— Послушай, — спросил он своего соседа Костю Табакова, — тебе нравится этот тип?
— Ну, — ответил тот, — нормальный учитель. У нас его любят.
— Он не должен был ставить мне тройку, — хмурясь, продолжал Роман.
— Конечно, конечно, — едва заметно улыбнулся Костя. — Вот и отвечай следующий раз, не молчи. У нас все знают, что тройка у Савельича хуже двойки.
На перемене Костя посоветовал Роману не задираться без причины — в классе этого не любят. Роман неожиданно взорвался:
— Пусть не любят. Плевать!
Костя усмехнулся:
— Твое счастье, что Синицына сейчас болеет… Она бы тебя…
— Кто такая? Комсорг ваш, что ли? Ну так я не комсомолец.
— Да нет, не комсорг, просто девчонка одна.
— Эй! Братцы-кролики! — закричал тонким голосом розовощекий Черникин, когда все зашли в класс. — Полундра! Важное объявление. — Он театрально отставил ногу, по-петушиному, колесом, выставил грудь. — Уважаемые товарищи, дамы и господа! Сегодня после уроков редколлегия нашей стенной газеты проводит заседание товарищеского суда.
— Какой суд, над кем? — удивился белобрысый, очкастый Вовка Пономарев.
— Над Табаковым. Всех желающих просим остаться, — посмеиваясь, закончил Черникин.
Костя настороженно смотрел на него.
— А за что судить-то будут? — спросил он, как будто речь шла о ком-то другом.
— Гм, вроде не знаешь. За то, что не выполнил поручения.
— Ах вон оно что… — Костя натянуто улыбнулся. — Я не сочинил стихотворения к празднику, — пояснил он Роману. — Газета вовремя не вышла.
— А ты пишешь стихи? — удивился Роман.
— Бывает…
Мосле уроков осталось несколько человек. Черникин рьяно распределял роли.
— Ты, Вовка, будешь защитником, — обратился он к Пономареву. — Ты, Чугунов, судьей, а я прокурором.
— А чего его, бедолагу, защищать? — протянул Пономарев. — Не хочу быть «пристяжным» поверенным.
— Нет, будь «пристяжным». Надо, чтобы по всем правилам.
— Можно и мне? — Роман решительно поднял руку.
— Давай, Гостев. — Черникин дружески кивнул Роману. Он не воспринял всерьез их размолвку. Вернее, даже не размолвку, а высокомерие Романа.
Костя со смущенным и чуть даже виноватым лицом устроился на «скамье подсудимых».
После своей короткой и не слишком серьезной обвинительной речи Черникин предоставил слово защитнику. Роман поднялся, обвел всех внимательным взглядом, откашлялся. Нет уж, он дурака валять не будет. Суд так суд.
— Меня возмущает вся эта инсценировка. Неужели здесь никто не понимает, как это оскорбительно для его человеческого достоинства? — Он сделал паузу, но никто ему не возразил. (Присутствующие перестали улыбаться.) — Насколько мне известно, стихи пишут по вдохновению. А как можно принуждать к вдохновению, да еще судить за то, что его не было? Глупо. Если не хуже.
— А заказ поэту ты признаешь? — розовея до кончиков ушей, спросил Черникин. — А интересы коллектива?
— Мели, Емеля… — презрительно бросил Роман. — Лучше скажи прямо, что вы сами хотите отделаться от газеты, — иронически проговорил Роман. — Настоящие активисты только так и делают… На других выезжают. Вот уж болваны — суд придумали! Да еще назвали товарищеским.
— Что-что? Как ты сказал? — Игорь Чугунов даже привстал от возмущения. — А ну повтори!
Роман презрительно кривил губы: «Ты меня не пугай. Я не из пугливых».
— Нет, ты все-таки повтори. — Чугунов вплотную подошел к Роману, легонько потянул его за лацкан куртки. — Ты у меня сейчас схлопочешь…
— Убери руки, — тихо попросил Роман.
По его лицу пошли розовые пятна. Он попытался отцепить от куртки пальцы Чугунова. Но тот не отпускал.
— Вот, значит, ты какой…
— Убери руки! — зло крикнул Роман и рванулся.
Куртка затрещала. Он неловко, из-под руки Игоря, ткнул кулаком в его твердую скулу. Тот отпустил куртку, смерил Романа гневным взглядом и с силой оттолкнул от себя. Костя бросился к Чугунову, обхватил его:
— Спокойно, Игорь!
— Пусти, — высвободился тот. — Я его не трону. Охота была руки марать о такого кретина!
— От кретина слышу, — огрызнулся Роман. — Поосторожней, а то споткнешься…
На этом и окончилось заседание редколлегии.
Костя легко взбежал по лестнице на четвертый этаж, бросил пальто и шапку на столик в общей прихожей, не присаживаясь, на кухне пожевал холодную котлету, прямо из тарелки выпил холодный суп (чтобы не видеть застывших кружочков жира, закрыл глаза), схватил пальто, на ходу натягивая его, и, перепрыгивая сразу через несколько ступенек лестницы, устремился вниз, на улицу.
Погода была хмурой, день слякотный. Под ногами хлюпал мокрый, потемневший от влаги снег. С карнизов крыш, с черных веток деревьев срывались крупные холодные капли. Костя попытался поймать языком хоть одну каплю, но это оказалось не так уж просто. Капли разбивались о лоб, попадали в глаза, на подбородок, даже за шиворот, но ни одна, как назло, не желала «влететь» в цель. Открыв рот, Костя побежал вдоль стены дома и с размаху стукнулся плечом о водосток. Он с силой ударил ладонью по гулкой жестяной трубе. Заметил показавшегося в воротах Романа.
— Куда направимся, маэстро?
— А куда хочешь. Мне все равно — страдать иль наслаждаться. Давай просто пошатаемся.
Они проходили мимо забора, ограждавшего новостройку и сплошь залепленного афишами.
— Подожди минуточку. — Роман приостановился. Он скользнул взглядом по театральной афише. — Так-так-так… — бормотал он, играя перчаткой. — «Антимиры» — вещь. «Мой бедный Марат» — тоже вещь… Так-так-так… Дерьмо высшего сорта… «Иркутская история» — смотрели. «Физики»? Говорят, интересный спектакль. — Он повернулся к Косте: — Сходим?
— А не лучше на «Человека из Ламанчи»? Говорят, про Дон Кихота. Люблю эту несуразную личность.
— Заметано! — кивнул Роман. — Я тоже уважаю одержимых. Ибо всякая ненормальность есть первый шаг к гениальности…
У кассира Роман попросил три билета и пояснил Косте:
— Знакомую хочу пригласить. Втроем будет веселее…
Айда в кафе. Закажем по паре шариков мороженого. И погреемся заодно…
В кафе они удобно расположились на трехногих стульчиках за низеньким столиком.
Косте здесь понравилось: много света, стены и потолки отделаны желтыми деревянными рейками. На стенах цветная керамика.
За соседним столиком две хорошенькие девушки, по виду их ровесницы, пили кофе из маленьких чашек и изредка глубокомысленно затягивались сигаретами.
— Закурим? — предложил Роман, откидываясь на спинку стула и доставая из кармана пачку сигарет «Люкс».
— Что ж, попробуем, — замялся Костя. Он прикурил, храбро затянулся и тут же закашлялся. — Ну и гадость! — сквозь кашель проговорил он, ломая сигарету о пепельницу.
— А ты постепенно, — посочувствовал Роман. — Надо втянуться. Хочешь, расскажу, с кем мы пойдем в театр? — неожиданно спросил он, закидывая ногу на ногу. (Костя уже заметил, что у Романа такая манера — вдруг перескакивать с одного на другое.) — Недавно я ходил на балет «Каменный цветок». На мое счастье, маменька занеможила. Отправился один. У театра ко мне обратилась одна юная особа: «Нет лишнего билета?» А я как завороженный смотрю на нее. Она улыбнулась: «У вас нет лишнего билета?» — «Есть, — отвечаю упавшим голосом. — Вот. Берите, пожалуйста. Совершенно бесплатно». Заупрямилась: «Без денег не возьму». А сама насквозь светло-рыжая, как подсолнух. И синие такие глазищи. Третий звонок. Я хватаю ее за руку и силой увлекаю к двери. Потом проводил домой. Было омерзительно холодно. Представляешь, прогулочка? Она в туфельках а я вот в этих штиблетах. — Роман покачал в воздухе ногой.
— Представляю, — участливо поддакнул Костя.
— Что поделаешь, — притворно вздохнул Роман. — Приходится чем-то жертвовать, чтобы быть современным.
— Ты даешь, — улыбнулся Костя. — А что, по-твоему, значит быть современным?
— Пожалуйста. — Роман выпрямился и искоса бросил взгляд на девушек за соседним столиком. (Чувствовалось, они прислушиваются к разговору.) — Слово «современный» означает круг определенных понятий. Например, коктейль «Космос». Танец шейк. — Роман склонил набок голову с аккуратной прической на пробор, словно прислушиваясь к себе. — Транзистор. Кибернетика. Полупроводники. Таких слов несколько лет назад и в помине не было. А кроме того, модная стрижка, отлично сшитый костюм…
— Врете вы все, милостивый государь Тартарен из Тараскона, — перешел в наступление Костя. — «Современный» — значит не только «самый последний», «модный». «Современный» — значит… как бы это сказать… «созвучный своему времени», «передовой».
— Ну-ну-ну! — Роман погрозил длинным пальцем. — Сразу видно, тебя не зря учат в школе. — Он обернулся в сторону девушек и вежливо спросил: — Скажите, пожалуйста, стриптиз — современный танец?
— Конечно, современный, — тотчас же отозвалась неожиданно низким контральто худенькая блондинка и заморгала чистыми детскими глазами.
— А вы его танцуете?
— Что за вопрос? Конечно, танцую…
— Молчи! — одернула ее вторая. — Не видишь, тебя разыгрывают?
Костя и Роман дружно расхохотались.
— Что завтра в нашем храме науки и правил примерного поведения? — спросил Роман.
— Все то же, что и раньше. В основном, уроки.
— То есть ничего нового. Опять слова, слова, слова… Знаешь, кто так остроумно выразился? Старикашка один. По имени Вильям. По фамилии Шекспир. А что такое слова? Ничего. Пустые звуки. Они вылетают изо рта и бесследно исчезают в мировом пространстве. И ничего после них не остается.
— Как сказать, — возразил Костя. — Остается звуковая волна, колебание воздуха. И иногда кое-что в голове. А теперь по домам. Учить уроки.
Просыпаться Косте не хотелось. Вчера поздно лег. Во-первых, перечитывал послание. Во-вторых, уроки. Ведь десятиклассник самый занятый человек на свете. Уйма всяких дел, а времени в обрез. С трудом поднялся, но еще некоторое время сидел на кровати с закрытыми глазами. Помотал головой, приоткрыл один, потом второй глаз. Ах, как иногда жаль, что сны оказываются только снами! Соскочил на коврик. Легко и с удовольствием выполнял каждое упражнение. Было приятно чувствовать себя мускулистым, гибким, налитым упругой, здоровой силой.
На первый урок едва не опоздал. После второго урока подошел к группе что-то оживленно обсуждавших ребят. Там были Чугунов, Черникин и еще человека три. Говорили о каком-то срочном заказе, который получил завод, где они проходили практику. Костя спросил Черникина:
— Юрка, что за заказ?
Все повернули головы в его сторону.
— Так, ничего особенного…
Ребята с ожиданием смотрели на Костю. Он отошел в сторону, чувствуя себя задетым за живое. Понял — из-за редколлегии. Роман стоял в стороне и с интересом наблюдал за этой сценкой.
— Не хотят разговаривать? — спросил он. — Наплевать. Не обращай внимания.
Костя озабоченно вздохнул. Не обращать внимания он не умел.
На обществоведении Роман поднялся с места и с независимым видом задал вопрос. После ответа тут же ввязался в спор с учительницей.
— Я ее нарочно завел, — шепнул Роман Косте. — Еще в древности какой-то философ сказал: «Все подвергай сомнению».
— Нет. Такие сомнения нам ни к чему. В один день переругаешься со всеми учителями. Послушай-ка, сегодня в Планетарии лекция в твоем вкусе — о загадках Вселенной. Пойдем?
— О’кей! — охотно согласился Роман. — Я зайду за тобой.
Уже стемнело, когда они вышли на улицу. Зажглись фонари. Морозный ветер обжигал лица, забирался в рукава, задувал в штанины брюк, ледяными пальцами обхватывал лодыжки ног.
— Ты в белье ходишь или в трусах? — поинтересовался Роман. — Я взбунтовался в этом году. Прежде мать заставляла носить белье. Ух, как я его ненавидел!
Костя с недоумением посмотрел на товарища. Вопрос показался ему наивным и неожиданным. Подумаешь, геройство — трусики!
— Спортсмены — народ закаленный, — заметил он. — А у меня, между прочим, первый юношеский разряд по боксу. Скоро буду участвовать в чемпионате города.
— Да что ты говоришь? — изумился Роман. — Боксеры свирепые… Как бульдоги. А ты деликатен и, судя по всему, не очень решителен.
— Да, это так, — охотно согласился Костя. — Видел на грузовиках лозунг: «Не уверен — не обгоняй»? Вот я и не обгоняю.
— Ну и чудак… Надо быть смелее.
— Возможно. Но дело не в этом. Я не трус. Просто такой у меня характер… Эх, скорее бы кончилась зима… — сказал Костя, отворачивая лицо от ветра.
— А чем плохо зимой? — отозвался Роман. — И зимой хорошо. Холодно. Опять же — крестьянин торжествует. Не работает.
— Зима на меня хандру нагоняет. А летом солнышко… Люблю позагорать на горячем песке. Приоткроешь глаза — над тобой зелень, рядом вода тоже зеленая. И ты словно плывешь неведомо куда. Летом купался я как-то в Протве — хорошая такая речушка. Вижу, рядом кто-то плывет наперегонки. Присмотрелся — девчонка. Лицо смешное такое, круглое, все в веснушках…
— Красивое? — деловито осведомился Роман.
— Трудно сказать. Может, и красивое. Потом мы вместе пошли. Платье у нее было голубенькое, с белыми горошинками. А однажды вечером мы так далеко заплыли на лодке по течению, что вернулись только к утру. Чуть нас комары не слопали.
— И это все? — усмехнулся Роман.
— Нет еще. Помню, она угощала меня молочными початками кукурузы.
— Гениальная история, — хмыкнул Роман. — А я-то уши развесил.
— А если ничего больше не было! Да и что могло еще быть? — недоумевал Костя.
— Конечно, ничего, — помрачнел Роман. — Разумеется, ничего. Впрочем, — он остановился и испытующе взглянул на Костю, — возможно, кабальеро, именно это и была твоя первая любовь. Иногда, увы, она принимает самые неожиданные формы.
— Ну, ты комик… — хмыкнул Костя. — Какая же это любовь? Любовь — это разные страсти, а мы только смеялись.
— Не знаю, Табаков. Не знаю, — отрывисто бросил Роман, жалея, что начал этот разговор.
До самого Планетария оба молчали, занятые каждый своими мыслями.
У Кости потеплело на душе, когда он вспомнил ту отчаянную девчонку. Ну что ж, если это действительно была любовь, он ничего не имеет против. Веселая девчонка, понимала его с полуслова. С ней было беззаботно и легко. Обожала всякие истории о замках, странствиях, рыцарях. Он рассказывает весь вечер, а она притихнет, прижмется к нему плечом и слушает. И была в ней еще какая-то неуловимая девчоночья нежность, трогательная забота о нем. Костя даже не мог толком понять, что именно еще — то ли ожидание от тебя подвига, и ты из-за этого незаметно вырастаешь в собственных глазах. Только, конечно, это была не любовь…
Роман думал о своем. Уже несколько раз после театра он говорил по телефону со своей новой знакомой. Им говорилось легко, безо всякого внутреннего принуждения. Перескакивали с одного на другое, и каждый пустяк, каждая деталь и случайная мысль казались Роману значительными, исполненными особого, тайного, не выявленного до конца смысла. Но это как раз и придавало беседам особую доверительность.
Чаще всего Роман говорил из будки телефона-автомата. Он так увлекался, что совсем не обращал внимания на холод: но, в конце концов, спустя час или два, сколько удавалось выдержать, мороз все-таки вынуждал его покинуть «поле боя».
И постепенно в результате этих телефонных разговоров для него стало потребностью ежедневно разговаривать с ней.
«Как, по-твоему, на что больше всего похожи полевые ромашки?» — спросила она вчера.
«На яичницу-глазунью. На подсолнух. На маленькое солнце. На твою голову», — ответил он, посмеиваясь.
«Нет, нет, нет! — возразила она. — Ни за что не догадаешься. Это глаза людей, которые когда-то жили на нашей земле».
«Что-о? — удивился он. — Вот так мистика…»
«Ах, Роман, ведь есть в утренней дымке над зелеными холмами, в тихих дубравах, в пасущихся в высокой траве лошадях что-то древнее, вещее!»
«Все очень просто, — сказал после некоторого раздумья Роман, дыша в покрывшуюся инеем трубку. — Природу ты воспринимаешь как горожанка. Увидела лошадей — и ах, ах…»
«Ой, как ужасно ты рассуждаешь! — возмутилась она. — Неужели ты такой сухарь? Я не лошадей люблю, а свою землю, свою родину…»