— Скажите определенно, сударыня, чего вы от меня хотите, — предложила она, — и тогда я посмотрю, чем могу быть вам полезной.
— Я хочу, — заявила г-жа Дюбарри, — чтобы вы, сударыня, представили меня в Версале, и не останусь перед вами в долгу за час ужасных страданий, подобных тем, что вы перенесли сегодня утром.
Графиня Беарнская выслушала это не моргнув глазом.
— А что еще? — поинтересовалась она.
— Это все, сударыня. Теперь ваш черед.
— Я хотела бы, — начала графиня Беарнская с твердостью, которая свидетельствовала, что г-жа Дюбарри имеет дело с равноправным партнером, — получить двести тысяч ливров в качестве гарантии моего процесса.
— Но если вы выиграете процесс, то это уже будет, как мне представляется, четыреста тысяч.
— Нет, поскольку те двести тысяч ливров, из-за которых у меня тяжба с Салюсами, я считаю принадлежащими мне. А эти двести тысяч станут приятным добавлением к выпавшей мне чести познакомиться с вами.
— Хорошо, вы получите эти двести тысяч, сударыня. Что еще?
— У меня есть сын, которого я нежно люблю. В нашем роду все были военными, но рожденному командовать, как вы сами должны понять, сударыня, приходится служить простым солдатом. Мне нужна для моего сына рота немедленно и патент на чин полковника в будущем году.
— Кто заплатит за полк, сударыня?
— Король. Вы же понимаете, что если я истрачу на полк полученные двести тысяч ливров, то завтра окажусь так же бедна, как сейчас.
— В сумме это составит шестьсот тысяч ливров.
— Нет, четыреста, если предположить, что полк обойдется в двести тысяч, хотя я думаю, что это чересчур.
— Ладно, сударыня, это ваше желание тоже будет удовлетворено.
— И еще я хочу попросить у короля возмещения за мой туренский виноградник. Это четыре арпана великолепной земли, которую королевские инженеры одиннадцать лет назад отмежевали под канал.
— Но вам же за нее уплатили.
— Да, но по оценке экспертов. Я же оцениваю эту землю в два раза выше, чем было мне уплачено.
— Хорошо, вам заплатят вторично. Это все?
— Прошу прощения. Я, как вы можете догадаться, не при деньгах. А у меня должок мэтру Флажо — девять тысяч ливров.
— Девять тысяч?
— Что поделаешь. Мэтр Флажо — превосходный советчик.
— Верю, — ответила г-жа Дюбарри. — Эти девять тысяч ливров я заплачу из своих денег. Надеюсь, вы оцените мою покладистость?
— О сударыня, вы несравненны! Но думаю, я со своей стороны вполне доказала вам свою добрую волю.
— Ах, если б вы знали, как я сожалею, что вы ошпарились, — промолвила с улыбкой г-жа Дюбарри.
— А я, сударыня, нисколько, — отвечала сутяжница, — потому что, невзирая на это происшествие, моя преданность вам, надеюсь, даст мне силы быть вам полезной, как если бы ничего не случилось.
— Итак, подведем итог, — сказала г-жа Дюбарри.
— Погодите.
— Вы что-нибудь забыли?
— Да, один пустяк.
— Говорите.
— Я не могла даже ожидать, что предстану перед нашим великим королем. Увы, Версаль и его великолепие давно уже чужды мне, и поэтому у меня нет платья.
— Я это предусмотрела, сударыня. Вчера сразу после вашего отъезда вам начали шить парадное платье, причем я озаботилась заказать его другой, не своей портнихе, чтобы не перегружать ее. Завтра в полдень оно будет готово.
— У меня нет бриллиантов.
— Завтра господа Бемер и Босанж дадут вам по моему письму убор стоимостью в двести тысяч ливров, а послезавтра примут его у вас и взамен вручат двести тысяч. Таким образом вам будет выплачено возмещение.
— Прекрасно, сударыня, мне больше нечего желать.
— Вы меня радуете.
— Да, а патент моему сыну?
— Его величество самолично вручит вам его.
— А как насчет обещания взять на себя расходы по набору полка?
— Это будет оговорено в патенте.
— Прекрасно. Остаются только виноградники.
— Во что вы оцениваете эти четыре арпана, сударыня?
— Шесть тысяч ливров за арпан. Это была великолепная земля.
— Я дам вам обязательство на двенадцать тысяч ливров, которые вместе с теми двенадцатью тысячами, что вы уже получили, составят в сумме ровно двадцать четыре тысячи.
— Вот чернильница, сударыня, — указав на нее пальцем, промолвила графиня.
— Я буду иметь честь прежде предоставить ее вам, — объявила г-жа Дюбарри.
— Мне?
— Да, вам.
— Зачем?
— Чтобы вы соблаговолили написать его величеству коротенькое письмо, которое я буду иметь честь вам продиктовать. Услуга за услугу.
— Резонно, — согласилась графиня Беарнская.
— Тогда извольте писать, сударыня.
Старая графиня придвинула к своему креслу стол, взяла лист бумаги, перо и приготовилась писать.
Г-жа Дюбарри продиктовала:
«Государь, счастье, которое я испытала, узнав, что ваше величество согласились на сделанное мною предложение быть крестной матерью моей дорогой приятельницы графини Дюбарри…»
Старуха вытянула губы и так нажала на перо, что оно брызнуло чернилами.
— У вас скверное перо, графиня, — заметила фаворитка, — смените его.
— Не стоит, сударыня, сейчас оно направится.
— Вы полагаете?
— Да.
Г-жа Дюбарри продолжала диктовать:
«…дает мне смелость просить, чтобы ваше величество благосклонно отнеслись ко мне, когда завтра я предстану в Версале, как благоволили соизволить ваше величество. Смею надеяться, государь, что ваше величество удостоит меня милостивого приема, ибо каждый глава рода, с которым я связана брачными узами, проливал кровь на службе у монархов вашей августейшей династии».
— А теперь, пожалуйста, поставьте подпись.
И графиня подписалась:
«Анастази Эфеми Родольфа, графиня Беарнская».
Рука графини и при письме была тверда; буквы чуть ли не в полдюйма высотой ложились на бумагу так, словно намеревались своей аристократической величественностью перекрыть орфографические ошибки.
Подписавшись и держа в одной руке только что написанное письмо, старуха другой рукой пододвинула г-же Дюбарри чернильницу, бумагу и перо, и та мелким неразборчивым почерком написала долговую расписку на двадцать одну тысячу ливров — двенадцать тысяч в возмещение за утраченный виноградник и девять тысяч в уплату гонорара мэтру Флажо.
Затем она написала коротенькое письмо королевским ювелирам Бемеру и Босанжу с просьбой вручить подательнице сего убор из алмазов и изумрудов, именуемый «Луиза», так как он ранее принадлежал принцессе, тетке дофина, которая продала эти драгоценности, чтобы иметь деньги для раздачи милостыни.
Как только с этим было покончено, крестная и крестница обменялись бумагами.
— А теперь, дорогая графиня, я прошу вас дать доказательство своей дружбы ко мне, — попросила г-жа Дюбарри.
— С удовольствием, сударыня.
— Я убеждена, что, если вы согласитесь жить у меня, Троншен меньше чем в три дня вылечит вас. Заодно вы сможете испробовать мое масло, а оно превосходно.
— Садитесь спокойно в карету, сударыня, — ответила ей благоразумная графиня, — мне нужно, прежде чем я присоединюсь к вам, завершить тут некоторые дела.
— Вы отказываете мне?
— Напротив, сударыня, объявляю, что согласна, но не в данную минуту. Вот уже в аббатстве прозвонили час дня. Дайте мне время до трех, и ровно в пять я буду у вас в Люсьенне.
— Вы не против, если в три за вами приедет в карете мой брат?
— Ничуть.
— А пока берегите себя.
— Не беспокойтесь ни о чем. Я дворянка, я дала вам слово, и завтра, даже окажись я при смерти, я буду иметь честь представить вас в Версале.
— До свидания, дорогая крестная!
— До свидания, очаровательная крестница!
На этом дамы расстались. Старуха графиня осталась лежать, прижав бумаги рукой к столу и вытянув ногу на подушках.
Г-жа Дюбарри сбежала по лестнице еще проворней, чем поднялась, однако на сердце у нее оставался неприятный осадок, оттого что она — она, которая просто ради удовольствия поколачивала короля Франции, — вынуждена была уступить старой сутяжнице.
Проходя мимо большой залы, она заметила Жана, который, очевидно чтобы не возбуждать подозрений тем, что так долго тут засиделся, приканчивал уже вторую бутылку.
Увидев невестку, он вскочил со стула и ринулся к ней.
— Ну что?
— Как сказал маршал принц Саксонский, демонстрируя его величеству поле битвы при Фонтенуа: «Узнайте, государь, глядя на это зрелище, сколь дорога и плачевна победа».
— Значит, мы победили?
— Как сказать. Перефразируя одного античного героя, еще одна такая победа, и мы разорены[110].
— Но крестную мы заполучили?
— Да, только обошлось нам это почти в миллион.
— Ого! — протянул виконт Дюбарри, скорчив ужасающую гримасу.
— Что поделаешь, выбора не было.
— Но это же черт знает что!
— Вот именно. Только будьте осторожны и не вздумайте гладить ее против шерсти, не то может оказаться, что все лопнет и нам придется заплатить вдвое против этого.
— Черт возьми, какая женщина!
— Римлянка!
— Эллинка!
— Кто бы она ни была, римлянка или эллинка, будьте готовы в три часа встретить ее и доставить ко мне в Люсьенну. Я не успокоюсь, пока она не будет сидеть у меня взаперти.
— Я не тронусь отсюда, — заверил г-жу Дюбарри Жан.
— А я лечу все приготовить, — сказала она и, усевшись в карету, крикнула кучеру: — в Люсьенну! А завтра я прикажу: в Марли.
— Однако, — промолвил Жан, провожая взглядом карету, — мы чертовски дорого обходимся Франции… Впрочем, это лестно для семейства Дюбарри.
36. ПЯТЫЙ ЗАГОВОР МАРШАЛА ДЕ РИШЕЛЬЕ
Король, как обычно, вернулся в Марли.
Не будучи таким рабом этикета, как Людовик XIV, который в любом придворном собрании стремился усмотреть повод проявить свою власть, Людовик XV во всяком обществе искал новизны, в стремлении к каковой был ненасытен, а главное, разнообразия лиц и развлечений, что ценил более всего, особенно если на лицах были улыбки.
Вечером того дня, когда произошла описанная в предыдущей главе встреча, а именно спустя два часа после того, как графиня Беарнская, на сей раз в точности сдержавшая обещание, была водворена в кабинет г-жи Дюбарри, король играл в карты в голубом салоне.
По левую руку от него сидела герцогиня д'Айен, по правую — принцесса де Гемене.
Его величество выглядел весьма озабоченным и по причине озабоченности проиграл восемьсот луидоров; получив вследствие проигрыша расположение к серьезным делам (Людовик XV, достойный потомок Генриха IV, чрезвычайно любил выигрывать), он в девять часов поднялся, дабы побеседовать в нише окна с г-ном де Мальзербом[111], сыном экс-канцлера, в то время как г-н де Мопу, разговаривающий в нише окна напротив с г-ном де Шуазелем, с беспокойством наблюдал за их беседой.
После того как король кончил игру, образовался кружок у камина. Принцессы Аделаида, София и Виктория, вернувшись после прогулки по садам, обосновались здесь вместе со своими придворными дамами и кавалерами.
И если вокруг короля, вне всяких сомнений занятого делами, поскольку всем была известна строгость нравов г-на де Мальзерба, так вот, если вокруг короля образовался круг армейских и флотских офицеров, высокопоставленных сановников, знатных особ и председателей различных советов, пребывавших в почтительном ожидании, то малый двор, собравшийся около камина, довольствовался самим собой и готовился к весьма оживленному разговору, перебрасываясь пока первыми репликами, подобными выстрелам, которые невозможно расценивать иначе, как легкую перестрелку, предшествующую баталии.
Главными в этом кружке, если не считать трех королевских дочерей, были дамы — г-жа де Граммон, г-жа де Гемене, г-жа де Шуазель, г-жа де Мирпуа и г-жа де Поластрон.
В тот момент, когда мы присоединяемся к этой группе, принцесса Аделаида рассказывала историю епископа, смещенного и содержавшегося под надзором. История, пересказывать которую мы воздержимся, была достаточно скандальная, тем паче для обсуждения принцессой крови, но в ту эпоху, что мы пытаемся описывать, богиня Веста[112] была отнюдь не самым почитаемым божеством.
— Ну и что? — заметила принцесса Виктория. — Этот епископ уже почти месяц как получил здесь кафедру.
— Надо приготовиться к встречам еще худшего свойства, которые ждут нас у его величества, — заявила г-жа де Граммон, — если те, кто никогда не мог, но желает к нам прорваться, все-таки получат сюда доступ.
Уже по первым словам герцогини, а еще более по тону, каким эти слова были произнесены, все поняли, что она имеет в виду и на какую стезю хочет повернуть разговор.
— К счастью, хотеть и мочь — разные вещи. Не правда ли, герцогиня? — вступил в беседу мужчина семидесяти четырех лет, но выглядевший едва на пятьдесят, настолько изящна была у него осанка, такой звонкий был голос, живой взгляд, белая кожа, красивые руки.
— А вот и господин де Ришелье, и он сразу же хватается за лестницы, как под Маоном, чтобы превратить нашу унылую беседу в штурм крепости. Признайтесь, дорогой герцог, в вас до сих пор сохранилось нечто от гренадера.
— Нечто? Герцогиня, вы меня обижаете. Скажите: многое.
— Но ответьте, герцог, разве я была не права?
— Когда?
— Сейчас.
— А что вы говорили?
— Что двери короля не открываются…
— Так же легко, как занавеси алькова. Совершенно согласен с вами, герцогиня, как всегда, совершенно согласен.
После этой остроты некоторые дамы закрылись веером, но она имела успех, хотя хулители из приверженцев старого времени утверждали, будто остроумие герцога уже не то.
Герцогиня де Граммон покраснела под слоем румян: ведь стрела эта была пущена в нее.
— Сударыни, — сказала она, — раз уж герцог говорит нам подобные вещи, я не стану продолжать свой рассказ, но уверяю вас, вы много потеряете, если только не упросите маршала рассказать взамен другой.
— Боже меня храни, — воскликнул герцог, — прерывать вас, когда вы собираетесь, быть может, сообщить о беде, приключившейся с кем-нибудь из моих друзей! Нет, нет, я внимательно вас слушаю.
Кружок вокруг герцогини стеснился.
Г-жа де Граммон бросила взгляд в сторону окна, дабы увериться, там ли еще король. Король все еще был там, но, продолжая беседовать с г-ном де Мальзербом, не терял из виду группу возле камина, и взгляд его встретился с взглядом г-жи де Граммон.
Герцогиня поежилась в душе, увидев, каково было выражение глаз короля, но она уже бросилась в атаку и не желала отступать.
— Вы прекрасно знаете, — продолжала она, обращаясь главным образом к принцессам, — что некая дама — имя ее не имеет значения, не правда ли? — с недавних пор жаждет встречаться с нами, избранными Богом, вознесенными во славе, от сияния которой она буквально умирает от зависти.
— Встречаться с нами — это где? — осведомился герцог.
— Конечно же в Версале, в Марли, в Фонтенбло.
— А, понятно, понятно.
— Бедняжка имела возможность видеть наше великолепное общество только во время парадных королевских обедов, когда любопытствующим бывает дозволено поглазеть, как пирует король вместе со своими сотрапезниками, но глазеть, разумеется, прогуливаясь за флажками и под надзором дворцового пристава.
Г-н де Ришелье с шумом заправил себе в нос понюшку табака, взяв его из севрской фарфоровой табакерки.
— Но чтобы, встречаться с нами в Версале, Марли и Фонтенбло, нужно быть представленной ко двору, — сказал он.
— Вот именно, и помянутая дама добивается представления.
— Могу держать пари, она его уже добилась, — высказал свою уверенность герцог. — У короля такая добрая душа!