Василий очнулся от тревожной дремоты, услышав рядом возню. Открыл глаза, посмотрел в ту сторону и подумал, что кошмар, преследовавший его во сне, продолжается. Из кустов, сплошной стеной опоясывающей поляну, на него надвигалось какое-то чудище. Точь в точь такое же, как в детских сказках, поведанных когда-то давно бабкой. Он вздрогнул, захотел отодвинуться, но путы не пускали. Чудище вдруг оскалилось, показывая гнилые губы, а потом замычало. Страшно так, протяжно, отчего Василия прошиб холодный пот.
– Господи!!! – пробормотал обреченно. – Настал последний мой час. Спаси и помилуй раба твоего, Василия. Лишь на твою защиту уповаю.
Чудище перестало скалиться, протянуло огромные лапы и стало дергать за веревки, которые держали Василия. И тут, наконец, до боярина дошло.
– Господи, – выдохнул, ужаснувшись и обрадовавшись своей догадке. – Михалко, неужто ты? Как я рад видеть рожу твою немытую! Вот спаситель! Не бросил, значит, хозяина своего. А я-то думал…
Михалко замычал, закивал головой и, вспомнив, наконец, про меч, перерезал путы. Потянул боярина за собой и первым исчез в кустах. Обдирая в кровь лицо и руки об острые шипы, Василий поспешил следом.
Ползли долго, до тех пор, пока стан ногайцев остался далеко позади. Наконец остановились. Василий привалился к дереву, тяжело дыша. Михалко улегся рядом, сжимая в руке меч. Когда немного отдохнули, Василий разлепил глаза, обозрел местность вокруг. Лес окружал их со всех сторон, а беглецы оказались в овраге на дне высохшего ручья.
– Куды теперь?
Михалко вытянул руку в направлении, противоположном тому, куда они ползли.
– Там что, люди?
Михалко кивнул головой.
– А ты отколь знаешь?
Михалко опять замычал, пытаясь что-то объяснить боярину.
– Ладно, что с тебя взять! – Василий махнул рукой. – Освободил, и то ладно. Когда возвернемся обратно – грамоту вольную получишь. И деньгу кое-какую на первое время. Я добро помню… – Василий закашлялся, выплюнул тягучий сгусток крови. Отдышавшись, проговорил: – Торопиться надо. Думается мне, что ногаи задумали что-то недоброе. Когда был у них, видел, что готовятся к чему-то. Хоть и не понимаю их языка, но догадался. Дорогу к селению найдешь?
Михалко почесал грязной пятерней спутанную бороду, неуверенно кивнул.
– Тогда двигаемся далее. – Василий поднялся, погрозив кулаком в сторону леса, проговорил зло: – Я кишки этого хана на кулак намотаю. Долго будет помнить мое унижение. Палец, на коем царский перстень покоится, вместе с башкой отрублю!
Сказав так, пошел следом за Михалко, полностью доверившись его чутью.
* * *
– Беда, хан! Русс пропал. Не иначе как духи леса утащили его с собой. – Начальник сторожевой сотни распластался у ног Каюма.
– Где? – Хан пнул ногой обнаженную голову.
– Там! – Сотник махнул рукой себе за спину.
Хан переступил через лежащего воина, прошел к месту, где содержали пленника. Увидел мертвого воина с перерезанным горлом. От злости у Каюма заходили желваки. Страшно посмотрел на сотника.
– А его, – кивнул на мертвеца, – тоже духи леса зарезали?
Сотник упал на колени, проговорил чуть слышно:
– Прости, недоглядел.
– Ты заслуживаешь смерти. – Хан смерил воина презрительным взглядом. – Ты забыл, что мы находимся в походе и все подчиняемся единому закону и единому богу. Богу войны Сульде. Поэтому ты умрешь.
Каюм шевельнул пальцами, клинок рассек воздух и обезглавленный сотник свалился в траву.
Немного успокоенный хан вернулся в центр становища. «Казнь пойдет на пользу воинам», – подумал, усевшись на седло. Тем злее будут, когда пойдут на штурм города. А русса жаль. Так хотелось преподнести его в дар… Но ничего, боги все решают за нас, значит, так надо было. Если штурм удастся, то там они наберут новых полоняников и вернутся домой героями, о которых еще долго будут слагать легенды.
Когда стало смеркаться, вернулся посланный на разведку воин. Он был в пыли с головы до ног, и только глаза лихорадочно блестели, выдавая нетерпение.
– Какие вести принес своему хану?
– Я исполнил все, что ты велел! – Воин вздохнул, успокаиваясь, и начал рассказывать: – Городок, что лежит перед нами, небольшой и стены в нем невеликие, а местами и худые. Долго я наблюдал, как входили и выходили из него воины и жители. Селян было больше, и я думаю, что людей там немного… – он осекся своей дерзости, взглянул на хана.
– Продолжай! – Каюм сцепил пальцы на животе.
– В город ведут две дороги. Если перекрыть обе, то гарнизону будет некуда деваться. Они окажутся запертыми и легко лягут под наши мечи. – Воин замолчал.
– Сколько воинов ты насчитал у руссов?
– Тридцать десятков, хан. Да жителей десятков пять.
Каюм откинул в сторону валявшиеся под ногами сухие ветки, велел воину:
– Начертай то, что видел.
Воин взял в руки перо с косо притупленным наконечником из тонкого тростника, примерился и начал выводить рисунок. Временами он поднимал глаза к небу, беззвучно шептал, шевеля губами и вспоминая виденное. Каюм внимательно следил. Ни один раз рука у него не дрогнула. Значит, прав оказался хан, выбрав этого востроглазого воина в разведчики. Подметил все точно. Закончив, склонил голову.
– Это все, что я видел.
Каюм задумался. Воинов у руссов меньше, чем у него. Это хорошо. Но они сидят за стенами и много положат его богатырей, прежде чем откроют ворота. Это плохо. У него нет ни приставных лестниц, ни стенобитных орудий, чтоб разломать эти стены. Но у него пять сотен славных бахадуров, озверевших от бездействия и жаждущих крови. Они готовы идти за ним, куда он ни пожелает. Это хорошо. Тогда надо брать хитростью. В этом – единственная его удача.
Прервав размышления, Каюм велел сторожевому воину подозвать сотников. Когда все собрались, он встал, обошел место, где был начертан рисунок.
– Сегодня на рассвете мы пойдем на приступ крепости руссов. Взяв ее, вернемся домой еще с одной победой и полными сумами золота.
Сотники заулыбались. Бездействие утомило всех настолько, что они не могли дождаться, когда опять окажутся на боевом коне с мечом в руке. Каюм на это и рассчитывал. Он поднял руку.
– Ты, мой храбрый Абубекир, со своей сотней перережешь вот эту дорогу… – Суковатая палка упала позади рисунка. – А ты, Баубек, встанешь вот здесь… – Острая ветка прочертила черту на песке. – Руссы будут заперты, словно в мешке. Вы начнете закидывать их горящими стрелами. И тогда я, во главе трех сотен, пойду на штурм. Я думаю, долго они не продержатся, и через малое время мы отпразднуем победу. Выступаем на рассвете, когда сон у руссов будет наиболее крепок. Готовьте воинов. Боги не оставят нас.
* * *
Боярин Василий вместе с Михалко долго пробирались окольными тропами, прежде чем выбрались на проезжую дорогу. Василий совершенно потерял ориентацию, в которую сторону идти.
– Где городок тот? – спросил у немого.
Михалко, недолго думая, махнул рукой.
– Ну, веди тогда. Нечего тут стоять.
Сил у обоих оставалось чуть и, если бы не близкая опасность, то легли бы прямо тут, у дороги, и заснули, позабыв обо всем. Но шли, стараясь быстрее достичь городских стен.
До рассвета оставалось совсем немного, когда вдали замаячили городские стены. Михалко, а за ним и Василий прибавили шагу. Вскоре уперлись в ворота.
Крепость эта была построена давно, минуло тому уже почти пять десятков лет. Одолели о ту пору степняки, вот и повелел Великий князь Василий Темный, прадед нынешнего царя, построить такие малые крепостцы на всей протяженности границы с Дикой степью. Возвели их быстро и в каждой посадили крепкий гарнизон, да головастого воеводу поставили во главе. Время шло, Московское княжество набирало силу и крепло. Менялись государи, и про крепостцы эти стали забывать. Не до них было, других дел в государстве хватало. Да и степняки вроде поутихли.
Воинов в гарнизонах менять перестали, да и сама крепость начала приходить в упадок. Прохудились стены, обвисли ворота, ров, когда-то опоясывающий стены, почти доверху заполнился разным мусором. Воеводы, должные следить за порядком и надежностью городских стен, давно на все рукой махнули и чувствовали себя здесь, на краю Руси, удельными князьями. Воины и немногочисленные жители за столько времени прикипели к этому месту, обзавелись семьями, дети пошли, затем внуки. Так и жили, с божьей помощью обороняясь от иногда случавшихся набегов. Да и сами делали вылазки в Степь, тревожили ханские юрты.
Нынешний воевода, Тарас Петрович Новосильцев, мало чем отличался от предыдущих. Сам в степь не выезжал, только иногда посылал туда малые отряды. Да не просто так, а с умыслом. Сходит такой отряд в набег, пограбит кочевья, а из всего привезенного добра воевода требовал себе десятину. И отдавали, потому как деваться было некуда. Все знали, что воевода здесь царь и бог. Потому богател Тарас Петрович с каждым годом все сильнее, нисколько не заботясь о возведении новых стен взамен старых или ином каком обустройстве крепости.
Воевода почивал, досматривая сладкие сновиденья, когда сон его был неожиданно прерван. Дворовый холоп Лукьяшка долго отнекивался, но начальник воротной стражи был столь настойчив, что Лукьяшка перекрестился, приоткрыл дверь в опочивальню воеводы и протиснулся вовнутрь.
– Батюшка! – Слуга тронул воеводу за плечо. – Батюшка, проснись! Худые вести от воротного стража.
– Что? – Воевода открыл глаза, уставился на холопа. – Тебе чего?
– Плохие вести, говорю, от стражи воротной. Я уж так и эдак, а он все не отстает. Прям как банный лист, прости Господи. Буди, говорит, воеводу, вести срочные… Я и решился.
– Какие могут быть вести в такую пору? Ведь ночь еще, – проворчал воевода, зевнув так, что щелкнули скулы.
– Прикажешь возвернуть его? Так я мигом.
– Погодь. Скажи, что выйду вскоре. Пусть дожидает.
Тарас Петрович, кряхтя, слез с кровати, потянулся.
Нехотя натянул порты[13], рубаху, сверху накинул теплый зипун. Хоть и стояло лето на дворе, но за ночь палаты выстыли, а протапливать воевода запретил. Нечего зря добро расходовать.
Начальник воротной стражи уже дожидался, переминаясь с ноги на ногу. Воевода сел на скамью, налил себе квасу, медленно выпил и только после этого обратил взор на стражника.
– Ну, рассказывай. Чего у вас там стряслось?
– Худые вести, воевода. Постучались нонче два человека в ворота. Мы вначале не хотели их пущать, но, когда услышали, о чем они бают – впустили. А говорят они, что сбежали из ногайского плена. Сами ногаи идут из глубин Руси и пробиваются к себе в степь. Числом их не менее пятисот. Так вот, поведали они, что хотят те ногаи крепость нашу взять, пограбить и сжечь дотла.
От таких вестей воевода вздрогнул и покрылся холодной испариной.
– А не брешут они? Может, подосланы кем? – спросил на всякий случай, хотя сам сразу поверил. Оттого и тоскливо стало на душе у воеводы. Сразу пришли на ум стены, требующие ремонта, воины, за годы бездействия превратившиеся в сброд. Но воевода Тарас Петрович хоть и обрюзг от беззаботной жизни, но ум имел острый, сметливый. Понял он, что, если случится набег, то помощи ждать неоткуда. Рассчитывать надо только на себя. Ежели, спаси Господь, ворвутся нехристи за городские стены, тогда перережут всех, от мала до велика. О том воевода знал точно.
– Ты вот что, Михей, – вспомнил воевода имя воина. – Найди самого толкового воина и пошли разведать, что там да как. Да чтобы не тянул. Как вызнает все, вмиг обратно возвернулся. А сам втихую поднимай воинов. Да тихо мне, без шума! А то шкуру спущу. Тех из селян, кто нынче в крепости оказался, тож вооружи.
– И холопьев тоже? – вставил Михей.
– Я сказал – всех! – прикрикнул воевода. – Ежели ногаи кинутся на стены, каждый человек на счету будет. Понимать должен, не малец чай… – Воевода помолчал. – Проведи-ка меня к тем двоим, что вести недобрые принесли. Где они?
– Тут, в сенях дожидаются.
– Тогда зови сюда. А сам сполняй, что я тебе поручил. Да поспешай!
Василия, а за ним и Михалко, провели к воеводе.
– Вы кто такие будете? Говорят, из плена ногайского сбегли? Правда то?
– Правда, воевода.
– Как звать вас?
– Я – боярин Василий из рода Колычевых. Вотчина наша в Борисов-граде, городок такой есть у реки Сулы. Выехал я из Москвы с небольшим отрядом, да нарвался на ногаев. Они всех моих людей порубили, а меня в плен взяли. Если бы не холоп мой, – Василий кивнул в сторону Михалко, – сгинул бы я, а так стою перед тобой.
– Откуда ведаешь, что ногаи напасть на нас собираются?
– Сам видел, как они готовятся к чему-то. Да и разговор слышал. Хоть и не разумею их языка, но несколько слов уловил. Из них и понял я, что собираются они крепость эту на щит взять. Поэтому, как освободился, сразу сюда кинулся. Тебя чтоб предупредить и не дать пролиться крови православной.
– А ты что скажешь? – Тарас Петрович обратил взор на Михалко.
– Ничего он тебе не скажет, воевода. Немой он. От рождения.
– Чудны дела твои, Господи. Боярин, больше похожий на оборванца, и его холоп, который к тому же немой.
– В том не наша вина! – Василий сверкнул недовольным взглядом.
– Ладно… – Воевода положил ладонь на стол. – Ждем вестей. Если подтвердится сказанное тобой, благодарность получишь от всего нашего воинства, что предупредил вовремя. Если лжешь и выгоду свою тайную имеешь – умрешь. Ты и холоп твой.
Василий подумал, сколько раз за последние дни слышал он подобное. А вот, поди ж ты, жив пока. Значит, оберегает его десница небесная.
В горницу протиснулся седовласый воин.
– Воевода, посланец прибыл.
– Зови.
Вошел невысокий воин в холщовой рубахе да штанах, заправленных в высокие лапти.
– Что вызнал?
– Видел много конных. Верстах в двух от города, за большой балкой. Не менее полутыщи. Подобрался близко, сколь было возможно. Речь не наша, судя по всему басурманская.
– Скоро кинутся?
– Не знаю, воевода. Но готовятся споро. Я их на малое время только и обогнал. Поспешать надо.
– О том и сам ведаю… – Воевода прошелся по горнице, остановился напротив Василия с Михалко. – Значит, правда то. Ну, что ж, тебе, боярин и быть на стенах, в первых рядах. Да холопа своего возьми. Он один против десятерых выстоит, вон, жлобина какой, да и ликом страшен, как нечистая сила. – Воевода оборотился в красный угол, низко поклонился, трижды осенил себя крестом. – Пресвятая Богородица, заступница небесная! Помоги выстоять против супостата и злыдня! Не оставь нас в час суровый и тяжкий!
Кончив молиться, воевода обратился ко всем, кто присутствовал:
– С Богом, други. Авось, оборонимся от супостата.
– Дозволь спросить, воевода! – Василий выступил вперед.
– Спрашивай. Да не тяни.
– Как думаешь оборону держать?
– Будем стоять, пока силы хватит, а там как Бог даст.
– Изрубят нас ногаи. Больше их, считай, аж в два раза. А у тебя воинов если сотни полторы наберется, и то хорошо. Остальные холопы да мужичье неотесанное. С ними много не навоюешь.
– Сам знаю! – Воевода тяжело опустился на скамью, вздохнул. – Но помощи нам ждать неоткуда, своими силами обороняться надо.
– Надо взять ногаев хитростью.
– Это как? – Воевода вскинул голову, в глазах вспыхнула надежда.
– Впустим их в крепость и здесь всех перемелем. Они конные – набьются, что огурцы в кадке. Не продохнуть им здесь будет в тесноте такой. А люди твои в это время со стен разить их будут. А чтоб не выскочили нехристи обратно, ворота завалить надобно.
– Сдурел, боярин? Или ногаи в неволе тебе вообще разум отшибли? Где это видано – впустить ворога к себе домой?
– По-другому никак, воевода! – Василий скрыл обиду, обозвав про себя воеводу старым дураком. – Сам помысли – долго ли ты выстоишь против полутыщи озверевших ордынцев? И часа не пройдет, как они подпалят крепость со всех сторон и сварят вас живьем, словно раков в котле. Решайся, воевода! Один шанс у нас, более выхода нету.
– А ну как, не сдюжим мы с ними? Тогда как?
– А если не сдюжим, то и горевать будет некому. Все поляжем.
Воевода в сомнении покачал головой, грузно встал, прошелся по горнице, прикидывая и так, и этак. По всему выходило, что прав этот пришлый боярин. Вот свалилось-то несчастье на его седую голову! Откуда принесла нелегкая этих басурман? Не могли стороной обойти, нехристи?
– Уговорил, боярин, – наконец решился Тарас Петрович. – Сделаем так, как ты сказал. Авось и удастся хитрость эта.