— Серёжка, ты за кого?
— Ясно, за папу.
— И я тогда за папу.
Слышим, мама заплакала. Папа ей:
— Ну вот. Теперь в слёзы. И ведь почему плачешь — сама знаешь, что неправа. Ну, правда?
Мама молчит. Он, видно, к ней подошёл. Серёжка мне:
— Спи. Теперь помирятся.
— Ну, давай вытрем слёзы. Глупая ты у меня. Как Машка.
Ничего я не глупая. Всегда они так!
— Я же хочу, как лучше, — говорит мама.
— И я тоже. Поняла ты? И шубу купим. Подумаешь — шуба. Мы три шубы купим. Хочешь?
— Что ты со мной, как с маленькой.
— А ты и есть маленькая. Маленькая моя. Любимая.
— Господи, — говорит Серёжка. — Поспать не дадут.
Они замолчали. Мы с Серёжкой стали засыпать. Потом опять слышу:
— Ты мне самый родной. Я бы без тебя…
— Маша, — шепчет Серёжка. — Ты знаешь, если бы папа с мамой были близнецы, то папа был бы на двадцать минут старше.
— Почему?
— Потому, что он умнее.
Что ли, он этим хочет сказать, что он умнее меня? Ещё новое дело!
Часть третья. Весна
Саша Бубнов
Что-то наш Серёжка опять задумал. И Бубнов, конечно, с ним. Только, наверное, это Бубнов задумал. Идёт к нам и тащит в авоське что-то тяжёлое. Мне Серёжка всё равно расскажет. Уроки они кое-как сделали, грязи навели — ужас! И я с ними. Тороплюсь, думаю — сейчас гулять пойдём. Но Серёжка меня совсем не взял.
— Сиди, — говорит. — К тебе твоя Беликова придёт. А я пошёл.
Схватил зачем-то две бутылки — и бежать. А мне интересно: что это у них в авоське?
Галя пришла и спрашивает:
— Ваш Серёжка с ума сошёл или что?
— Почему с ума сошёл?
— Он меня прямо извёл на переменах: не забудь, говорит, к Машке прийти. Ей, говорит, скучно одной сидеть. А у меня, понимаешь, говорит, дела. Какие дела у него?
Вот до чего дошло! А я и не знаю ничего. Ну, раз так, залезли мы в Серёжкин ящик и нашли стекляшку — толстую такую, красивую. И тяжёлую. Очень даже может пригодиться. Я её Гале подарила. А потом взяли скакалку и пошли во двор. Там девчонок много — стали скакать. Я скачу, а сама всё прислушиваюсь. Вроде мне Серёжкин голос слышится. Да, точно Серёжкин. И Бубнова. В подвале они.
— Отойди, — говорит Бубнов. — Сейчас взорвётся.
— Ничего, ещё минут пять осталось.
Я, конечно, бросила скакать и побежала в подвал. А дверь заперта. Я в окошечко — там маленькое есть окошечко: в него кошки лазают и мальчишки ходят. И кричу:
— Серёжка, ты здесь? Чего вы делаете?
А Серёжка как закричит на меня:
— Уходи сейчас же! Взорвёшься!
Все девчонки за мной прибежали и стоят сзади. Но близко не подходят. Только Галя подошла и говорит:
— Маша, чего же мы к ним не лезем? Там интересно!
— Ещё как интересно! Вот сейчас взорвётся Серёжка, что тогда будет?
И немножко я всё-таки заревела. Смотрю — и Галя ревёт. Ей Бубнова, наверное, жалко. Она теперь с ним дружит. Но вдруг слышу, Серёжка кричит:
— Вот и не взорвалось! Это мы неправильно делали. Воздух прошёл. Плохо закупорили бутылку.
А Бубнов:
— Правильно всё. Нам девчонки помешали. Ну, в следующий раз мы не так сделаем. Его, во-первых, подогреть надо. Снесём к вам и поставим под плиту. В субботу будете пироги печь, духовка разогреется, и наш карбид тоже тёплый станет. Вот тогда и взорвётся как следует.
— В кухне?
— Зачем в кухне? Мы его вынесем.
— А если не успеем?
— Успеем! Большое дело — карбид вынести.
Я кричу:
— Серёжка! Вылезайте оттуда! Взорвётесь!
А Бубнов:
— Ну что это за девчонка! В первый раз такую вижу. Нет покою. Бежим на тот участок! Галька, не ходи за нами! Я тебе потом покажу хороший взрыв.
И, слышно затопали — побежали. Куда? Неизвестно. Я Гале говорю:
— Ты как хочешь, а я всё-таки полезу за ними.
— Конечно, — говорит Галя. — Идём. Только там темно. Фонарик надо.
Побежали мы домой, нашли папин фонарик и полезли в подвал. Страшно же там! Кошки из углов выскакивают, как ведьмы; паутина везде, палки какие-то, бутылки, кирпичи ломаные. Потом Галя на дворникову лопату налетела, и — бац! — шишка на лбу. Всё облазили — нет ни Бубнова, ни Серёжки. Где у них другой участок?
Пришлось идти домой. А там уже мама пришла с работы. У неё голова болит, она легла на диван и просит нас потише. А мы, конечно, рады, что она нас не видит, потому что мы страшно вымазались в подвале. Мы только ждём, чтоб она заснула, — тогда можно будет хоть как-нибудь пальто отчистить. И в это время являются Бубнов с Серёжкой. В таком виде! Мы рядом с ними просто какие-то чистюли! А мама встала с дивана и поглядела на Серёжку. Что тут началось! Как она закричит:
— Несчастье вы моё! Ну что за уроды! Даже заболеть нельзя! Вот раз в жизни хотела полежать — так разве дадут! Что это за собачья жизнь, никакого отдыха! Всем можно болеть, а мне нет, да?
И пошла, и пошла… Серёжка знает, что она сейчас разойдётся, так и стукнуть может. Они с Бубновым тихо, тихо — и в кухню. А нам с Галей некуда деться, приходится слушать. Мама когда кричит, такая некрасивая делается! И всё у неё получается, как будто мы нарочно, ей назло пачкаемся. Хорошо только, что она у нас отходчивая.
Покричала-покричала и говорит:
— Ну, садитесь обедать. Только вымойтесь сначала.
Серёжка мне шепчет:
— Маша, это ещё не всё. На нас акт составили.
И правда, только всё успокоилось — папа пришёл; сели мы обедать — является тётенька из детской комнаты. Показывает на Бубнова и Серёжку.
— Ваши эти дети? — спрашивает.
— Наши, — отвечает папа.
А они встали из-за стола и молчат.
— Что случилось? — говорит мама.
— Да вот пришлось на них акт составить. Представьте: сидят в подвале, что выходит на улицу, и обливают прохожих из водяного пистолета.
Значит, они совершенно в другом подвале были!
— Ну вот, пожалуйста! — говорит мама.
А Бубнов Серёжку отодвинул — и к тётеньке:
— Это на меня надо акт составить. Это я придумал. И мы не обливали, а стреляли. И не во всех людей, а только в шпионов.
Тут все взрослые засмеялись, а папа говорит:
— Помешались на шпионах. Да откуда вы узнали, что это шпион?
— Мы по ногам смотрели, — объясняет Серёжка. — У кого ботинки заграничные и носки в полосочку.
Всё-таки тётенька велела папе подписать акт и ушла. А папа стал с Серёжкой и Бубновым разговаривать. Мы с Галей давно посуду вымыли, сидим в уголке, а папа всё им говорит чего-то, говорит… И вдруг Бубнов ему:
— А что вы от меня хотите? Это, может, ваш Серёжка соображает, а я разве могу соображать?
Папа очень удивился.
— Почему же ты соображать не можешь?
— Потому что у вашего Серёжки есть папа, у меня никакого папы нету. И маме со мной некогда. Она с утра как уйдёт — так я и остаюсь безнадзорный.
— Кто тебе сказал, что ты безнадзорный?
— Кто да кто… Люди говорят. Рот не заткнёшь. Был бы у нас папа хоть где-нибудь далеко — другое дело. А наш папа, наверное, подлец.
Галя меня толкает, а мне самой слушать стыдно и страшно. И про Галю думаю: ей-то не очень это всё приятно. Видно, Бубнов слишком расстроился, если такое говорит. И папа, я чувствую, не знает, что ему ответить. Но потом всё-таки сказал:
— Смотри, как ты здорово во всём разбираешься! Люди говорят, рот не заткнёшь! Да ещё и подлец! А может, твой отец — самый лучший на свете человек, а?
— Ну, как же? Он бы тогда здесь был.
— А может, его в живых нет. Он, может, герой — людей спасал и сам погиб. Откуда ты знаешь? Он небось не стал бы без разбору людей водой обливать.
Бубнов замолчал чего-то. И папа молчит.
— Папа! — говорит Серёжка. — Мы, знаешь, ещё карбиду достали. Хотели опыт сделать, но не получается.
— Ну, давайте сделаем, — говорит папа. — Где у вас карбид? Несите сюда. Сейчас подумаем.
Серёжка с Бубновым убежали, а мы с Галей гулять пошли.
Галя спрашивает:
— Ты Бубнова маму видала?
— Нет. А ты?
— Я видела. Она старая. Но хорошая, вот честное слово. Она его любит как, Сашку! Только ей некогда. И ещё она всегда плачет.
— А Бубнов по своему папе скучает?
— Нет. Он ведь его не видел.
— Галя! А ты… Скучаешь?
— Очень. Он ко мне приходит. У меня знаешь какой папа! Я его люблю. Только он редко приходит — в неделю раз. Когда мамы нет дома.
Как же это так? Папа от неё ушёл, а она его любит? И скучает. А Бубнов совсем своего папу не знает… Он, может, правда погиб…
— Галя!
— Что?
— Ты поэтому с Сашкой Бубновым подружилась, да? Потому что он тоже без папы живёт?
— Не знаю. Он меня раньше дразнил, а теперь не дразнит. С ним весело, с Бубновым.
— И он совсем не хулиган.
— Кто это сказал, что наш Бубнов хулиган?
— Мишки Кузнецова мама Марии Тимофеевне говорила.
— Что она знает, Мишки Кузнецова мама? Что она понимает про хулиганов! А Мария Тимофеевна что?
— А она: у этого ребёнка, говорит, обстоятельства…
— Это она правильно, Маша… ты только никому не говори. Нас с ним знаешь как дразнили: жених и невеста.
— Ну да?
— Честное слово. Я даже плакала. А Саша говорит: плюнь на дураков. Я и плюнула.
— А они?
— А они больше не дразнят.
А мы-то с Серёжкой ничего не знали!
Как мы ходили в гости
На улице так тепло — скоро Первое мая. И мне разрешили в носках. А Гале — нет, не позволяют. Ей теперь совсем уж ничего не позволяют, потому что мама всё время за неё боится — как бы не заболела, да как бы не простудилась. Но мы не очень-то огорчаемся: Галя как выйдет из дому, сразу закатывает свои чулки — и пожалуйста!
Сегодня мы без Гали и без Бубнова. Мы с Серёжкой и с папой идём в гости. Потому что у дяди Игоря родилась Наташа и её как раз привезли домой. А мама не может: у неё занятия. Вечно у неё занятия!
Утром мама оставила нам денег и говорит:
— Как только вернётесь из школы, идите в магазин и купите Наташе подарок. Игрушки выберите сами, только помните, что ребёнку восемь дней, а не восемь лет.
А из вещей велела купить ползунки. Это такие штаны с чулками вместе. Ещё они почему-то называются черепашками. Вот мы сразу после школы и пошли в «Детский мир». За этими ползунками, конечно, очередь. Я встала, а Серёжка пошёл в кассу платить. Только он отошёл, слышу — шум.
— Мальчик, ты за кем?
— Вот за тётенькой.
— А где твоя мама?
— На работе.
— А с кем ты пришёл?
— С сестрой.
— Где сестра?
— В очереди стоит.
— Позови её сюда.
— Зачем?
— Какой невежливый ребёнок! Что же ты, и платить сам будешь?
— Да.
— И что же ты покупаешь?
— Ползунки.
— Кому, деточка?
— Знакомой девочке.
— Нет, вы видели! Отпускают ребёнка одного в магазин покупать детские вещи! Мальчик, а сколько лет твоей сестре?
— Восемь.
— Безобразие! Ну-ка, отойди, мальчик. Всё равно ты всё перепутаешь.
А Серёжка не отходит. И кассирша ничего, не ругается. Серёжка говорит:
— Трое ползунков. Четыре восемьдесят девять.
Кассирша выбивает, а тётка сзади:
— Деточка, кто тебе сосчитал деньги?
Серёжка, вижу, разозлился и молчит. А тётка:
— Вот дети пошли. Ну конечно, какое может быть воспитание — с малых лет по магазинам, чего только не наслушаются.
Принёс Серёжка чек и говорит мне:
— Получай сама. А то опять, как с чайником будет.
С чайником это да! Это было дело. Мама однажды легла спать, а про чайник забыла. Он и распаялся. Ну, дала она Серёжке деньги и отправила в хозяйственный на угол чайник купить. Серёжка пришёл, видит: такие же точно чайники стоят, как наш, распаянный. Он и говорит:
— Дайте, пожалуйста, вон тот зелёный чайник за два тридцать пять.
А продавщица тоже:
— Ты с кем пришёл?
— Один.
— Тогда иди домой.
— Почему?
— Не дам я тебе чайника. Может, тебе не тот нужен чайник. Может, потом твоя мама придёт. А мы товар не обмениваем.
— Так мама не придёт.
— Иди, мальчик, сказала тебе.
Мама тогда очень рассердилась и сказала продавщице:
— Что, — говорит, — за водкой, что ли, я сына послала? Где это сказано, чтобы детям чайники не продавать?
А продавщица:
— Вы, гражданка, не возмущайтесь. Так проще, когда взрослые приходят.
Серёжка теперь никак не может забыть этот чайник. И послал меня ползунки получать. А я и получила — подумаешь? Голубой, розовый и ещё жёлтый. И немножко продавщице наврала. Как будто у меня сестрёнка родилась. Ну и что же, дядя Игорь ведь говорит, что мы ему как родные дети, вот и получается правильно. И ещё мы купили погремушки — такие красивые! Попугай на кольце, и красный мишка. И резиновую утку — нажмёшь, пищит. И пока шли домой, всю дорогу гремели погремушками и пищали уткой.
А теперь мы идём к Наташе. Идти далеко. Папа говорит:
— Ну как, дойдёте или на автобус сядем?
— На автобус!
Мы бы дошли, но автобусы как раз к дяде Игорю ходят стеклянные. А мы на таком ещё ни разу не ездили. Очередь на него длиннющая! Всем, конечно, хочется на таком автобусе прокатиться. Стали мы в очередь.
И что ты скажешь — опять тётенька:
— Вы бы, гражданин, с детьми-то с передней площадки шли.
Вечное дело! Нам уже год с задней площадки полагается. Но разве им объяснишь! Подходит автобус. Влезли кое-как. Папа платит. Тут кондукторша.
— Гражданин, куда вы с детьми в заднюю дверь вошли?
— Так они же большие!
А тётка сразу:
— Мы ему говорили! Он не слушал! Вот они, отцы. Нет у них жалости. Как теперь пробиваться будете?
— Нам до конца ехать. Не надо пробиваться.
Кондукторша с нами согласилась:
— Вообще-то правильно, к порядку приучает.
Тёткам лучше бы замолчать, но они снова:
— Вот так и таскают детей. Нервы треплют и себе, и людям…
Папа молчит, а мне обидно. Я и говорю:
— Потому что мы по закону поступаем. Как полагается…
А тётеньке одной очень Серёжка понравился. И около неё как раз свободное место. Она Серёжку и позвала.
— Садись, — говорит, — деточка.
Серёжка не сел. Меня посадил. Опять плохо.
— С таких лет кавалерствовать начинает.
До чего эти тётки надоели! Насилу мы дождались, когда выходить из автобуса. А Наташа у дяди Игоря до чего интересная! Только спит всё время. Ножки такие маленькие. Мама говорила — красные. И ничего такого, очень даже беленькие. И лысая совсем. А глазищи большие, голубые. Прекрасная Наташа!
Мы много ей дали игрушек — и погремушки, и утку, и разные ещё, потому что мама тоже купила. Но она не берёт. А тётя Зина очень ползункам обрадовалась и сразу стала Наташе надевать. А дядя Игорь говорит:
— Ты ей ещё бальный туалет надень. Велики же ей эти тряпочки. Утонет она в них.
Тётя Зина нам дала Наташу подержать — и мне, и Серёжке. Страшно до чего — вдруг голова отвалится. Нетвёрдая она какая-то. Тётя Зина тоже боится, оказывается. Даже не хочет из-за этого Наташу купать. Но папа сказал, что мама завтра приедет и покажет, как выкупать. Вот бы это сегодня было! А тётя Зина обрадовалась, что мама приедет, и сразу стала на стол накрывать. Всего-всего наставила. Наташа спит в коляске, а мы пируем. Папа с дядей Игорем, конечно, запели свою «Кто в Ленинград пробирался болотами», а мы с Серёжкой едим всё подряд. Особенно Серёжка. Когда пришли домой, мама спрашивает:
— Ну, как Наташа?