Ее сердце подпрыгнуло в груди. Эйрик подошел сзади и остановился возле нее.
Подняв глаза, она увидела, что его лицо расплылось в улыбке. Такое бывало нечасто.
— Отличная погода сегодня, — сказал он. — Но нам еще придется побороться со встречным ветром, прежде чем мы попадем домой.
— Я жду этого. Надеюсь, конечно, что такие слова не окажутся дурной приметой, — откликнулась Гуннхильд. — Это должно быть очень впечатляюще.
Эйрик рассмеялся.
— Тебе не придется ворочать веслом или вычерпывать воду ковшом! — Его голос смягчился. — Однако это говорит о твоей выносливости. Немногим женщинам нравится плавать по морю.
Она немного помолчала, прежде чем ответить.
— Это лучшее из всего, что я знаю. Я была бы согласна провести в море большую часть своей жизни.
Ее собеседник вскинул выцветшие почти добела брови.
— Почему же ты так думаешь?
Девушка поглядела вдаль.
— Я это чувствую. Сама не знаю, почему. Но это чувство то и дело возникает у меня.
Эйрик с высоты своего роста заглянул Гуннхильд в лицо.
— Возможно, ты слишком долго прожила, окруженная колдовством, — медленно проговорил он.
Она ответила ему самой лучезарной из всех своих улыбок.
— Но ведь ты везешь меня домой, к моему народу… Нет, я уже среди него.
Эйрик смутился, как будто эти слова застигли его врасплох, послюнявил палец и поднял его над головой, пробуя ветер.
— Скоро мы должны изменить курс, чтобы прийти на ту стоянку, которую я наметил для этой ночи.
— А разве еще не слишком рано?
— Поблизости нет другой такой же безопасной бухты с удобным подходом.
— Неужели вы высаживались бы на берег каждую ночь, если бы с вами не было меня? — спросила Гуннхильд.
— Скорее всего, нет.
— Ты очень добр. — Здесь она нисколько не покривила душою.
Полностью приспособиться к жизни на корабле Гуннхильд так и не смогла. И, хотя ей и приходилось справлять на корабле малую нужду — юбки надежно прикрывали горшок, которым она пользовалась, — но она не знала, смогла бы выдержать необходимость подтираться, выставив голый зад за борт, как это делали моряки. Они нисколько не стеснялись отправлять свои естественные надобности, а сама она, не подавая, конечно, виду, с удовольствием наблюдала исподтишка, как мужчины снимали штаны. Но ведь она-то была высокородной дамой!
Эйрик снова улыбнулся:
— Мне некуда спешить, когда ты находишься на борту моего корабля.
— Но ведь ты погостишь в Ульвгарде, правда? — поспешно спросила Гуннхильд.
— Гм. — Эйрик погладил коротко и аккуратно подстриженную бороду. — Мне будет трудно уехать оттуда, если ты не отправишься со мной.
Она чуть не закричала от заполнившего все ее существо счастья. Весь окружающий мир закачался. Это было именно то, к чему она стремилась всем сердцем, на что были направлены все большие и маленькие хитрости, до которых она была в состоянии додуматься.
Она сдержалась. Теперь ей предстояло поставить всю свою прошлую и будущую жизнь против всего золота, которое, как она слышала, добывали в реке Рейн, где-то далеко на юге.
— Я хочу сказать…
Гуннхильд слышала, что Эйрик говорил искренне, и перебила его, несмотря на то что у нее перехватило дух:
— Ты хочешь взять меня в жены?
Он был явно ошеломлен.
— Ну…
— Мой отец с радостью дал бы свое согласие.
Эйрик перевел взгляд на морской простор.
— Конечно, он хёвдинг только по названию, — продолжала атаку Гуннхильд, — но он самый влиятельный человек в северном Хологаланне. Полезный союзник.
Эйрик несколько натянуто кивнул.
Гуннхильд вздохнула:
— Наверно, я слишком тороплюсь? Прости меня. — На ее лице появилось строгое выражение. — Я скажу только одно: я никогда не стану ничьей наложницей. Даже твоей, Эйрик Харальдсон.
Он нахмурился:
— Ты разговариваешь слишком смело для женщины, оказавшейся в одиночестве среди викингов.
Гуннхильд тут же смягчилась:
— Я была бы расстроена, если бы чем-то оскорбила тебя. Но ты сможешь убедиться, что моя любовь стоит того, чтобы ею обладать.
Эйрик широко улыбнулся:
— И, конечно, твоя ненависть стоит того, чтобы ее стоило избегать. Думаю, что она стоит человеческой жизни. Мне нравится твоя душа, Гуннхильд. Ты похожа на меня. — Он наклонился поближе к ней. — К тому же ты прекрасна, остроумна в разговоре… — Решение он принял, как всегда, моментально: — Из тебя получится наилучшая жена для короля.
А она продолжала загонять его, как волки загоняют могучего зубра:
— Среди прочих?
Эрик звонко рассмеялся.
— В отличие от моего отца у меня пока что нет ни одной. Ты будешь первой.
И последней, подумала она, если она и впрямь станет его женой.
Она никогда не допустит и того, чтобы в его постели оказалась хоть одна женщина, которая могла бы что-то значить для него. У такой могли бы родиться сыновья, которые будут представлять угрозу для ее сыновей.
XIX
Эйрик так и не завернул в Ульвгард, а направился в одно из своих владений, расположенное на юге Хологаланна, взяв Гуннхильд с собой. Однако он отправил туда один из своих кораблей, чтобы сообщить Эзуру Сивобородому о своем намерении и пригласить его на свадебный пир. Высадившись на берег, он поселил Гуннхильд у одного из живших по соседству зажиточных бондов; впрочем, она часто бывала у него в длинном доме. А Эйрик сразу же приказал своим домашним слугам и пастухам заняться подготовкой к пиру. Он был не из тех людей, которые могут мириться с тем, что выполнение их желаний задерживается.
Извещены были все, о ком стоило вспоминать. Вскоре явился Эзур со всей своей дружиной. Были с ним и братья Гуннхильд — Ольв Корабельщик и Эйвинд Хвастун. Эзур привез не только богатые подарки — если бы он знал заранее о том, что произойдет, то приготовил бы много лучше, — но и одежду, и драгоценности для дочери. Глядя на нее, каждый должен понимать, что она происходит из знатного дома.
Пир длился безостановочно. Съезжались все новые и новые гости, и в конце концов двор оказался переполнен, и вновь прибывшие располагались уже за оградой. Все переговаривались между собой, обменивались новостями, иногда обсуждали дела. Порой разгорались ссоры; впрочем, никто не решался доводить дело до смертоубийства — здесь было неподходящее место. Мужчины развлекались, соревнуясь в гребле, плавании, борьбе, беге, стрельбе из луков, метании копья, играли в мяч, сражались с жеребцами. Некоторые — в основном те, кто был постарше, — забавлялись настольными играми, кидали бабки или задавали друг другу загадки. Женщины во главе с тремя, которых Эйрик порой брал себе на ложе, не имели ни мгновения отдыха: они носили вокруг поставленных на козлы длинных столов миски с водой и полотенца для омовения рук, подносили угощения — говядину, свинину, баранину, домашнюю птицу, рыбу, — приготовленные с чесноком, луком, горохом, репой, травами, подавали пшеничный и ржаной хлеб, масло, сыр, мед, сушеные и тушеные ягоды. Когда же кушанья оказывались съеденными, женщины все так же бегали вдоль скамеек, наполняя рога пивом или медом. Кто-нибудь из достойных мужей или их сыновей мог предложить приглянувшейся ему женщине присесть рядом с ним и, возможно, взять ее с собой на ночь. В зале длинного дома могли улечься спать только избранные воины Эйрика и самые почетные гости; остальные ночевали в вычищенных надворных постройках или палатках и наскоро сооруженных сараях за оградой. Когда укладывались последние, стояла уже глубокая ночь. Но на пиру слышался не только пьяный гомон и смех. Даг-скальд пел старые и новые саги и висы о богах и героях. Эйрик со своего возвышения произносил веские и значительные слова и раздавал подарки, как то полагалось человеку, носившему титул короля, которому предстояло в будущем стать конунгом всей Норвегии.
Он рассказывал Гуннхильд о том, что на далеком юге есть дома куда больше и роскошнее, чем этот, но она никогда не видела даже равного такому. Пир проходил в огромном в длину, ширину и высоту строении с остроконечной крышей, концы балок, украшенных резными листьями и чудовищами с разинутыми пастями, увенчивали головы драконов.
Столбы, тоже покрытые резьбой, выстроились вдоль главного зала, поддерживая балки крыши и ограждая с боков возвышение. Посреди зала на ежедневно подметавшемся, плотно утрамбованном земляном полу горел огонь в трех очагах. Скамьи, расставленные вдоль стен, отделанных гладко оструганными деревянными панелями, к которым были прибиты красочные гобелены, покрывали шкуры; их меняли, как только они пачкались или начинали вытираться. Под балками висели на цепях многочисленные лампы. За дверью в северной стене, напротив входа, скрывалось множество комнат поменьше, но над их крышей были прорезаны окна — еще больше их было в южной стене, так что на протяжении всего дня в зале никогда не бывало темно.
Позади длинного дома размещались хозяйственные постройки и хлевы. Там кишмя кишели дети, собаки и прочая живность. А перед домом лежала мощенная отесанными камнями площадь, огражденная с трех других сторон амбарами, жилищами работников, кухней, банями и небольшим домом, где обычно собирались женщины, чтобы прясть, ткать и вообще заниматься своими женскими делами. Там же находился погреб для овощей. И в этом же доме находилась спальня для новобрачных.
В то утро Гуннхильд приехала с хутора в повозке, стенки которой были сплошь изукрашены искусно вырезанными страшными рожами троллей. Везли повозку две белые лошади; их сбруя была богато отделана серебром, бренчали железные треугольники, подвешенные для того, чтобы отпугивать злых духов. Невеста сидела между двумя девушками на сиденье, поверх которого лежала подушка из заморского шелка. Шелковым было и покрывало, прятавшее от мира ее лицо, а платье и нижняя рубаха были сшиты из наилучшего полотна, скрепленного тяжелыми брошами. Отец привез для нее из старого дома массивные ожерелье и браслеты. На голову ей возложили венок из анемонов. Спереди и сзади ехали верхами стражники из дружины Эйрика, в шлемах и кольчугах; на солнце сверкали высоко поднятые острия копий. Возглавлял эскорт Торольв.
Распускавшиеся на деревьях маленькие клейкие листочки трепетали под легким ветерком, доносившим запах нарождающейся растительности и звуки песен возвращавшихся на родину птиц. В вышине неспешно проплывали несколько пухлых кудрявых облачков. Когда эскорт приблизился к усадьбе, затрубили рога, приветствуя Гуннхильд. Эйрик вышел вперед, чтобы помочь ей сойти наземь.
Гуннхильд подумала, что помощь ей совершенно не нужна, но все же сегодня лучше будет держаться, как подобает застенчивой молодой невесте. А он, одетый в вышитую, отороченную мехом тунику, вязаные брэ до колен и обтягивающие ноги шоссы,[14] с золотыми запястьями на руках, серебряными и янтарными ожерельями на шее, — каким же прекрасным он был! Его единственным оружием был нож на поясе, а обычную надменную замкнутость сегодня сменило дружеское расположение ко всем и каждому.
А потом он повернулся и пошел прочь, и все мужчины толпой двинулись за ним. Гуннхильд знала, куда они направились. Из большого валуна, лежавшего в ближней роще, давно уже был сделан жертвенник. Подле него были привязаны две лошади. Рядом ждал человек с молотом, который должен был оглушить упиравшихся лошадей после того, как их подведут к камню, и второй — с топором, убить их. Поблизости над огнем висели котлы и были разложены ножи для разделки туш жертвенных животных. Она не знала подробностей того, как будет проходить жертвоприношение — вряд ли точно так же, как это делалось в Ульвгарде, — но цель его была та же самая: накормить богов, чтобы они были милостивы.
Она провела это время в зале среди женщин. Они, когда не были заняты делами, только и делали, что обсуждали ее. Наложницы Эйрика поглядывали на нее с недоброжелательством. Она ответила прямым суровым взглядом, и они расступились, освободив ей проход.
Прошло немало времени, прежде чем мужчины принесли котлы с кониной и расселись за столом, чтобы начать пить. Гуннхильд села рядом с Эйриком на возвышение. Они пили заморское вино из стеклянных кубков. Гуннхильд лишь губы смачивала в дорогом напитке, чтобы не утратить ни капли разума и своего магического искусства. Когда кто-нибудь подходил, чтобы поздравить молодых, она говорила спокойно, тщательно подбирая слова.
Расставленные столы ломились от кушаний. Постепенно в зале стало шумно.
Когда же с едой было покончено — уже начинался вечер и в зале потемнело, — протрубил рог, и все умолкли. Перед высоким местом встал Даг. Он запел сагу о Скирнире, в которой рассказывалось, как Фрейр победил Герда в борьбе за жену. Затем он перешел к висе, восхвалявшей Эйрика, и закончил висой в честь дома Эзура, в которой уподоблял Гуннхильд Фрейе. Наградой скальду стал целый золотой браслет.
Следом вышел сам Эзур, чтобы провозгласить во всеуслышание; что он отдает свою дочь в жены Эйрику. Эйрик объявил, что наутро после первой брачной ночи подарит невесте богатое поместье с большими земельными владениями в Викине и шкатулку с монетами из далекого Серкланда. Гуннхильд сняла перстни с пальцев и отдала их жене Торира Хроальдсона, воспитателя Эйрика, как свою брачную дань.
Ольв и Эйвинд попросили разрешения заговорить. Они спросили, не возьмет ли Эйрик их к себе в дружину. Тот ответил согласием и добавил, что они станут могучими воинами; к тому же это еще сильнее укрепит связь между семьями.
Гости и хозяин преподносили друг дружке все новые и новые подарки. То и дело наполнялись и осушались рога в честь каждого из высших богов.
Торольв Скаллагримсон — Гуннхильд заранее попросила, чтобы это сделал именно он, — принес уже чисто вымытый и отполированный жертвенный молот — символ Тора. Он положил его на колени невесте и воззвал к Фригг, прося благословения ей и ее мужу. Когда же он убрал молот, Гуннхильд стала женой Эйрика.
Мужчины столпились вокруг новобрачных и, стараясь перекричать друг друга, наперебой провозглашали добрые пожелания. Они зачерпывали рогами из бочки с пивом и пили за здоровье молодых, за победы для него, благополучие для нее, за здоровых и сильных сыновей для них обоих.
Пламя очагов уже не могло рассеивать все сильнее сгущавшийся сумрак. Внесли охапку длинных сосновых лучинок. Все мужчины и юноши взяли по одной, зажгли от углей и чередой потянулись за дверь. Когда они вернутся, зал озарится светом ламп, и они будут пить до рассвета. Но сначала они должны были совершить приятное дело. Ветерок раздул огоньки лучин, затмившие ранние звезды.
Впереди шел Торольв. Следом за ним, под руку, Эйрик и Гуннхильд, а остальные толпой брели за новобрачными, выкрикивая во весь голос самые грубые, самые непристойные советы, какие только могли прийти в голову. Так они отпугивали ночных духов и призывали оплодотворяющие силы.
Факелы окружили женский дом. Торольв вместе с молодыми поднялся по лестнице, открыл перед ними дверь, пропустил чету, пожелал ей веселой ночи и плотно закрыл дверь за ними.
Комнату озаряли доставленные с юга восковые свечи. Стены украшали венки из можжевельника и колосьев прошлого урожая. На столе были приготовлены вино, хлеб и куски жареной баранины. Пол был усыпан душистыми травами. Казалось, что шумная попойка происходит где-то очень-очень далеко.
Эйрик медленно снял с Гуннхильд венок, покрывало и позволил им упасть на пол. Новобрачные в свете свечи смотрели друг на друга.
— Никогда не думал, что соглашусь так долго ждать, чтобы получить женщину, которую хочу, — произнес он глухим голосом, идущим откуда-то из глубины груди.
— Может быть, я окажусь достойной этого, — ответила она, твердо зная, что окажется.
Он притянул ее к себе и поцеловал. Он сделал это грубо и торопливо, но она в ответ прижалась губами к его губам и всем телом к его телу, жадно вынуждая мужа длить поцелуй.
Он дернул фибулу, которой ее платье было застегнуто на плече. Она, рассмеявшись, помогла ему расстегнуть ее и другие застежки. Когда вся одежда упала на пол, Гуннхильд немного развела руки в стороны, трижды быстро повернулась на месте, отчего ее черные волосы взвились, а затем откинула покрывало и легла.