«Доказано, что наследственность, всякие там гены — это особым образом расположенные хромосомы, дезоксирибонуклеиновая кислота, одним словом — химия. Так и чувство любви, в конечном счете, какое-нибудь мудреное химическое соединение в крови, — невозмутимо продолжал Роман. Он не намерен был отступать. Их споры были как увлекательная игра. — А эти твои дубравы просто красивый художественный образ».
«О боже, подумай, что ты говоришь! Надеюсь, ты шутишь…»
Когда Роман сообщил, что они пойдут в театр втроем, Женя вдруг прыснула, и он тут же отругал себя за нелепый душевный порыв, когда пригласил Костю. Но менять что-то было уже поздно.
«Вот послушай, теперь я тебе почитаю стихи».
Роман стал читать в трубку деревянным, как бы остановившимся на одной ноте голосом, но она прервала его со смехом:
«Подожди, Рома, кто-то звонит в дверь».
Спустя некоторое время заговорщицки зашептала в трубку:
«Ром, ко мне один человек пришел. Позвони завтра».
Будто острым, тончайшим жалом укололо Романа. «Кто бы это мог быть? — размышлял он. — Если кто-то из родных, то зачем шептать в трубку. Почему она не захотела окончить разговор?»
Самые нелепые и обидные подозрения стали приходить на ум. Ей уже семнадцать. И она выглядит совсем как взрослая девушка. Стройная фигура, красивое лицо с нежной чистой кожей и такими необыкновенными синими глазами.
Ведь не исключено, что у нее могут быть и взрослые знакомые. Такое случается на каждом шагу. А мужчины — не мальчики, они определенны и решительны в своих действиях. Всякое может быть.
Приблудившаяся глупая мысль отравила настроение. На память пришли другие детали, которые говорили о том, что мужское общество не внове для Жени и держится она в нем слишком уж уверенно. Через полчаса вновь опустил в щелку автомата двухкопеечную монету и набрал номер.
«Алло… — В хрипловатом голосе Жени слышалось возбуждение. — Это ты, Роман? Ну, что случилось? Я же просила…»
В телефонной трубке Роман уловил мужской голос и сдержанный смех.
«Кто у тебя?» — глухо спросил он, совершенно не задумываясь, имеет ли он право на этот требовательный и категорический тон.
«Да так, один хороший знакомый», — неопределенно отвечала Женя, тем самым признавая за ним право именно так говорить с ней.
«Ты не хочешь мне ответить?» — настойчиво вопрошал он.
«Потом как-нибудь. Не сейчас. — Женя засмеялась. — Ну, пока, звони», — и повесила трубку.
А сегодня ему отчаянно хотелось раскрыться до конца, Рассказать ей о себе начистоту все, особенно о Фантазерке. Пусть знает. А то, чего доброго, узнает об этой истории от кого-нибудь другого… Такого могут наговорить. Уж лучше самому. Но он тут же испугался этого неожиданного порыва. «Почему я должен об этом рассказывать? — размышлял он по дороге в Планетарий. — Почти незнакомому человеку? Разве она посвятила меня в свою личную жизнь? А если бы и посвятила? Мало ли чего не бывает!»
И все-таки весь вечер его не оставляло глухое раздражение и досада. Лекцию известного профессора-астрофизика, который увлеченно рассказывал о геомагнитных бурях и зодиакальном свете, он слушал невнимательно.
… У Марианны была небольшая квадратная комната, две другие комнаты в квартире занимал брат с женой и ребенком. Когда бы она ни пришла к себе, сразу же включала магнитофон или проигрыватель. Музыку любила самозабвенно. Готовилась ли к урокам, читала, в комнате тихо звучал Чайковский, Моцарт, Рахманинов, Шопен, Бах…
Почти все свободное время она проводила со своими «шалопаями». Прибежит домой, наспех поест, сделает кое-какие домашние дела — и снова в школу.
— И чего тебе дома не сидится? — упрекнул брат.
— В школе теплее, — засмеялась она, скрываясь за дверью.
На пушкинском вечере в зале висели самодельные фонари с зажженными свечами, звучала музыка Глинки, девочки и ребята читали стихи поэта, отрывки из его биографии и отзывы о нем современников и потомков.
Расходились неохотно.
Казалось, нет в мире более занятого и более счастливого человека, чем Марианна. Казалось…
Впрочем, так оно и было, если не считать небольшой катастрофы: развода после года супружеской жизни.
Понемногу боль улеглась, мир снова напомнил о себе звуками, красками, предметами… Школьные заботы требовали времени и внимания.
С пушкинского вечера ребята провожали ее до самого дома. Не хотели уходить. Черникин искательно заглядывал в глаза, порывался что-то сказать и не решался. Наконец, откашлявшись, рискнул:
— А все-таки, Марианна, это здорово… Ну, что я знал о нем, что понимал?
— Лучшему в мире, — сказала Марианна, — мы обязаны поэтам, мыслителям, художникам. Я признаю одно богатство в жизни — знания и красоту.
— А как все узнаешь, — с грустью вздохнул Черникин, — когда столько задают? На уроки времени не хватает. И то надо учить, и это… Куда уж тут до мыслителей и художников?
Марианна засмеялась.
— Ты прав, Черникин. Времени действительно мало. Значит, надо умело его расходовать, уметь работать.
… Перед последним уроком в 10 «Б» заглянула Катя Соколова из 10 «А», член комитета. Кивнула Косте: поди-ка сюда. Попросила зайти после уроков в комитет. Костя с Романом переглянулись. Роман сочувственно оттопырил нижнюю губу, Костя в недоумении поскреб пальцем кончик носа.
— Пойдем со мной. За компанию, — нерешительно предложил он.
Роман насмешливо взглянул на него:
— Тебя, очевидно, снова будут воспитывать. Ты же комсомолец. А я чего там забыл?
Однако после уроков, подталкивая друг друга, они вместе направились в комитет. Здесь было полно народу. Два самодеятельных художника лазали по полу и с пыхтением выводили кистями на длинной полосе бумаги: «Молния! Дадим бой двоечникам и прогульщикам!»
— Ааа, Костя… — протянула Катя, заметив ребят. — Заходите.
— Ну, говори, зачем вызвала? — с места в карьер спросил Костя, не терпевший неясных ситуаций. — Мы торопимся.
Они с Романом шумно задвигали стульями, уселись, изобразив на лицах нарочито подчеркнутое внимание.
— Объясни, Костя, как ты докатился до такой жизни?
— До какой такой? Выражайся, пожалуйста, поточнее.
— Пассивничаешь. Самоустраняешься от участия в общественной работе. По-твоему, нормально, да?
— Во-первых, не самоустраняюсь, — начал Костя, укоризненно уставясь на Катю. — А во-вторых, слова какие-то у тебя страшные — пассивничаешь, самоустраняешься…
— Костя, не валяй дурака. — Катя покачала коротко стриженной головой.
— Подожди, подожди, — продолжал Костя поскучневшим голосом, — нельзя же так сразу. Даже цари и те вначале выслушивают, а потом уж казнят или милуют… Я не успел. Тебе ясно? — Он обернулся в сторону Романа, тот многозначительно кивнул.
— Ну, допустим, — согласилась Катя. — Но ведь ты отнекиваешься и от других поручений!
— Понимаю, понимаю. — Костя чувствовал, что Роман смотрит на него, и ему не хотелось ударить в грязь лицом. — Просто у меня времени нет. Сама понимаешь: драмкружок, кружок по фото, да и петь еще охота… В общем, тебя неправильно информировали…
— Никто меня не информировал, — с досадой прервала Катя. — Пой, пляши — дело твое. Но не подводи других. А ты новенький? — обратилась она к Роману.
— Так точно, новенький. А я вас, например, уже заметил и запомнил.
— Комсомолец? — не поддается Катя на провокацию.
— Никак нет, не комсомолец.
— А почему не вступил до сих пор? — Тонкие бровки Кати поползли кверху. В круглых карих глазах искреннее удивление.
— Не могу знать, — отчеканил Роман и поджал губы, скрывая улыбку.
— А учишься как?
— Уже две тройки отхватил — по литературе и астрономии, — не без гордости сообщил он. — Что раньше было — не считается.
— Как же ты? У Ивана Савельича тройку? Слушай, Табаков, какое дело… — У Кати озабоченный вид. — Надо выпустить в классе «Боевой листок» о предстоящем воскреснике. Усек? И попробуй откажись…
— Ну ладно, — не очень бодро согласился Костя. — Усек.
— Пусть и он поучаствует, — кивнула Катя на Романа. — Тем более, ему надо готовиться в комсомол.
— Почему ты решила, что я должен готовиться в комсомол? — опешил Роман.
— А как же? — в свою очередь, удивилась Катя. — Как же в наше время без комсомола?
— А разве нельзя стать ученым или рабочим без комсомола?
— Нельзя, — не задумываясь ни на секунду, убежденно заявила Катя, глядя прямо в глаза Романа. — Нельзя стать передовым ученым или рабочим… — поправила она. — То-то же… Впрочем, никто тебя за уши не тянет.
— Почему же? — Роман мигом стал серьезным, насмешливое выражение исчезло с его лица. — Наоборот, я отношусь к комсомолу положительно. Я, между прочим, знаю, что такое демократический централизм, — ни с того ни с сего сообщил Роман. — И сколько орденов у комсомола.
— Вот видишь. Ликвидируй троечки и подавай заявление. Усек? — Катя доброжелательно взглянула на Рома на. — А «Боевой листок» пусть будет твоим первым поручением.
— Что ж, рад стараться, — снова повеселел Роман. — Попытаюсь быть на уровне поставленных задач.
Катя аккуратно сложила в папку бумажки и завязала тесемки.
— Привет, мальчики. Заходите. — Она усмехнулась чему-то своему.
Костя хотел было в коридоре спросить Романа, как тот все-таки, если без дураков, относится к комсомолу, но упустил момент, не спросил. А ведь и впрямь нелепо. Посмеивается, иронизирует, а сам чуть не подпрыгнул от радости, когда она предложила ему готовиться… Ну и ну!
Послание десятое. Табаков — Синицыной.
Чуть блистали твои глаза,
В окнах вьюга твоих шумела,
И сказал я тебе тогда:
«Хочешь, буду твоим Ромео?..»
Был солнечный предзакатный час. В прозрачной нежнейшей голубизне неба ни одного облачка, что так редко бывает в такое время года. Костя вышел из своего тихого переулка на широкий проспект, остановился на углу, пережидая поток машин. На противоположной стороне, у булочной, Роман разговаривал с какой-то девушкой, показавшейся издалека Косте очень знакомой. Он приветливо махнул рукой.
Костя торопливо перешел улицу и направился к приятелю, бросив быстрый взгляд на обернувшуюся к нему юную особу. У нее были синие-синие счастливые, смеющиеся глаза, золотистые, с рыжинкой волосы, выбившиеся из-под белой вязаной шапочки. Костя в изумлении уставился на нее.
— Знакомьтесь… — предложил Роман, забавляясь замешательством Кости и по-своему истолковывая его.
— Да мы знакомы уже миллионы лет, — перебил Костя. — Ведь это же наша Женя Синицына.
— Здравствуй, Костик. Представляешь номер, — громко и быстро заговорила она, — я сама только-только узнала, что мы из одного класса.
Роман покачал головой. Он не смог скрыть за натянутой улыбкой растерянности и даже обиды.
— А я сегодня первый раз вышла из дому, — с необъяснимым удовольствием отмечая про себя эту перемену в его лице, оживленно говорила Женя. — Он в театр пригласил. — Она кивнула на Романа. — Сказал, что и ты идешь. Как же не пойти? Мы с ним познакомились в театре. До самого дома шли пешком. Представляешь? Я в туфельках. И конечно, моментально простудилась.
— Надо закаляться, — сказал Костя. — Сколько раз тебе говорил — делай зарядку, холодное обтирание… Не будешь такой хлипкой.
— Ты сам хлипкий… Я и так каждый день делаю зарядку… Подержи-ка сумочку, поправлю волосы.
Костя с готовностью взял сумочку и варежки.
— Теперь подержи, пожалуйста, зеркальце. Нет, не так, а вот так. Представляешь, — продолжала она, — я бы ни в жизнь не догадалась, что это наша школа. Убийственные характеристики. Полусонное царство. Маленькие страсти. Гражданская казнь за отказ написать стихи… Средние века, да и только.
— Тю-тю, да это же обо мне, — удивился и обрадовался Костя. — Только не гражданская казнь, а товарищеский суд…
— Надеюсь, это был дружеский шарж. Не так ли? — Женя повернулась к Роману. (Он, помедлив, кивнул.) — Но злой, очень злой. На первый раз я тебя прощаю. Савельича, которого ты обзывал Каратаевым, и Марианну, которую ты, нахал, изображал бородатым битником, я в обиду не дам. Заруби себе на носу.
Роман улыбнулся.
Весь вечер он держался непринужденно и в то же время подчеркнуто вежливо и предупредительно. Уверенно поддерживал под руку Женю, когда они заходили в зрительный зал и выходили из него, внимательно слушал, быстро, ненавязчиво оказывал мелкие услуги. Костя воспринял это как урок хороших манер.