— К несчастью, чтобы быть представленной, недостаточно одного согласия короля, нужно, чтобы кто-то вас представил.
— Да, — заметила г-жа де Гемене, — необходим еще такой пустячок, как, скажем, «крестная».
— Но в свете не так-то просто отыскать «крестную», — вступила г-жа де Мирпуа, — и подтверждение тому — прекрасная Бурбоннезка, которая ищет ее и не находит.
И г-жа де Мирпуа тихонько пропела:
Бурбоннезки прекрасной
Положенье ужасно.
— Ах, сударыня, сударыня, — с укором произнес герцог де Ришелье, — позвольте уж герцогине завершить свой рассказ.
— Да, да, герцогиня, вы заставили нас набрать в рот воды, а сами остановились на полдороге, — сказала принцесса Виктория.
— Вовсе нет. Я, напротив, намерена довести эту историю до конца. Ежели «крестной» нету, ее следует поискать. Ищите и обрящете, как сказано в Евангелии. Поиски велись весьма тщательно, и в конце концов «крестную» нашли. Боже мой, но какую! Простую деревенскую женщину, совершенно наивную, бесхитростную. Вытащили ее из захолустья, принялись уговаривать, заласкивать, обхаживать.
— Это меня пугает, — бросила г-жа де Гемене.
— И вдруг после всех этих уговоров, заласкиваний, обхаживаний провинциалка падает с лестницы…
— И?.. — полюбопытствовал г-н де Ришелье.
И сломана нога.
Ага! Ага! —
прибавила герцогиня две строчки к стихам, пропетым г-жой де Мирпуа.
— А что же с представлением? — спросила г-жа де Гемене.
— Какое уж тут представление, моя дорогая.
— Это называется вмешательством Провидения! — воскликнул маршал, воздев руки к небу.
— Прошу прощения, — вмешалась принцесса Виктория, — но мне очень жаль бедную провинциалку.
— Напротив, ваше высочество, — возразила герцогиня, — ее следует поздравить: из двух зол она выбрала меньшее.
Но тут герцогиня вторично встретилась взглядом с королем и запнулась.
— И все же о ком вы говорите, герцогиня? — осведомился маршал, делая вид, будто пытается понять, кто эта особа, о которой идет речь.
— Понимаете, мне не назвали ее имя.
— Экая незадача! — вздохнул маршал.
— Но я догадалась сама — возьмите с меня пример.
— Если бы присутствующие здесь дамы были смелы и верны правилам чести старинного французского дворянства, — с горечью промолвила г-жа де Гемене, — они все поехали бы расписаться у этой провинциалки, которой пришла благородная мысль сломать себе ногу.
— Честное слово, великолепная идея! — согласился Ришелье. — Но для этого надо знать, как зовется эта превосходная дама, спасшая нас от величайшей опасности. Ибо теперь, дорогая герцогиня, нам нечего опасаться?
— Совершенно! Более того, могу вас заверить, она лежит с ногою в лубках в постели и не может сделать ни шагу.
— Но если та особа найдет себе другую «крестную»? — спросила г-жа де Гемене. — Она ведь поразительно прытка.
— Можете не бояться. «Крестную» не так-то просто сыскать.
— Я тоже так думаю, — согласился маршал и разжевал одну из своих чудодейственных пастилок, которым, как полагали, он был обязан вечной молодостью.
В этот миг король сделал движение, словно намеревался присоединиться к обществу у камина. Все умолкли.
В салоне раздался ясный, так хорошо всем знакомый голос короля:
— До свидания, сударыни. Спокойной ночи, господа.
Все тут же встали, на галерее произошло большое движение.
Король сделал несколько шагов к дверям и, уже выходя, обернулся.
— Да, кстати, — объявил он, — завтра в Версале состоится представление ко двору.
Слова эти прозвучали как гром с ясного неба.
Его величество обвел взглядом группу дам, и они, побледнев, переглянулись.
Не произнеся больше ни слова, король вышел.
Едва за ним и многочисленными дворянами его службы и свиты затворилась дверь, в кружке принцесс и оставшихся после ухода короля дам произошло нечто, напоминающее взрыв.
— Представление! — пробормотала мертвенно-бледная герцогиня де Граммон. — Что этим хотел сказать его величество?
— Простите, герцогиня, — осведомился маршал де Ришелье с улыбкой, которую не прощали ему даже лучшие друзья, — вы случайно не это представление имели в виду?
Дамы задыхались от негодования.
— Этого не может быть! — прошептала г-жа де Гемене.
— Знаете, герцогиня, сейчас очень быстро сращивают сломанные ноги, — заметил маршал.
Г-н де Шуазель подошел к дочери и предостерегающе сжал ей руку, но графиня была так возмущена, что не обратила на это внимания.
— Это будет оскорбление всем нам! — заявила она.
— Именно, оскорбление! — согласилась г-жа де Гемене.
— Ваши высочества! — воскликнула герцогиня, обращаясь к принцессам. — Мы не обладаем такими возможностями, как вы. Неужели вам, первым дамам королевства, не будет горько оттого, что здесь, в единственном еще не оскверненном убежище знатных дам, нам придется якшаться с особами, общества которых не потерпели бы даже наши горничные?
Но принцессы вместо ответа скорбно опустили головы.
— Ваши высочества, заклинаю вас небом! — не отступалась герцогиня.
— Здесь повелевает король, — со вздохом ответила принцесса Аделаида.
— Совершенно верно, — подтвердил герцог де Ришелье.
— Но в таком случае весь французский двор будет опозорен! — вскричала герцогиня. — Ах, господа, если бы вы проявили хоть капельку заботы о чести ваших семейств!
— Сударыни, — с деланным смехом обратился к дамам г-н де Шуазель, — поскольку здесь начинает попахивать заговором, позвольте мне удалиться и заодно увести с собой господина де Сартина. Герцог, вы идете? — спросил он у маршала.
— Ни за что! — воскликнул маршал. — Я обожаю заговоры и остаюсь.
Г-н де Шуазель ретировался, захватив с собой г-на де Сартина.
Несколько мужчин, еще находившихся в салоне, последовали их примеру.
С принцессами остались лишь г-жи де Граммон, де Гемене, д'Айен, де Поластрон да десяток дам, горячо воспринявших скандальную историю насчет представления.
Единственным мужчиной был г-н де Ришелье.
Дамы с беспокойством посматривали на него, словно на троянца, оказавшегося в лагере ахейцев.
— Я представляю мою дочь, графиню д'Эгмонт, — пояснил он, — так что продолжим.
— Сударыни, — обратилась к дамам герцогиня де Граммон, — есть лишь один способ протестовать против бесчестья, которое нам собираются нанести, и, если говорить обо мне, я им воспользуюсь.
— Какой способ? — почти в один голос спросили все дамы.
— Нам только что сказали: здесь повелевает король, — продолжала г-жа де Граммон.
— А я подтвердил: совершенно верно, — заметил герцог.
— Король повелевает здесь, но у себя-то хозяйки — мы. И кто может мне запретить сегодня вечером приказать моему кучеру вместо «поезжай в Версаль» — «поезжай в Шантелу»?
— Действительно, — согласился г-н де Ришелье. — Но вот вы выразили таким образом протест, и что это даст?
— Даст и заставит задуматься на будущее, если большинство последует вашему примеру, сударыня, — заявила г-жа де Гемене.
— А почему бы нам всем не последовать примеру герцогини? — воскликнула г-жа де Мирпуа.
— Ваши высочества! — вновь обратилась к королевским дочерям герцогиня. — Высокий пример двору должны дать вы, французские принцессы!
— А король не разгневается на нас? — спросила София.
— Нет, ваши высочества, можете быть уверены! — вскричала свирепая герцогиня. — Нет, он, обладающий таким изысканным вкусом, совершенным тактом, напротив, будет только признателен вам. Поверьте мне, король никого не принуждает силой.
— Напротив, — заявил герцог де Ришелье, во второй, если не в третий раз делая намек на вторжение в королевскую спальню, которое, как поговаривают, однажды ночью совершила г-жа де Граммон, — это его принуждают, его берут силой.
При этих словах в рядах дам на миг произошло движение, подобное тому, какое происходит в роте гренадеров, когда взрывается бомба.
Однако все тут же успокоились.
— Действительно, король ни слова не сказал, когда мы захлопнули двери перед графиней, — согласилась принцесса Виктория, осмелевшая и возбужденная общей горячностью собравшихся. — Но не может ли случиться так, что по столь торжественному поводу…
— Да, без всякого сомнения, — прервала ее г-жа де Граммон, — так могло бы случиться, если бы только ваши высочества не явились, но когда он увидит, что нет нас всех…
— Всех! — воскликнули дамы.
— Да, всех, — подтвердил маршал.
— Итак, герцог, вы тоже в заговоре? — спросила у него принцесса Аделаида.
— Разумеется, и потому хочу попросить слова.
— Говорите, герцог, говорите, — предложила г-жа де Граммон.
— Действовать последовательно, — сказал герцог, — это не значит кричать: «Все! Все!» Тот, кто громче всех кричит: «Я это сделаю!» — когда приходит решительный момент, делает совершенно противоположное. Но раз уж я вступил в заговор, как только что имел честь вам заявить, то позабочусь, чтобы меня не бросили в одиночестве, что я и делал всякий раз, участвуя в заговорах при покойном короле и во времена регентства.
— Право же, герцог, можно подумать, что вы забыли, где находитесь, — с насмешкой заметила герцогиня де Граммон. — Вы строите из себя вождя в стране амазонок.
— Прошу поверить, сударыня, что я имею некоторые основания получить этот сан, который вы у меня оспариваете, — ответил герцог. — Вы сильней ненавидите госпожу Дюбарри — ну вот, я и назвал имя, но никто его, надеюсь, не слышал. Итак, вы сильней, нежели я, ненавидите госпожу Дюбарри, но я более, чем вы, скомпрометирован.
— Скомпрометированы? — удивилась г-жа де Мирпуа.
— Да, скомпрометирован, и притом чудовищно. Я неделю не бывал в Версале, и как раз вчера графиня заехала в Ганноверский павильон осведомиться, не болен ли я. Вам известно, что ответил Рафте: что я уже давно не чувствовал себя так превосходно. Но я отказываюсь от своих прав, я не честолюбив, я отдаю и даже вручаю первенство вам. Вы привели всех в движение, бросили искру, воззвали к нашему внутреннему чувству, и вам надлежит отдать жезл командующего.
— Только после их высочеств, — почтительно воспротивилась герцогиня.
— Ах, нет, отведите нам пассивную роль, — попросила принцесса Аделаида. — Мы поедем в Сен-Дени повидаться с нашей сестрой Луизой, она нас задержит, мы не возвратимся, так что упрекнуть нас будет не в чем.
— Совершенно не в чем, — согласился герцог, — или уж тогда надо иметь крайне испорченное воображение.
— А я отправлюсь в Шантелу проследить, как идет сенокос, — сообщила герцогиня.
— Браво! — воскликнул герцог. — Превосходный повод. В добрый час.
— У меня болен ребенок, — сказала принцесса де Гемене, — я буду ухаживать за ним и не выйду из дому.
— А у меня сегодня вечером так кружится голова, что, если завтра Троншен не пустит мне кровь, я могу серьезно расхвораться, — сказала г-жа де Поластрон.
— Я же, — величественно объявила г-жа де Мирпуа, — не приеду в Версаль, потому что просто-напросто не желаю ехать. Я выбираю эту причину, и другой мне не надо.
— Прекрасно, прекрасно, — одобрил Ришелье. — Все это весьма логично, а теперь нам нужно принести клятву.
— Как это принести клятву?
— Входя в комплот, принято клясться, так делали всегда, начиная с заговора Катилины[113] и кончая заговором Челламаре,[114] в котором я имел честь принимать участие. Правда, от этого они не стали успешней, не все равно следует почтить обычай. Итак, поклянемся. Сами убедитесь, это весьма торжественно.
Стоя в центре дамского кружка, он простер руку и величественно произнес:
— Клянусь!
Все дамы повторили клятву, кроме принцесс, которые постарались исчезнуть.
— Нy вот и все, — сказал герцог. — Когда заговорщики поклянутся, изменить уже ничего нельзя.
— Ах, в какой она будет ярости, когда обнаружит, что в салоне никого нет! — воскликнула г-жа де Гемене.
— М-да, — хмыкнул Ришелье. — Король нас отправит на некоторое время в ссылку.
— Но что же останется от двора, герцог, если нас сошлют? — воскликнула г-жа де Гемене. — Разве не ожидается визит его величества короля датского? Кого же тогда ему будут представлять? А прибытие ее высочества дофины? Кому ее будут представлять?
— И потом весь двор не сошлют, выберут кого-то одного.
— И я отлично знаю, кого выберут, — заметил Ришелье. — Меня, потому что мне всегда везет и всегда выбирали меня. Меня отправляли в ссылку уже четыре раза, так что, сударыни, это ровным счетом пятый заговор, в котором я участвую.
— Ошибаетесь, герцог, — бросила г-жа де Граммон. — В жертву принесут меня.
— Или господина де Шуазеля, — подсказал маршал. — Так что остерегайтесь, герцогиня.
— Господин де Шуазель, подобно мне, вытерпит опалу, но не снесет бесчестья.
— Нет, герцог, сошлют вовсе не вас, и не вас, герцогиня, и не господина де Шуазеля, а меня, — заявила г-жа де Мирпуа. — Король не сможет мне простить, что я столь же нелюбезна с графиней, как и с маркизой де Помпадур.
— Действительно, — согласился герцог, — вы всегда называли фаворитку фавориткой. Итак, сошлют нас обоих.
— Нас всех сошлют, — объявила, поднявшись, г-жа де Гемене, — поскольку я убеждена, что никто из нас не отступится от принятого решения.
— И не нарушит клятвы, — добавил герцог.
— Ну а кроме того, я на всякий случай приняла меры, — призналась г-жа де Граммон.
— Вы? — спросил герцог.
— Да, я. Чтобы прибыть завтра в десять в Версаль, ей нужны три вещи.
— Какие же?
— Парикмахер, платье, карета.
— Разумеется.
— Ну и что?
— А вот что! В десять она в Версале не будет. Король потеряет терпение, отпустит всех, и представление в связи с прибытием дофины отложится до греческих календ[115].
Новый поворот заговора был встречен бурей аплодисментов и криков «браво»; г-н де Ришелье и г-жа де Мирпуа, аплодируя громче всех, обменялись взглядами.
Обоим старым царедворцам пришла одна и та же мысль.
В одиннадцать все заговорщики при свете полной луны разъехались кто в Версаль, кто в Сен-Жермен.
И только герцог де Ришелье, взяв лошадь у своего курьера[116], поскакал боковой дорогой в Париж, меж тем как его карета с задернутыми шторами спокойно катилась по дороге в Версаль.
37. НИ ПАРИКМАХЕРА, НИ ПЛАТЬЯ, НИ КАРЕТЫ
Если бы г-жа Дюбарри явилась в большую парадную залу из своих версальских апартаментов, это было бы воспринято как проявление дурного вкуса.
Впрочем, Версаль беден средствами для подготовки к столь торжественному событию.
И наконец, самое главное, так было не принято. Представляющиеся ко двору приезжали с помпой, словно иностранные посланники, либо из своего версальского особняка, либо из своего парижского дома.
Г-жа Дюбарри в качестве отправного пункта выбрала свой парижский дом.
В одиннадцать утра она уже была на улице Валуа вместе с графиней Беарнской, которую держала под замком, когда не имела возможности удерживать ее своей улыбкой, и которой чуть ли не ежеминутно умащали рану всяческими сокровенными снадобьями, какие только могли предоставить медицина и химия.
Со вчерашнего вечера Жан Дюбарри, Шон и Дореа были в трудах, и тот, кто не видел их за этими трудами, даже представить не способен, какой властью может обладать золото и сколь могуществен человеческий гений.
Одна обеспечивала парикмахера, вторая подгоняла швей, а Жану, которому был отведен департамент карет, было вменено, кроме того, в обязанности надзирать за парикмахерским и портновским ведомствами. Сама же графиня, занимавшаяся цветами, бриллиантами и кружевами, рылась в ларцах и чуть ли не ежечасно получала из Версаля депеши, где сообщалось, что был отдан приказ осветить салон королевы и что пока ничего не изменилось.