«…Произведение рыб… — подчеркивал Аксо, — лежит еще в колыбели, но, выйдя на свет в бедной вогезской деревеньке, в настоящее время оно быстрыми шагами идет к совершенству и, может быть, некогда откроет нам средства не только значительно умножить воспроизведение рыбных пород в наших реках, но и расплодить в наших реках чужеземные породы и даже создать новые».
Какие пророческие мысли!
В 1843 году Вогезское общество естествоиспытателей наградило рыбаков Реми и Жеэна за их открытие бронзовыми медалями и денежной премией по 100 франков. С той поры идеи неграмотных рыбаков полетели по всему миру на быстрых крыльях.
Однако, справедливости ради, нужно отметить, что немецкий натуралист Людвиг Якоби выращивал мальков из икры значительно раньше, когда Реми еще не было на белом свете.
«Моя работа по рыбоводству, — писал он, — длилась 24 года и наконец привела к искусственному выведению форелей и лососей».
Но в те времена европейские реки еще славились богатством рыбы, еще не было необходимости выращивать ее искусственно. И потому о великом открытии Якоби забыли.
Большой вклад в рыбоводство внес и наш соотечественник Владимир Павлович Врасский. Ему так захотелось заселить красивой дорогой рыбой истощенные водоемы Валдайской возвышенности, что он, не колеблясь, бросил многообещающую карьеру и «свет» и в 1855 году в селе Никольском построил на свои деньги первый российский рыбоводный завод. Но французская «мокрая» методика оплодотворения икры его не устраивала. Она была слишком медленной и малопроизводительной, ведь в воде множество икринок становились непроницаемыми для живчиков и, следовательно, обрекались на гибель. Проделав тысячи опытов, Врасский пришел к выводу, что икру можно оплодотворять прямо в сосудах, и мальки будут выклевываться из каждого яичка.
Ихтиологи всего мира получили простое, но мощное оружие, которое они с благодарностью назвали «русским методом». Но довольно истории. Давно уже пора поведать и о других детях «прекрасного семейства».
И аргиш, вытянувшись как поезд, пошел в горы
Бьют острогой местные жители
Рыбу ловят медведи
Будущие рыболовы беседуют под сенью юколы
Король и царь
В сущности дунайский лосось — тот же таймень, только европейский. Оба они — и сибирский, и европейский — живут лишь в чистых, холодных, порожистых реках. Оба крупные, дерзкие хищники. Оба приводят в изумление спиннингистов своим «стальным сопротивлением».
Рыбаки издавна величают дунайского лосося «королем вод», а сибирского тайменя — «царем рек». Вполне понятно: на западе когда-то царствовали короли, в России королевствовали цари. Но теперь, говорят, дунайских лососей в Европе осталось меньше, чем живых королей.
Сибирская форель
Ленки (ускучи) водятся в Сибири всюду. Они успешно заменяют там форель: такие же вкусные и нарядные. Темно-серая с золотисто-лиловыми оттенками спина. Голова, бока, плавники испещрены черными круглыми крапинками. По серебристому телу расплылись медно-красные, пятна. Любая форель позавидует!
Растут они медленно, размножаются лишь на пятом году жизни, икринок откладывают мало — от четырех до семи тысяч. Вес их очень редко достигает 5 кг.
От всех лососей ленки отличаются слабыми мелкими зубами и маленьким почти поперечным ртом с выступающей верхней губой. Перед нерестом они бурно «пламенеют», только краевой луч парных и анальных плавников почему-то становится белым.
К сожалению, наши ихтиологи не очень-то балуют их своим вниманием, и потому образ жизни «сибирской форели» изучен пока слабо. От енисейских рыбаков я слышал, что некоторые самцы-ленки якобы гибнут после нереста. Так ли это, нет ли, а взять на заметку стоит, чтобы при случае проверить.
Перепутанные учеными
Систематика гольцов очень запутана, особенно озерных. Одних называют сдвоенными именами: голец-мальма, голец-кумжа. Другим ихтиологи присвоили фамилии ученых: «голец Черского», «голец Дрягина». А якуты презрительно окрестили их зубатками и «собаками» — за множество острых зубов, за то, что они нахальные и вороватые. Но мясо у них очень вкусное и красивое. Не мясо, а «краснина», говорят на Колыме.
На Новой Земле гольцы — единственная ценная промысловая рыба. Там они весят до 4 кг, а в Красной губе попадаются даже до пуда.
В этот род входит еще палия и нейва.
Осыпанные жемчугом
Что же касается сигов, то это слово перекочевало в русский язык от финнов. По внешнему облику они сильно отличаются от всех лососей прежде всего чистой, без единого пятнышка, сияющей белизной (правда, спина у них темная), крупной чешуей, уплощенными боками и маленьким беззубым или почти беззубым ртом. Перед нерестом сиги не цветут, как другие лососи, только самцы украшают свою серебряную кольчугу «жемчужной сыпью».
В нашей стране обитает множество всяких сигов: речных, озерных и морских проходных. Все они мечут икру в ледяной воде, поздней осенью; чир, например, при температуре, близкой к нулю, когда шуга разгоняет хищников по теплым ямам.
Сиги различаются по строению рта. Бывают с «нижним ртом», когда нёбная челюсть более удлинена (муксун, чир), с «верхним» (ряпушка), а есть сиги, у которых обе челюсти одинаковые и рот посередине рыла (омуль, тугун, пелядь).
Различаются и по контурам тела. У ряпушек и тугуна оно плавно обтекаемое; у муксуна — с горбинкой, как у хариуса; у чира — широкое и угловатое, словно доска. А в Ладожском озере водится даже зобатый сиг — у него грудь вздута грушей.
Вес самых маленьких сигов от 20–30 г (европейская ряпушка, невская «мошкара») до 100 г (тугун или сосьвинская селедка). К самым крупным относится муксун (до 8 кг) и чир (до 16 кг).
Сиги питаются планктоном и донными беспозвоночными, отыскивая их с превеликим искусством. Потому и растут быстро, и мясо у них такое сочное.
Разлученные сестры
Белорыбица и нельма — родные сестры, вероятно они разлучились тысячи лет назад, когда еще бродили по Сибири бесчисленные стада лохматых мамонтов. Нельма осталась среди льдов Северного океана, белорыбица нырнула в голубые волны Каспия, да так и прижилась там, растолстела, раздобрела, жирком налилась, да еще каким! И стали звать ее люди не иначе как белой лебедушкой, белым аистом, белой рыбицей. Никому из «прекрасного семейства» не подарили они столько ласки. Впрочем, и нельму не обижают. Хоть ростом не удалась северная сестрица, но тоже хороша собой.
Один алтайский спиннингист, понимающий толк в сибирской рыбалке, был так очарован стремительными плясками нельмы, ее сверкающими полетами над водой, что даже написал в книге, будто у нельмы такие же красивые губы, как у… женщины.
А полярные геологи любой свой самоцвет отдадут за тающую, словно сахар, струганину из обской нельмы…
Разошлись пути-дорожки родных сестер. Но каждую осень их охватывает смутная тоска, и они «бегут», «бегут» навстречу друг другу — белорыбица на север, нельма на юг, как будто спешат встретиться. Но, увы! Путь «белым лебедушкам» преграждают Уральские горы. Отметав икру в холодных быстринах, они скатываются обратно в море отдыхать и отъедаться, чтобы потом занять свое почетное место среди провесных и копченых балыков.
А нельмы после нереста начинают гоняться за сигами, совершенно не считаясь с родственными чувствами.
Семейство лососевых древнее семейство. Ископаемые предки его найдены в отложениях конца третичной эпохи в Северной Америке, то есть они жили примерно 20–25 миллионов лет назад.
Одни ученые доказывают, что тихоокеанские лососи зародились в северной части Тихого, океана, что сначала они нерестились в устьях рек, а уж потом проникли дальше в верховья. Другие считают, что все лососи — родственники карпообразных рыб, что возникли они в пресных водоемах, а уж к морям приспособились в результате долгой, постепенной эволюции.
И потому мы не можем сказать определенно, кем же являются в родословной почтенного семейства лососевых сибирские таймени: то ли древними предками всех лососей, то ли, наоборот, великорослыми правнуками.
Пока ученые будут восстанавливать историю эволюции лососевых, сибирские таймени могут полностью исчезнуть с лица земли, как исчезают сейчас дунайские лососи, отравляемые нефтью, ядовитыми отбросами заводов, смертоносными смолистыми выделениями сплавляемых деревьев.
На Тынепском перекате
Снова наступила весна и снова меня потянуло в экспедицию к брезентовым палаткам, к дымному походному костру. На этот раз нужно было составить геологическую карту таежных берегов реки Бахты, что течет в Енисей между Нижней и Подкаменной Тунгуской. Я купил себе новый двуручный спиннинг и полрюкзака всевозможных блесен.
…Самолет с трудом сел вблизи устья Тынепа — левого притока Бахты. Двое бородатых мужчин в зеленых брезентовых куртках возбужденно бегали по берегу, приветливо улыбаясь и махая руками. Это были техник-геофизик Василий Купрышкин и рабочий Володя Быстров. Их забросили сюда самолетом еще зимой. Жили они в крохотной бревенчатой избушке, которую построили сами для защиты от медведей. Избушка была без — окон, без дверей. Лазить туда приходилось через крышу. Одним словом, не хватало только курьих ножек.
Они до того обрадовались нам, что никак не могли остановиться от припадка возбужденной говорливости. Рассказывали обо всем: и как избушку чуть не затопила полая вода, и как медведь, поднявшись из берлоги, чуть не распорол когтями все банки со сгущенным молоком, и как стреляли гусей, которых поналетело «видимо-невидимо», и как ловили на самодельные крючки из гвоздей тайменей, с которыми «просто сладу нет».
Володя сказал, что таймени появились в Тынепе 10 июня, неделю спустя после ледохода, и что их «навалом» сейчас на тынепском перекате. Эта весть так взволновала меня, что, если бы не срочные дела по устройству лагеря, я побежал бы на перекат.
Кое-как дождался рассвета. Голова упоительно кружилась от нежных оранжевых красок, мягкими шелковистыми переливами окаймляющих по-весеннему зеленые таежные заросли. Это буйно цвели махровые купальницы.
Река, опаленная зарей, густо дымилась розовым паром. По гулкому шумному перекату среди мутных желтых воли то и дело мелькали, зажигая во мне мучительный азарт, огненные хвосты сильных, мускулистых рыбин.
Первый заброс. Таймень сразу же схватил блесну и оборвал жилку вместе с грузилом. Почувствовав неладное, он сердито крутанул башкой, взвился свечой. Свинцовое грузило, болтающееся на поводке, колотило его по жабрам. Таймень от ярости вышел из себя. Гневно растаращив жабры, оскалив зубы и тряся головой, он сделал подряд штук двенадцать «свечек». О, это было великолепное зрелище! Что может быть для спиннингиста прекрасней свечи тайменя, особенно ранней зарей, когда вода полыхает золотым пламенем!
Моя страсть к тайменьим свечам передалась и геологу Олегу Шулятину, который раньше относился к рыбалке с прохладцей. Первого большого лобана он упустил, потому что слишком погорячился, слишком понадеялся на свою силу. Тогда я показал, как надо действовать при выуживании крупной рыбы. У берега я слегка ткнул тайменя удилищем, тот взвился ракетой.
Следующий раз Олег выполнил советы послушно. Однако выдержки у него все же не хватило. Он, как снежный барс, прыгнул в воду, подмял рыбу под себя.
— Есть! Есть! — заплясал он.
Весь в грязи, промокший, Шулятин гордо улыбался, держа извивающуюся рыбину. Никогда я не видел его таким радостным.
Второго тайменя Олег подвел к берегу хладнокровно, как опытный спиннингист, но, вместо того чтобы вытащить, легонько стеганул его удилищем. Тот взметнулся вверх.
На тынепском перекате однажды произошло необыкновенное сражение.
В том месте, где бурая тынепская вода сливается с зеленоватыми бахтинскими струями, крутится тихими, волнистыми кругами темная глубокая яма — улова.
Однажды ночью нас разбудили гулкие грозовые раскаты. Недалеко от лагеря вспыхнул бурный таежный пожар. О том, что мы попали в беду, нужно было сообщить на базу экспедиции. Но рации у нас не было. Мы с рабочим Вершининым сели верхом на лошадей и сквозь тучи едкого, смолистого дыма поехали к метеостанции, стоявшей у реки Рыбной. Туда тянулась лишь одна прерывистая звериная тропинка вдоль берега.
Я взял с собой спиннинг, чтобы проверить, держутся ли таймени летом на Бахте. На Молчановском пороге бросил блесну в самую быстрину. Рывок был настолько резкий, что я чуть не выронил спиннинг — думал, гигантский таймень. Но это оказалась обыкновенная щука.
Едем дальше. Послышался ухающий шум большого порога. Издали он походил на взъерошенное чудовище, которое распласталось вдоль реки, голову спрятало на дно, а лохматую гриву выставило наружу. Дрожит грива, трясет седыми космами, извивается водопадами. В долеритовых останцах вода со скрежетом вращает круглые булыжники, протачивая глубокие круглые колодцы. И кажется, что скрежещут не булыжники, а чудовище грызет каменистое дно зубами. Появись лодка, оно мигом раздробит ее скалистыми клыками.
И в этом неистовом пороге ловились — как вы думаете, кто? — опять-таки обыкновенные щуки! Те самые щуки, о которых привыкли думать, что они любят только тростниковые озера да тихие, заросшие омуты рек.
Кстати, сибирские рыболовы зовут тайменя еще красной щукой. Академик Л. Берг в своей монографии «Рыбы пресных вод СССР и сопредельных стран» пишет, что сибиряки сравнивают тайменя со щукой якобы потому, что у него низкое удлиненное тело и плоская голова. Нет, совсем не поэтому! А просто потому, что таймень такой же неразборчивый, алчный, прожорливый хищник, как щука. Но внешнему же виду они совершенно непохожи.
Таймень — это прежде всего мощный лобан. Голова у него круглая, короткая. Она действительно сплюснута, но только не с боков, как у щуки, а сверху вниз, как у сома. У щуки же голова вытянута, выражаясь словами Аксакова, «в виде ткацкого челнока».
Даже по глазам их легко отличить. У зеленой хищницы глаза живые, выразительные. Они движутся, косят, следят за рыболовом; у «красного» тайменя глаза неподвижны, выпуклые, глупые — будто стеклянные.
Когда мы пришли к одинокой бревенчатой избушке метеостанции, полил сильный дождь, и пожар погас.
Работник метеостанции Василий Ершов подтвердил мою догадку, что летом в Бахте тайменей не бывает. Я решил, что они скатились в Енисей. Значит, ученые и рыболовы правы: таймени после икрометания уходят в глубокие реки. Значит, больше спиннинг не пригодится, так как верховье Тынепа и его приток Майгушаша, где предстояло работать все лето, слишком мелкие и неприметные водоемы. Лососям, конечно, там делать нечего.
В конце июля наш поисковый отряд двинулся к верховью Тынепа. Я наметил на карте место, где прораб-геолог должен поставить палатки, а сам с Николаем Панкратовичем отправился в маршрут. О тайменях я уже перестал думать.
Николай Панкратович — крепкий шестидесятилетний старик — нанялся в геологическую партию промывальщиком шлихов. Он поехал в экспедицию, чтобы поднакопить деньжат для покупки дачи. Раньше он работал бухгалтером в Красноярске.
Идем, немилосердно печет солнце. Резиновые сапоги накаляются, как в печке. Над тайгой мерцает молочная пелена болотистых испарений. Черными тучами висят комары. Рыжими песчаными вихрями кружатся пауты.
У луговой поймы Тынеп круто повернул в сторону. Там, где он изгибался коленом, в русло реки вклинилась пологая галечная коса, покрытая густыми зарослями водяного вязиля. Она отгораживала от быстрой мелкой реки тихий, травянистый заливчик длиной метров в сто, а шириной метров в тридцать.