи детям. И, к слову, молоток меня не смущает. Как и ремонтные работы в церкви. Любому ясно, что выносить на улицу тяжелую скамью для починки — нерационально.
Священник аж крякнул:
— О как! А я-то думал, что Эллис привирает… — и с облегчением отложил молоток на скамью, задумчиво потирая лоб. — Присядь, дочь моя. Что ты хотела сказать?
— Вы не возражаете против публичных мероприятий по сбору средств? — перешла я сразу к делу.
— Гм… Поясни-ка, — осторожно попросил он и опустился на скамью, держась за поясницу.
— Благотворительный ужин, — коротко ответила я. — Средняя сумма заказа в «Старом гнезде» — два хайрейна. Это две порции особенного кофе и десерт.
— Ох, ни хре… э-м-м… Я хотел сказать, удивительные цифры ты называешь, дочь моя. Прошу, продолжай. Сие очень занимательно.
— Так вот, выручка за день обычно составляет примерно сто хайрейнов. Однако в те дни, когда случается нечто необыкновенное, и кофейня бывает переполнена, мы можем получить и триста, и четыреста хайрейнов, — продолжила я невозмутимо. Глаза у отца Александра все округлялись. — Даже учитывая стоимость редких ингредиентов и затраты на свежие цветы посреди зимы, выходит прибыль в триста процентов… За вычетом налогов получается в среднем двадцать две тысячи хайрейнов в год, вычитаем пять-шесть тысяч, которые уходят на организацию особых мероприятий для поддержания престижа кофейни, и еще по две с половиной тысячи отходит в счет доли мистера Белкрафта, миссис Хат и Мадлен. Таким образом, около восьми с половиной тысяч чистой прибыли кофейня приносит ежегодно, и это весьма солидная часть моего дохода… Впрочем, не важно, — поспешила я оборвать себя, заметив, что глаза у отца Александра уже на лоб полезли. Хотя мне очень хотелось похвастаться, что таких прибылей от кофейни не было даже у леди Милдред. Да и в целом за год самостоятельного ведения хозяйства я сумела неплохо приумножить и без того солидное состояние фамилии Эверсан-Валтер. Увы, практически всю сумму грозила съесть намечающаяся реставрация сгоревшего родового замка и того особняка, в котором погибли родители… Но оставлять в руинах столь важные для меня места не позволила бы сама честь графини и наследницы леди Милдред. — Итак, главное — за один вечер мы вполне можем собрать сумму, достаточную для постройки системы отопления в приюте.
— И настилания нового пола взамен сгнившего в четырех комнатах, — тихонько вставил отец Александр.
— И настилания пола, — согласилась я, подумав. — Мои гости — богатые люди. Можно устроить благотворительный ужин. Все средства с проданного кофе, десертов и прочего отойдут в пользу приюта. Дополнительно в центре зала мы установим коробку для пожертвований. На организацию всего этого мне понадобится… — я задумалась. Некстати же у меня будет день рождения! Два солидных мероприятия в такой короткий срок — это слишком тяжело. — Мне понадобится полтора месяца, если не случится ничего экстраординарного. Кроме того, для меня не будет слишком тяжело отчислять в приют, скажем, сто хайрейнов ежемесячно. В год выйдет тысяча двести хайрейнов. Достаточно много, но в сравнении с моим доходом — терпимо.
«Даже с учетом того, что после восстановления замка много денег будет уходить на содержание приличного штата прислуги там, освещение, отопление и мелкий бытовой ремонт», — добавила я мысленно.
Но и об этих глобальных планах знать никому было также не обязательно.
Отец Александр сделался смертельно серьезным и задумчиво уставился на алтарь.
— Дочь моя, — произнес он торжественно. — А что бы ты подумала о мемориальной доске с благодарственной надписью, вывешенной перед храмом?
— Я бы подумала, что это безрассудная трата денег. По меньшей мере, одиннадцать хайрейнов, если это камень. Или четыре — за хорошую работу резчика по дереву.