— О да, сир, — отвечал Каспиан. — Жаль, что мне не довелось произойти из более честного рода.
— Ты происходишь из рода Лорда Адама и Леди Евы, — отвечал Аслан, — а это достаточно честный род. Даже самый нищий из их потомков может по праву высоко держать голову. В то же время род этот отягощен такими постыдными деяниями, что самые надменные владыки должны ходить с потупленными глазами и поникшими головами. Помни об этом.
Каспиан поклонился.
— Теперь, — обратился Аслан к тельмаринам, — вы, мужчины и женщины, можете вернуться в мир людей, на тот же самый остров, который некогда покинули ваши предки. Конечно, никто вас не будет принуждать, уйдет только тот, кто сам пожелает. Пиратское племя, обосновавшееся когда-то на острове, давно уже вымерло, так что теперь он необитаем. Там есть чистые источники пресной воды и плодородная почва, много плодов в лесах и рыбы в лагунах. А главное — остальные люди в том мире еще не знают про его существование. Та щель пока еще открыта, и вы можете вернуться через нее. Но я должен вас предупредить. Как только вы пройдете сквозь нее, она закроется за вами — и уже навсегда. Поэтому всякие связи между вами и этим миром станут невозможны.
Когда он кончил, с минуту все молчали. Потом один из тельмаринских солдат, рослый плечистый парень с приятным лицом, протолкался сквозь толпу и выступил вперед.
— Была не была! Я принимаю это предложение!
— Ты сделал отличный выбор! — сказал ему Аслан. — А так как ты сделал его первым, отныне с тобой пребудут могучие волшебные чары. Поэтому в том мире судьба твоя сложится счастливо. Иди же туда!
И парень, слегка побледнев, двинулся вперед. Аслан и его двор расступились, пропуская солдата к пустому дверному проему между столбами.
— Пройди же сквозь эту Дверь, сын мой! — промолвил Аслан.
Повернувшись, он коснулся своим носом человека и дохнул на него. И как только дыхание Льва овеяло его, в лице человека появилось новое выражение — чуточку испуганное, но не несчастное, словно в этот миг ему вдруг что-то припомнилось... А потом он, немного пригнув плечи, шагнул в Дверь.
Все, не отрываясь, глядели на него. Они видели два столба с перекладиной и за ними — деревья, траву и небо Нарнии. Между столбами, как между косяками двери, стоял человек и смотрел куда-то вдаль. Спустя мгновение он сделал шаг и исчез, будто его и не было.
Остальные тельмарины, сгрудившиеся на противоположном конце поляны, запричитали:
— О-о-ох!
— Это что же такое с ним случилось?
— Что же, вот таким манером он умертвит нас всех?
— Не пойдем туда... ни за что!
Но тут кто-то из тельмаринов, видимо, поумнее прочих, выступил вперед и сказал, обращаясь к Аслану:
— Можете обижаться на нас, ваше величество, но что есть, то есть. За этими столбами мы не видим никакого иного мира. Если хотите, чтобы мы в него поверили, почему бы туда не пройти кому-нибудь из ваших? Ведь все ваши друзья, как я погляжу, держатся подальше от этой двери!
Тогда неожиданно вперед выступил Рипишиппи и низко поклонился Аслану.
— Если мой пример может сослужить вам хоть какую-нибудь службу, сир, — предложил он, — то я возьму с собой одиннадцать Мышей и вместе с ними пройду сквозь эту арку. Вам стоит только приказать, сир, и я не промедлю ни мгновения.
— Нет, мой маленький, — сказал Аслан и легонько коснулся бархатной своей лапой головки Рипишиппи. — В том мире тебя ждет ужасная судьба. Тебя станут показывать на ярмарках и в цирке. Тут есть другие, которые должны пройти первыми и показать пример.
— Пошли, — неожиданно сказал Питер, обернувшись к Эдмунду и Люси. — Это про нас.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Эдмунд.
— Эту Дверь, — вместо Питера ответила Сьюзен, которая, оказывается, тоже все знала. — Но сначала вон туда, за деревья. Нам надо переодеться.
— Переодеться? — переспросила Люси. — Зачем?
— Как зачем? Сама подумай, какое это будет зрелище, если мы в таком виде появимся на железнодорожной станции.
— Но ведь наша старая одежда осталась в замке Каспиана... — начал Эдмунд.
— Да нет, — сказал Питер, направляясь в сторону зарослей. — Все наши шмотки тут. Сегодня утром их принесли сюда в узлах. Все заранее приготовлено.
— Значит, вот о чем говорил Аслан все это утро с тобой и Сьюзен? — догадалась Люси.
— Ну да, об этом и еще о всякой всячине, — отвечал Питер, и его лицо приняло странно торжественное выражение. — Всего я вам сейчас сказать не могу. Там было много такого, что касается только меня и Сью. Потому что мы с ней больше уже не вернемся в Нарнию.
— Никогда? — в ужасе вскричали Эдмунд и Люси.
— Да не пугайтесь так — вы-то вернетесь, — отвечал им Питер. — По крайней мере, я понял, что вы еще побываете здесь хотя бы раз. Но я и Сью — нет. Он сказал, для этого мы слишком повзрослели.
— Ох, Питер! — посочувствовала Люси. — Как же вам жутко не везет! И как вы только это переживете?
— Думаю, что как-нибудь переживу, — отвечал Питер. — Конечно, я представлял все это немножко иначе. Но ты сама все поймешь, когда будешь здесь в последний раз... А теперь нам надо спешить. Вот и наши вещи.
Было как-то странно и не очень-то приятно явиться перед столь торжественным собранием в своей старой школьной одежде (вдобавок изрядно порванной и не очень чистой). Кое-кто из самых подлых тельмаринов даже глумливо захохотал и заулюлюкал. Но все остальные встречали их приветственными возгласами и отдавали салют Верховному Королю Питеру, а также королеве Сьюзен, Владелице Волшебного рога, королю Эдмунду и королеве Люси.
Дети были очень растроганы (особенно Люси) и заливались слезами, прощаясь со своими добрыми старыми друзьями. Все Звери их целовали, Медведи Горбачи сжимали в своих медвежьих объятиях, им крепко пожимал руки Трумпкин, а потом все они прошли сквозь крепкие объятия и колючие поцелуи Стародума. Разумеется, Каспиан напомнил Сьюзен, чтобы она не забыла взять с собой свой Волшебный рог, и, разумеется, Сьюзен сказала ему, что отныне он может считать этот рог своим. Но самым чудесным и тягостным было прощание с Асланом.
Но вот Питер встал рядом с Сьюзен и взял ее за руку, за ними — Эдмунд и Люси, а позади выстроилась длинная шеренга тельмаринов. Все они направились к Двери. Настал миг, который трудно описать, потому что в него вместилось слишком много разных событий.
Детям открылись одновременно три места. Первое — устье пещеры, сквозь которое сверкали ослепительные зеленые и голубые краски какого-то острова в Тихом Океане. Туда направились тельмарины и там они сразу же исчезали, как только проходили сквозь Дверь. Второе место было поляной в Нарнии. Там столпились Звери и гномы. И последнее, что они видели, были огромные глаза Аслана и белые пятна на лице Барсука. Но потом на них надвинулась третья картина, быстро заслонившая две первые, — серая, присыпанная гравием платформа на маленькой деревенской станции, скамейка и нагроможденный вокруг нее багаж. И вот они уже все вчетвером сидят на этой скамейке, будто никогда ее и не покидали.
В первые минуты, как только прошли через Дверь, они чувствовали себя немножко испуганными и какими-то вялыми и безвольными. Но потом совершенно неожиданно для себя вдруг испытали прилив радости от того, что снова могут вдохнуть привычный запах железной дороги, увидеть над собой неяркое английское небо и ощутить ласковое тепло позднего лета.
— Смотрите, — сказал Питер, — у нас еще есть время до поезда.
— Вот досада! — вздохнул Эдмунд. — Подумать только! Я забыл в Нарнии свой новый фонарик!
Плавание «Утренней зари»
Глава первая
КАРТИНА В СПАЛЬНЕ
Жил-был на свете мальчик, звали которого Юстас Кларенс Скрабб, и я полагаю, что это имя он вполне заслуживал. Родители предпочитали звать его Юстасом Кларенсом, учителя — Скраббом, а как звали его друзья, сказать не могу по той простой причине, что друзей у него не было. В свою очередь, он называл отца с матерью не папой и мамой, но Гарольдом и Альбертой. Оба они были вполне современными и весьма передовыми людьми: убежденные вегетарианцы и трезвенники, они не курили, занимались спортом и предпочитали какие-то особые виды нижнего белья. В доме у них было очень мало мебели, на кроватях, как правило, отсутствовали покрывала, а окна всегда раскрывались настежь, чтобы можно было дышать свежим воздухом.
Юстас Кларенс любил животных, а больше всего насекомых. Правда, предпочитал видеть их в коллекции, пришпиленными к картону. Еще он любил читать книги, особенно если они содержали какие-нибудь полезные сведения, и обожал рассматривать картинки с изображением зерновых элеваторов или упитанных иностранных детей, выполняющих лабораторные работы в образцовой школе.
А вот своих двоюродных братьев и сестер, юных Певенси: Питера, Сьюзен, Эдмунда и Люси — Юстас Кларенс не любил. Но когда он узнал, что Эдмунд и Люси приедут к ним погостить на время летних каникул, то очень обрадовался. Ему нравилось быть хозяином положения, когда он мог в свое удовольствие мучить других. Сам-то он был тщедушным мальчишкой, который в открытой драке не сумел бы сладить даже с Люси, не говоря уже об Эдмунде. Но зато он знал много разных способов отравить людям жизнь. Как вы понимаете, это особенно легко сделать, если вы у себя дома, а они у вас в гостях.
Эдмунду и Люси вовсе не хотелось гостить у дяди Гарольда и тети Альберты, но избежать этого было невозможно. Родители их собрались на все лето покинуть Англию. Отца пригласили на четыре месяца в Америку читать лекции в одном из самых знаменитых тамошних университетов. А мама решила поехать с ним, потому что, как она заявила, “вот уже десять лет у нас с папой не было настоящих каникул”.
Питеру предстояло много работать — он готовился к экзамену и хотел во время каникул позаниматься со старым профессором Кирком, тем самым, в доме у которого дети пережили такие захватывающие приключения в годы войны. Если бы профессор еще жил в том старом доме, разумеется, младшие Певенси провели бы лето у него. Но с тех пор, как мы расстались с профессором, он успел обеднеть, лишился своей усадьбы и теперь жил в маленьком домике, где была всего одна спальня для гостей.
Взяв троих младших детей в Америку, родителям пришлось бы потратить слишком много денег. Поэтому было решено, что с ними поедет только Сьюзен. Взрослые считали, и совершенно справедливо, что она обещает стать настоящей красавицей, а потому не стоит особенно утруждать ее занятиями (хотя она была достаточно рассудительной и здравомыслящей для своих лет). Мама заявила, что для Сьюзен поездка в Америку будет намного полезнее, чем для младших, и папа согласился с ней. Эдмунд и Люси очень старались не слишком завидовать сестре, но это плохо у них получалось: они поневоле сравнивали то, что ожидало ее, с тем, что предстояло им — погубить эти летние каникулы в гостях у тети Альберты.
— Мне придется хуже всего, — сокрушался Эдмунд. — Тебе, по крайней мере, дадут отдельную комнату, а я, вот увидишь, буду делить спальню с этим отъявленным негодяем Юстасом.
Нашу историю лучше всего начать с того времени, когда Эдмунд и Люси уже гостили у родственников. Как-то после полудня они улучили минутку, чтобы побыть вместе и поговорить о Нарнии, своей тайной стране. Мне кажется, что у многих из нас была — или есть — такая страна, о которой знаем “только мы и никто больше. Но почти у всех эта страна придуманная. Эдмунду и Люси необычайно повезло: их тайная страна была настоящей. И они успели уже дважды побывать там — и не в игре, не во сне, а на самом деле. И там, в Нарнии, им было обещано, или почти обещано, что настанет день, когда они снова вернутся туда. Вот дети и ждали, когда же наконец какое-нибудь чудо перенесет их в Нарнию — ведь только чудом и можно попасть в такую страну. Вот о чем они постоянно говорили между собой, если выпадал удобный случай.
На этот раз они уединились в комнате Люси и, присев на краешек кровати, разглядывали картину, висевшую прямо перед ними. Во всем доме лишь одна эта картина им и нравилась. Но она совсем не нравилась тете Альберте, потому и была выдворена в маленькую дальнюю комнатку наверху. Избавиться от этой картины тетя Альберта не решалась исключительно потому, что она была подарена ей на свадьбу важной особой, которую тете не хотелось обижать.
На картине был изображен парусник; казалось, он плывет прямо на вас. Впереди корабль украшала позолоченная фигура: голова дракона с широко разинутой пастью. У судна была одна мачта с прямоугольным парусом великолепного пурпурного цвета. Присмотревшись, можно было разглядеть и зеленого цвета борта: они едва виднелись из-за позолоченных крыльев дракона. Художник изобразил парусник в тот момент, когда он взлетел на самый гребень сверкающей бирюзовой волны и теперь стремительно скользил прямо на зрителя, вздымая перед собою каскады брызг и пузырящейся пены. Так и чувствовалось, что он несется вперед под напором веселого свежего ветра, чуть накренившись на левый борт. Солнечный свет падал на судно слева, и с этой стороны вода была зеленой, с пурпурным отливом; по другую сторону, в тени корабля, она была глубокого темно-синего цвета.
— Знаешь, о чем я думаю? — спросил Эдмунд. — Не обидно ли видеть нарнианский корабль и знать, что попасть на него нельзя?
— Но мы можем на него смотреть, — возразила Люси. — А это все-таки лучше, чем ничего. Это же самый настоящий нарнианский корабль!
— Все еще играем в детские игры? — послышался противный ехидный голос.
И Юстас Кларенс, шпионивший за дверью, ухмыляясь, вошел в комнату.
В прошлом году он гостил у Певенси и ухитрился подслушать, как дети говорили о Нарнии, и теперь он с наслаждением дразнил их, то и дело напоминая об этом. Юстас, разумеется, считал, что Нарния — выдумка,1 а так как сам он был начисто лишен воображения и не мог придумать ничего подобного, то выдумка казалась ему глупой и смешной.
— А мы тебя сюда не звали, — резко, и даже грубо, сказал Эдмунд.
— Я зашел посоветоваться. Понимаете, я сочиняю шуточное стихотворение, и там есть такие строчки:
Малявки, что играют в свою Нарнию,
Становятся отпетыми болванами...
Как, по-вашему, получилось?
— Если тебя интересует мое мнение, — сказала Люси, — то Нарния и болваны никак не рифмуются.
— Зато здесь есть очень глубокий ассонанс, — важно заявил Юстас.
— Смотри, не вздумай спрашивать у него, что означает это идиотское слово, — сказал Эдмунд Люси, будто Юстаса тут и не было. — Он только этого вопроса и дожидается. А если с ним не разговаривать, то он может, наконец, догадается, что ему лучше бы уйти отсюда.
Любой другой мальчишка, встретив подобный прием, разумеется, обиделся бы и сразу ушел или вспылил и полез в драку. Но Юстас не сделал ни того, ни другого, а продолжал, глупо ухмыляясь, слоняться по комнате. Люси и Эдмунд молчали и не глядели на него. Немного погодя Юстас заговорил опять:
— Как вам нравится эта картина?
— Ради бога, не отвечай, — предупредил Эдмунд, — а то он воспользуется случаем и заведет свои разговорчики об искусстве и прочем.
Но Люси была очень вежливой и правдивой девочкой и считала, что на вопросы все-таки нужно отвечать.
— Мне нравится. Очень, — сказала она.
— Но это же дрянная, примитивная мазня, — хмыкнул Юстас.
— Не хочешь смотреть — уходи отсюда, — посоветовал Эдмунд.
— Ну что тебе в ней так понравилось? — продолжал приставать Юстас.
— Все, — ответила Люси. — Нарисовано так, что чувствуешь — корабль этот действительно плывет. Он так и движется навстречу тебе. Смотришь на воду и кажется, что она действительно мокрая. И волны такие, что видишь, как они ходят вверх и вниз: то поднимаются, то опускаются...
Разумеется, заводя этот разговор, Юстас заранее продумал свой ответ и уже открыл было рот, чтобы раскритиковать манеру изображения волн. Но, взглянув на картину, Юстас вдруг увидел, что они действительно поднимаются и опускаются. Надо сказать, что ему лишь раз пришлось плавать по морю на корабле (вместе с родителями до острова Уайт), и оказалось, что он очень подвержен морской болезни. И теперь он вдруг почувствовал, что при виде нарисованных волн на него накатывает тошнота. Юстас весь позеленел, но все-таки попытался взглянуть на волны еще раз. В этот миг все трое застыли на месте, приоткрыв рты и уставившись на картину.