— А потом мы посмотрим, удастся ли нам убить их, — закончила Гуннхильд.
XVII
Гуннхильд отлично знала, что в том, что она наговорила о Вуокко и Аймо, было очень много преувеличений и даже просто выдумок. Но она желала, чтобы эти воины захотели напасть на колдунов, но все же действовали при этом без опрометчивости. А вдруг колдуны и впрямь могли замораживать людей взглядом и создавать чудовищные видения, которые сломили бы смелость самого доблестного мужчины. Они могли и не убивать, а сохранить Торольву жизнь, но сделать так, чтобы тот сказал Эйрику, что не нашел здесь ничего, достойного внимания. Она была полностью уверена лишь в том, что по доброй воле они не позволят ему увезти свою ученицу. А когда прибудет Ольв, они скажут, что запретили ей отплыть на этих кораблях ради ее же блага, так как видели, что ее ожидало несчастье. И, возможно, так оно и есть. А что, если колдуны, обезумев от ярости из-за ее отъезда, вызовут шторм, который погубит мореплавателей?
Так что им следовало умереть.
В дни, прошедшие после ее странствия по небу, она постоянно думала о том, как ей поступить, так что, встретившись с викингами, не колебалась. Прошлой ночью она во сне целовала Эйрика, испытывая пронизывающий трепет, словно от ледяной воды, и поняла, что ее заклинания действуют и он уже совсем рядом. Этим утром она говорила с финнами особенно ласково. Они просто истерзали себя, сказала она, и им необходимо как следует выспаться. Если бы они застрелили какую-нибудь жирную дичь, например несколько куропаток, дикого оленя, молодого тюленя — такие охотники, как они, смогут без труда найти добычу, как бы мало дичи ни было в округе, — то вкусная пища помогла бы им обрести умиротворение. Хотя колдуны чувствовали себя усталыми, они, конечно, не устояли перед ее просьбами и побрели в лес.
Но могли вернуться в любой момент.
— Пойдемте! — Гуннхильд подвела Торольва и его спутников к занавеске из шкур и отодвинула ее. — Встаньте позади. Не говорите ни слова, не кашляйте, не чихайте, а не то вам конец. Ждите и слушайте.
— Ты что-то слишком уж торопишься, — повернулся к ней Торольв.
Она топнула ногой.
— Мне приходится торопиться! И вам тоже. Ждите, слушайте и поймете, права я или нет.
— А не лучше ли нам убраться отсюда? — явно пересилив себя, сказал один из воинов.
Гуннхильд взглянула в глаза Торольву и улыбнулась. В том сразу же прибавилось решительности.
— Нет, — ответил он, — посмотрим на них. Женщина не убегает. Неужели мы окажемся трусливее, чем она?
Пристыженные воины последовали за ним.
Тем не менее он оставил занавес открытым и наблюдал за тем, что делала Гуннхильд. А она взяла кожаный мешок и выскользнула за дверь.
Небо было почти черным. Порой лучи низкого солнца прорывались между облаками, окрашивая все в цвет меди. Ветер выл, верхушки елей и сосен жалобно стонали. Воздух, обтекавший девушку, был холодным и плотным, как река, вытекающая из-под ледника. Гуннхильд запела и принялась разбрасывать золу из мешка перед входом и по полу в доме.
Едва успев закончить, сказала она:
— Они идут!
Торольв опустил занавеску.
Через внутреннюю дверь пролезли Аймо и Вуокко. К их спинам были приторочены части туши годовалого оленя. Руки были перемазаны в крови: они освежевали и разделали добычу на месте.
Гуннхильд рассмеялась:
— Приветствую вас дома. Вы вернулись слишком быстро: я не успела закончить уборку до вашего возвращения.
А волшебники застыли на месте, оглядывая дом.
— Кто здесь был? — спросил Вуокко.
— Никого, конечно.
— Это странно, — сказал Аймо. — Мы нашли поблизости человеческие следы, пошли по ним, но потом они исчезли.
Оба сильно устали и потому не могли как следует соображать.
— Ну, — со скукой в голосе предположила Гуннхильд, — возможно, кто-то проходил неподалеку, но не посмел подойти поближе и ушел той же дорогой. Я-то никого не видела, так как оставалась в доме. Завтра вы сможете найти его, если захотите.
Вуокко решил, что дело и впрямь не стоит дальнейшего обсуждения.
— Лучше посмотри, что мы принесли. Мы освежевали оленя на месте, чтобы тебе не пришлось с ним здесь возиться.
«К тому же так вам было легче тащить его», — подумала Гуннхильд.
— Спасибо, спасибо вам. Мастера, я знаю, что часто вела себя упрямо, и сожалею об этом, но… пусть между нами больше не будет недоразумений.
Аймо обрадовался:
— Твои сородичи стали бы по этому поводу пить и пили бы до тех пор, пока не напились бы допьяна и начали драться между собой. А мы лучше как следует поедим.
Финны сгрузили наземь свою ношу и разожгли огонь в очаге. Тусклый свет заиграл на облаках дыма, которые метались по дому, прежде чем найти отверстие, за которым выл и свистел ветер. Гуннхильд подметала пол. Зола, которую она рассыпала снаружи, была тонкой, как мельчайшая пыль, и надежно скрывала любые следы. Чтобы заметить, их нужно было бы специально искать, но колдуны были слишком взволнованы ее словами, чтобы подумать об этом. А затем Гуннхильд своей метлой уничтожила мельчайшие следы чужого присутствия. Финны тем временем порезали мясо, как хотели. Вода в котле — она всегда оставалась теплой, — уже закипела. Большую часть мяса шаманы бросили варить, а самые нежные куски насадили на прутья и уложили над огнем, чтобы пожарить. Заполнивший помещение запах развеял у волшебников последние подозрения.
Гуннхильд тем временем принялась молча стелить шкуры на широкую земляную скамью, готовя постель на троих.
— Давай поедим, — предложил Вуокко. — Я голоден, как волк.
— Опасное слово, — одернул его Аймо. — Поблизости могут оказаться злые духи. Что, если они услышат?
Гуннхильд вновь подошла к финнам.
— А что они смогут сделать, когда вы оба здесь? — весело спросила она. — Только завывать за дверью.
Все трое сидели рядом. Почти не разговаривая, они покрошили куски мяса в мисках, каждый взял свою на колени и принялся пальцами выбирать куски. Мужчины были слишком утомлены, ну а женщину занимали собственные мысли.
— Вымою все завтра, — пробормотала она, когда они наелись. — Сейчас вам гораздо важнее как следует отдохнуть. Наши животы полны, дом теплый, а снаружи темно, как ночью.
— Можно попробовать, — хрипло отозвался Аймо, — хотя против такой бессонницы, как у меня, ничего не может помочь. — Грибы предназначались только для колдовских дел: путешествий души, прозрения будущего и общения с Силами.
— А мне кажется, что-нибудь можно придумать, — ответила Гуннхильд. — Пойдемте, мы ляжем вместе, и я успокою вас.
У Вуокко отвисла челюсть.
— Ты… ляжешь… ляжешь рядом со мною?
— Рядом с нами обоими? — недоверчиво спросил Аймо.
На вымазанных сажей и жиром щеках Вуокко блеснули две или три слезинки.
— Я почти потерял надежду, — прошептал он. — Гуннхильд, но почему?
Она поднялась со своего табурета.
— Я была к вам менее добра, чем вы ко мне, — сказала она. — Я хочу это исправить.
— Ты будешь держать себя в руках! — потребовал Аймо у своего родственника.
— И ты тоже! — огрызнулся Вуокко.
— Я хочу только одного: чтобы вы заснули, — вмешалась Гуннхильд. Она направилась к ложу, а финны поплелись за нею.
Она вытянулась в середине.
— Ложитесь по бокам от меня, — предложила она. Волшебники послушались. Гуннхильд подложила руки под головы обоим. — Спите, — пропела она. — Спите крепко, спите долго.
Волшебники, словно усталые дети, прижались к ней и закрыли глаза. В очаге вздыхал горящий торф. Бесформенные тени метались по углам и скапливались в углах. Вокруг гаммы бушевал ветер. Он продирался сквозь ветви с шумом, похожим на рокот прибоя. Гуннхильд ждала. Вскоре она почувствовала, что дыхание мужчин сделалось ровным и спокойным.
Не дожидаясь, пока ее руки занемеют под тяжестью голов, она осторожно высвободила их. Аймо пошевелился. У Вуокко вырвалось невнятное рыдание. Девушка замерла в неподвижности. Колдуны вновь погрузились в сон.
Она выжидала еще некоторое время — ей оно показалось бесконечным. Наконец села, взяла мужчин за плечи, легонько встряхнула. Финны не пошевелились. Она поднялась и встала между ними на колени. Почти беззвучно, одними губами, напевая заклинание, она приподняла сначала голову Вуокко… опустила на место… затем проделала то же самое с Аймо. Оба продолжали крепко спать. Возможно, ей не были нужны даже заклинания.
«Пора!» — подумала она, подавив внутреннюю дрожь.
На колышках, вбитых в стену, висели два больших мешка из тюленьей шкуры с завязками. В них упаковывали вещи, когда нужно было возить их на санях. Гуннхильд осторожно сняла мешки, поочередно, один за другим, и некоторое время стояла неподвижно, глядя на спящих. Ее план был смертельно опасен. Как бы ей хотелось, чтобы норвежцы могли ей помочь, но прикосновение незнакомого человека могло сразу разбудить финнов, а, открыв глаза, они сразу же призовут своих богов, и воины окажутся жертвой черного колдовства. Она стиснула зубы, повесила мешки на шею, проползла на коленях по ложу и остановилась позади головы Аймо.
Опираясь на стену, она снова начала приподнимать его, пока колдун не оказался в полусидячем положении; она подпирала его коленом. Аймо пошевелился, глотнул ртом воздух. Торопясь покончить с делом прежде, чем рассеется окутывавший колдуна туман дремоты, она накинула мешок ему на голову, опустила до локтей, натянула шнур и туго завязала за спиной. Аймо задергался, послышался приглушенный нечленораздельный крик. Вуокко сел, ничего не понимая спросонок. Она тут же набросила ему на голову второй мешок.
— Гуннхильд! — услышала она. — Гуннхильд!
Она соскочила на пол. Колдуны, ослепленные и напуганные, ткнулись друг в друга головами. Впрочем, для того чтобы подняться на ноги и освободиться, им хватило бы нескольких мгновений.
— Торольв! — крикнула она.
Норвежцы выскочили из-за занавески. Меч Торольва просвистел в воздухе и, глухо чавкнув, врезался в шею Вуокко. Двое других вонзили копья в Аймо. Третий немного замешкался, а увидев, что оба колдуна убиты, осенил себя крестом.
Хлынула кровь, пролилась на пол… Вспышки огня окрашивали ее ярко-алым. Затем по помещению разлилось резкое зловоние: убитые выпустили наружу то, что находилось у них в кишках. Ну и что, Гуннхильд уже не раз приходилось видеть, как режут животных и даже людей, — когда были убиты напавшие на нее разбойники.
Она почувствовала легкость в теле, у нее закружилась голова, и она чуть не упала. Торольв поддержал ее под руку.
— С тобой все в порядке, Гуннхильд Эзурардоттир? — донеслось до нее, как будто издалека.
В душе у нее звучала песня победы.
— Да, — с громким смехом ответила она. — Это было прекрасно сделано, Торольв Скаллагримсон.
— Нам досталось совсем немного работы. Это ты была смелее всех. — Он повернулся к спутникам. — Уберите отсюда трупы.
Они подчинились, держа тела так, что почти вся кровь стекала в мешки. Торольв вытер меч об овчину и вложил его в ножны. Затем он посмотрел в глаза Гуннхильд.
— Что ты собираешься делать дальше?
— Если ваш вождь Эйрик Харальдсон согласится доставить меня домой, я буду благодарна ему, — ответила она. — И мой отец тоже.
Он усмехнулся:
— Мне кажется, что скоро у самого Эйрика появятся причины для того, чтобы быть благодарным.
Она подошла к нему вплотную и взяла обе его руки в свои ладони.
— Но ты, Торольв, мой истинный друг, — негромко произнесла она. — И ни один человек на свете никогда не сможет разрушить нашу дружбу.
Воины оставили обе двери открытыми. Внезапно снаружи сверкнула молния, озарив комнату бело-голубым светом. Почти сразу же раздался оглушительный раскат грома, сотрясший тела людей. Водопадом хлынул дождь. По земле застучали огромные градины. Ослепительные молнии вспыхивали одна за другой, гром грохотал почти непрерывно. В промежутках между вспышками и мужчина и женщина ощущали себя ослепшими.
Внутрь протиснулись промокшие насквозь воины. Они закрыли двери, и сразу стало тише. Тот, который крестился, дрожал всем телом.
— Так рано гроз не бывает, — сказал он.
— Мы разбудили финских троллей, — предположил другой.
— Это Тор гонит их прочь, — решительно заметил третий.
Торольв потянулся всем телом и рассмеялся:
— Так или иначе, но мы невредимы, скажете, нет? Пусть даже нам придется провести здесь ночь — все мы бывали в местах похуже. Прикройте чем-нибудь кровь — возьмите одежду из короба — и принимайтесь готовить мясо. Мой живот уже прилип к хребту. И вы, парни, наверно, должны чувствовать то же самое.
Он прекрасен, думала Гуннхильд. Вряд ли она могла бы найти мужчину лучше — за исключением Эйрика.
Так незаметно прошло время, пока всех не начало клонить ко сну. Хотя в гамме не было ни меда, ни вина, все время шел оживленный разговор. Избавившись от страха, мужчины принялись рассказывать о своих походах и хвастаться перед молодой красавицей. Она же сообщила им ровно столько, сколько сочла нужным.
— Я вовсе не ведьма и никогда не хотела ею быть, — сказала она. — Я приехала сюда, чтобы узнать то, что может быть полезно нашему народу: как лечить, предотвращать опасности, предвидеть будущее. К тому же, если мы сами будем знать то, что известно финнам, нам будет легче вести с ними дела.
— Очень может быть, что им ведомо меньше, чем о них думают, — заметил Торольв. — Иначе как эти двое могли оказаться настолько беспомощными? А ты ловко обманула их, Гуннхильд.
Она кивнула:
— Я научилась нескольким полезным вещам. Но дело не только в том, что их жизнь была посвящена злу; они вожделели меня. — Она вскинула голову. — За это я должна была отомстить. — И поспешно добавила: — Нет-нет, им не удалось добиться того, к чему они стремились.
Торольв хохотнул:
— Я дрался во многих сражениях, но никогда не рискнул бы пытаться взять тебя силой, Гуннхильд.
Буря улеглась к полуночи. Утро оказалось спокойным и солнечным. Торольв приказал одному из своих спутников дойти до кораблей и передать Эйрику его просьбу: подвести суда поближе. Он и оставшиеся двое упаковали то, что Гуннхильд решила взять с собой, и отнесли на берег. Она же, оставшись одна в гамме, вымылась как могла и облачилась в лучшие имевшиеся у нее одежды. Когда корабли подошли к тому берегу, на который она сошла почти год тому назад, Гуннхильд уже встречала их, сияя, как молодое солнце.
XVIII
Гулявшие над морем свистящие ветра подгоняли корабли, и они ходко бежали на раздутых парусах по серым, зеленым или покрытым пеной волнам к юго-западу. Море грохотало. Носы драккаров то задирались к небу, то устремлялись в очередную пропасть между валами. Рангоут скрипел, снасти, сплетенные из тонких ремней из моржовой кожи, звонко пели, натягиваясь. Иногда форштевень утыкался прямо в водяную стену; вздымалась пена, волна обрушивалась внутрь, и люди принимались торопливо вычерпывать воду. Весла были привязаны к креплениям, и моряки, за исключением кормчего да нескольких вахтенных, каждый на свой лад коротали досуг. Одни валялись на шкурах, покрывавших груды добычи, другие сидели на принайтовленных к днищу сундуках, которые использовались гребцами вместо скамеек. Ни под носовым, ни под кормовым палубным настилом нельзя было выделить никакого помещения: все было переполнено продовольствием, бочонками с водой, снаряжением и, главным образом, богатой награбленной добычей.
Гуннхильд стояла у подветренного борта переднего корабля возле носовой палубы. Голову дракона сняли с форштевня, поскольку корабли уже неслись мимо дружественных берегов и негоже было пугать духов этих земель, зато парус щеголял яркими полосами из-под натянутой спереди сети, служившей для укрепления ткани. Девушка была одета в плащ с капюшоном; одной рукой она держалась за фальшборт. На губах она ощущала резкий вкус морской соли. Щуря глаза от яркого морского света, она внимательно рассматривала недальний берег.
В ясном небе белыми бликами сверкали чайки, черными пятнами выделялись бакланы. Солнце клонилось к западу, и все предметы отбрасывали длинные тени. Одна из них помогла обнаружить притаившийся на фоне материка примерно в миле по левому борту большой остров из той цепи, вдоль которой пролегал путь. Снежные пятна пестрили его вершину, но у подножия уже пробивалась первая слабая зелень. О берег разбивался прибой.