Но, главное, объединение позволило деревне приобрести быков и некоторый сельскохозяйственный инвентарь. Организация французских трудящихся «Французская народная помощь» предоставляла кооперативу средства, на которые были куплены несколько плугов. Это было большое подспорье для крестьян.
Председатель показал мне длинную прямую жердь с острой овальной лопаточкой на конце.
— Такой мотыгой и сегодня обрабатываются почти все поля на Мадагаскаре, — пояснил он. — Но много ли ею сделаешь? А плуг умножил наши силы.
Деревня ждала дождей, и полевые работы уже начались. Горбатый бык зебу неторопливо тянул плуг, оставляя позади красную полосу взрезанной земли. Председатель нагнулся, взял в руку комок земли, раздавил. Потом, повернувшись ко мне, сказал:
— Скоро начнем сев. Дожди близко.
Такие кооперативы постепенно становились всё более популярными на Мадагаскаре. Они возникали буквально по всему острову. Какая-то их часть вскоре распадалась, наталкиваясь на различные трудности как экономического, так и административного порядка, но остальные крепли, медленно, но упорно расширяя сферу деятельности.
Деревня буквально с напряжением всех сил рвалась из тенет вековой нужды, и ее величайшая беда была в том, что на острове сохранялось влияние сложившегося еще в колониальные годы своеобразного блока крупных торговых компаний и тысяч мелких посредников — ростовщиков и скупщиков. С помощью хитроумной системы цен они разоряли крестьянина, лишали его средств, необходимых для обновления хозяйства.
Интересные поиски решения проблем деревни мне довелось наблюдать на западном побережье Мадагаскара — в городе Мурундаве.
Трудно сразу определить, в чем секрет обаяния этого тихого, провинциального городка. Он и в бескрайней голубизне Мозамбикского пролива, на берегу которого расположился этот небольшой порт, и в зелени деревьев, окружающих едва ли не каждый дом, и в пестроте цветущих за изгородями кустарников, и в дружественной, спокойной приветливости жителей. На снежно-белых песчаных дюнах, словно большие черные рыбы, лежат узкие рыбацкие лодки — пироги. На улицах мало прохожих и еще меньше машин. Воздух сухой, раскаленный, как редко бывает в приморских африканских городах, обычно душных и влажных. Может быть, именно сухость воздуха делала здесь все краски особенно интенсивными, особенно яркими. А лучи солнца, как в зеркале отражались и в словно лакированной листве кокосовых пальм, и в песках побережья, и в железных крышах невысоких городских домов.
Одной из самых интересных оказалась в Мурундаве встреча с директором местного синдиката коммун. Это был еще молодой, но хорошо знающий свое дело, очень энергичный специалист. Мы встретились в его офисе, одноэтажном здании, занятом административными службами синдиката. Единственным украшением директорского кабинета были многочисленные схемы, диаграммы и карты.
— Что такое наш синдикат? — начал директор свой рассказ. — Проще всего можно определить его как экономическую организацию коммун — низовых органов местного самоуправления области. В отдельности они слабы, но если объединить их ресурсы, подчинить их деятельность единому плану, то тогда, как мы считаем, они могли бы стать рычагом для подъема всей хозяйственной жизни провинции.
— Мы преследовали помимо экономических и социальные цели, — уточнил директор. — Нас беспокоил рост безработицы в Мурундаве. Кроме того, мы хотели облегчить участь крестьян. И в известной степени нам это удалось.
Вместе мы осмотрели мастерские, где синдикат ремонтирует свою технику, цех по сушке земляного ореха, складские помещения, находящиеся в городе магазин и ресторан синдиката, построенные им жилые дома. Директор рассказал также, что вскоре будет закончено сооружение крупной бойни и холодильника. Недалеко от города заложена плантация цитрусовых, которая после завершения всех работ займет площадь в 50 тысяч гектаров.
— Эта плантация будет крупнейшей на острове, а возможно, и на всем Африканском континенте, — с гордостью заметил директор. Одним словом, синдикат действовал энергично, дело велось с размахом. Свыше тысячи человек получили работу после его создания, что для города с сорокатысячным населением, как Мурундава, не мало.
— А каким образом ваша деятельность сказывается на положении в деревне? — спросил я, когда после довольно долгой поездки мы вернулись в директорский кабинет.
Директор подошел к полке, на которой стояли большие стеклянные банки с образцами выращиваемых в округе сельскохозяйственных культур.
Взяв в руки банку, наполненную белыми бобами, он сказал:
— Это капская фасоль. Правительство предоставило нам монополию на ее скупку. Но в то же время мы, конкурируя с частными фирмами, закупаем у крестьян арахис, бобы, различные овощи. Раньше фирмы диктовали крестьянину свои цены, а теперь они вынуждены учитывать цену, которую предлагает синдикат. Мы со своей стороны стремимся к тому, чтобы наша закупочная деятельность не ущемляла интересов земледельца. Очень важна и производственная сторона нашей работы. В различных коммунах мы имеем поля, на которых сами выращиваем те же культуры, что и окрестные деревни, но на основе современных агротехнических методов. Крестьяне наблюдают, учатся, заимствуют.
Было около полудня, когда я вылетел из Мурундавы в Антананариву. Самолет летел невысоко, и было хорошо видно, как менялся сам облик земли там, внизу. Сначала тянулись леса, в зелени которых резко выделялись массивные серые колонны баобабов с голыми, лишенными листвы кронами. Но вот от земли поднялась невысокая гряда красных холмов и лес исчез. Вернее, он оставался только на восточных, открытых влажным, дующим с Индийского океана ветрам склонах. А дальше под крыльями самолета были различимы лишь новые и новые гряды бегущих с севера на юг невысоких гор с лысыми верхушками и разделенных глубокими долинами. Редко-редко мелькали деревушки, и только вблизи столицы стали гуще поселения, вновь появились зеленые оазисы рощ; можно было видеть лоскутки обрабатываемых полей.
Как мне рассказали в столице, во многих провинциях острова создавались синдикаты коммун, вроде того, что я видел в Мурундаве. Их ждал, в сущности, непочатый край работы. Громадные земли лежали заброшенные человеком. Крестьянин с мотыгой не мог их освоить. Может быть, он придет сюда вслед за парой быков, запряженных в плуг?
Специалисты, с которыми я встречался в Антананариву, с горечью говорили о том, как трудно привести в движение скованную традициями, безысходно нищую деревню. Меня убеждали, что у застойности есть своя внутренняя «сила» — инертность огромной людской массы. Орудия труда земледельца были столь архаичны, что не могли обеспечить предпосылок для рывка вперед. С их помощью крестьянину едва удавалось удовлетворить насущнейшие потребности своей семьи.
Известная правда в этих рассуждениях была. Но нельзя забывать и другое — отзывчивость малагасийского земледельца на все то, в чем он видел хотя бы малейшую возможность улучшить свою судьбу. Те же самые люди, которые с раздражением и болью рассуждали об инертности деревни, с гордостью напоминали, что Мадагаскар производит около 60 % мирового сбора ванили. Хотя выращивание этой лианы, сбор и обработка ванильных стручьев требуют огромных затрат ручного труда, ее посадки быстро распространились всюду, где климат и почвы делали эту культуру возможной. Причина? Ваниль обеспечивала более или менее устойчивый доход. История повторилась и с кофе, богатые урожаи которого собираются на восточном побережье острова.
Тяжелый груз
На Мадагаскаре опыт деревни говорил, как мне представлялось, и о важности социально-экономического раскрепощения крестьянства, и о необходимости поддерживать и поощрять его личное стремление к улучшению условий жизни. А в то же время многие из прогрессивных деятелей страны поняли, что, если усилия передовых крестьян останутся разрозненными, эти начинания в конечном счете будут поглощены деревенским морем, как вода песком, не оставив и следа.
Вывод был ясен. Однако когда дело доходило до претворения в жизнь этих общих принципов, часто совершались ошибки. Мне особенно памятен один пример из опыта аграрной политики правительства Республики Мали в 60-е годы.
Деревня малийской саванны принадлежит к числу наиболее отсталых в экономическом отношении в Западной Африке. Давнее равновесие между потребностями человека, его производительными силами и природой было нарушено колониализмом, который внедрил здесь «доходный» земляной орех. Его распространение по саванне постепенно вело к нарушению традиционного в этих местах цикла смены культур на полях, к падению плодородия земель до их полного истощения. Постепенно вырисовывалась угроза катастрофического обнищания крестьянства.
После завоевания независимости правительство страны приняло ряд мер для облегчения крестьянской доли. В частности, деревня была освобождена от многочисленных повинностей, налагаемых прежде старшинами или вождями волостей — кантонов. С крестьянских плеч был снят немалый груз.
Действительно, в былые годы вождь кантона мог требовать, чтобы крестьяне поставляли ему солому и древесину для строительства различных помещений, а также сами отрабатывали определенное количество дней. Кроме того, он взимал с деревень на содержание своего «двора» рис, сорго, миль и другое продовольствие.
Самой ненавистной повинностью была, однако, работа на полях вождя. Она всегда приходилась на время, когда крестьянин и вся его семья были день и ночь заняты на собственной земле. Правда, вождь утверждал, что урожай с его владений используется в общих интересах, но каждому было известно, что дело обстоит несколько иначе. Всю выручку присваивали вождь и его прихлебатели.
В малийской саванне с громадным облегчением встретили известие о ликвидации старых поборов и повинностей. Во многих деревнях устраивались празднества, гриоты слагали песни об этом событии.
Однако новые власти вскоре начали осуществлять замысел, который не только деревенским старикам напомнил о прежних порядках.
Вдохновляемые идеей сохранения традиционной крестьянской общины и различных форм совместного труда, руководители страны выдвинули план создания по деревням так называемых коллективных полей. С помощью их сети в столичных канцеляриях надеялись также дать решающий толчок развитию сельского хозяйства в республике.
Как мне рассказывали, властям на первых порах удалось благодаря прежде всего энтузиазму деревенской молодежи создать сотни общинных полей. Но довольно быстро в этом деле наметился спад. Только постоянный административный нажим предупредил конечный провал всего предприятия.
Крестьяне на понимали, почему в разгар сезона им следовало забрасывать свои наделы и отправляться — иной раз за несколько километров — работать на чужой земле. Правда, им разъясняли, что труд на коллективном поле окупится; ведь урожай пойдет на уплату налогов. Но к этим заверениям опыт заставлял крестьян относиться скептически. Осенью, каким бы ни был обмолот с коллективного поля, налоги все равно приходилось выплачивать сполна.
В конце концов в республике отказались от этой политики.
Несколько иной курс в области сельского хозяйства и переустройства деревни мне пришлось наблюдать в Народной Республике Конго. Политические деятели этой страны понимали, что общинные порядки отнюдь не могут служить фундаментом для обновления конголезской деревни.
…Дорога от Браззавиля к центру богатой сельскохозяйственной области Пул — городу Кинкала идет холмами. За каждым новым поворотом открывалась то бескрайняя панорама уходящих за горизонт возвышенностей с редкими маленькими деревушками и пальмовыми рощами, то прямо к дороге подступали густые купы бамбуковых зарослей, то мы проезжали селения с хаотично разбросанными группами домов. Иные из них были сложены из кирпича и крыты железом, большинство же — глинобитные мазанки под соломой.
Архитектура этих деревень удивительно гармонировала с окружающим пейзажем. Крестьянские дома казались такой же частью природы, как окрестные пальмовые рощи, как зеленые купы бамбука; они словно вырастали из земли, из которой и были сооружены. Рядом с ними немногочисленные современные постройки выглядели чужеродным телом…
В Кинкале я встретился с правительственным комиссаром в области Пул. Этот энергичный, увлеченный своей работой человек много рассказывал мне о жизни области, ее проблемах. Особенно интересным мне показался его рассказ о проводимой в крае политике укрупнения деревень.
— Сопоставьте две цифры — размеров территории и численности населения, — говорил он. — Около миллиона человек живут на площади в 342 тысячи квадратных километров. Плотность населения очень невелика. А это значит, что приходится нести громадные дополнительные расходы на строительство дорог, которые зачастую пересекают совершенно безлюдную местность. Нам трудно охватить школами и больницами редко разбросанные деревни. Возникают и проблемы с закупками продукции крестьянских хозяйств.
Эти соображения выглядели убедительными, хотя одновременно возникала масса вопросов. Как побудить крестьян бросить земли, освоенные десятилетия назад, и перейти на новые, которые потребуют громадного труда, прежде чем их урожайность достигнет необходимого уровня? Не вызовет ли сселение деревень хотя бы временного падения сельскохозяйственного производства области? Как относятся различные группы крестьянства к этой политике? — спрашивал я у правительственного комиссара. Его ответы показали, что взятый правительством молодой республики курс тщательно продуман и осуществляется планомерно, без слепого, административного рвения.
Комиссар рассказывал, что решение о сселении предоставляется самим крестьянам. Администрация со своей стороны занимается созданием центров, которые имели бы воду и электричество, располагали бы школами, больницами, магазинами. Нет сомнения, что среди крестьян возникнет стихийная тяга к переселению поближе к таким центрам. По словам комиссара, работа в этом направлении приобрела немалый размах. Он привел цифры. Так, в районе Кандамба намечалось организовать 11 центров, в районе Кинкалы — 16.
— Мы считаем, — подчеркивал комиссар, — что это позволит крестьянам объединить усилия и легче справиться с трудностями, которые тормозят развитие производительных сил деревни.
Очевиден прогрессивный характер принятого тогда в республике курса на перестройку деревни, причем было ясно, что дело не ограничится чисто экономической областью, а затронет всю совокупность общественных отношений среди крестьянства. В частности, была начата работа по раскрепощению конголезской женщины. Суть этой проблемы хорошо раскрыл репортаж местного журналиста, помещенный на страницах еженедельника «Этумба». Журналист писал:
«Я был свидетелем возмутительной сцены в деревне Тауа, на дороге между Самбити и Муйондзи, где 5 июня происходила большая торговля земляным орехом. Крестьянки выставили перед собой корзины с арахисом и, по мере того как шла продажа, придвигались к весам, у которых стоял скупщик.
Мужчины располагались поблизости от кассы. Один из них с восхищением разглядывал товары, разложенные торговцем, который еще ранним утром приехал в деревню.
— Здравствуй, ты продаешь арахис?
— Я? Я же не женщина! У нас только женщины выращивают и продают арахис. Мы, мужчины, занимаемся кофейными плантациями.
— Что же ты здесь делаешь?
— Я наблюдаю за своими женами и жду их выручку.
— Сколько у тебя жен?
— Две. Моя первая жена уже продала свой урожай sa сорок тысяч франков. На эти деньги я рассчитываю купить радиоприемник и отложить немного на кровельное железо для своего дома.
— А что ты дашь жене?
— Я еще не знаю. Посмотрим, если она не будет шуметь, я подарю ей отрез материи.
— И ты находишь нормальным такую трату денег, которые тебе не принадлежат?
— Я внес за нее высокий выкуп. А почему ты мне задаешь все эти вопросы? Разве у тебя поступают иначе? Что ты пристаешь ко мне, словно полицейский?»