— Вот это, скажу я вам, мысль! — воскликнул Эдмунд в восторге, в голосе его чувствовалось благоговейное восхищение.
— Но Страна Аслана может оказаться особой страной, — заметила Люси. — Я хочу сказать — такой страной, куда нельзя добраться по морю.
— Я много думал об этом, ваше величество, — ответил Рипишиппи. — Но я должен рассказать вам вот о чем. Когда я был еще младенцем, одна дриада пела мне такую колыбельную:
— Я, конечно, понимаю, — продолжал Рипишиппи, — что слова эти можно истолковать и так и эдак. Я сам не знаю, что они мне предвещают. Но были в них некие чары, которые остались со мной на всю жизнь.
Наступило короткое молчание. Потом Люси спросила:
— А где мы находимся сейчас, Каспиан?
— Капитан объяснит это лучше, чем я.
Дриниан взял карту и расстелил ее на столе.
— Вот здесь мы сейчас, — он ткнул пальцем в какую-то точку на карте, — точнее, были сегодня в полдень. А если ваше величество интересует, как протекало наше плавание, то я могу сказать, что мы отплыли от Каир-Паравеля при свежем попутном ветре и, доплыв на следующий день до Гальмы, бросили якорь у ее северного побережья. В этом порту нам пришлось простоять неделю, потому что гальмианский герцог устроил в честь его величества грандиозный турнир. Его величество лично участвовали в нем и выбили из Седла многих славных рыцарей...
— Не забудьте сказать, Дриниан, что и сам я несколько раз падал из седла и получил в награду несколько славных синяков и шишек, — улыбнулся Каспиан. — Кое-какие не прошли до сих пор.
— Тем не менее ваше величество чаще выбивали из седла других, чем падали сами, — усмехнулся Дриниан. — Мы полагаем, герцогу очень хотелось выдать за его величество свою дочь. Только ничего из этого не вышло.
— Раскосая и вся в веснушках, — пояснил Каспиан.
— Бедная девочка, — вздохнула Люси.
— Когда же мы отплыли с Гальмы, — продолжил Дриниан, — то на целых два дня попали в полный штиль и шли только на веслах, пока снова не задул ветер. Из-за этого мы добрались до Теребинтов лишь на четвертый день после отплытия с Гальмы. Их король выслал нам вестника с предупреждением, что на берег высаживаться нельзя: на Теребинтах свирепствует какая-то эпидемия. Тем не менее мы обогнули мыс, зашли в небольшую бухточку, расположенную вдали от поселений, и там запаслись пресной водой. Потом, отойдя немного от берега, мы простояли трое суток, пока не поймали юго-восточный ветер, после чего поплыли к Семи Островам. На третий день нас нагнали какие-то пираты, судя по оснастке, теребинтские. Стоило нам пустить несколько метких стрел — показать, что с вооружением у нас все в порядке, — и они отстали...
— А я считаю, что нам следовало нагнать их, взять на абордаж и повесить всем в назидание, чтоб матерям впредь неповадно было растить таких сыновей, — вставил Рипишиппи.
— ...А еще через пять дней показался Муил, если вы помните, самый северный из Семи Островов. На веслах мы прошли через пролив и еще на закате бросили якорь в Красной Гавани на острове Бренн. Нас радушно встретили, устроили в честь его величества пир и вволю снабдили припасами и водой. Вот уже шесть дней, как мы покинули Красную Гавань, все время идем с хорошей скоростью при свежем попутном ветре и не позже, чем послезавтра, надеемся увидеть Уединенные Острова. В целом мы провели в море почти тридцать дней и удалились от берегов Нарнии больше, чем на четыреста лиг.
— А куда вы намерены плыть после Уединенных Островов? — поинтересовалась Люси.
— Мы еще не знаем этого, ваше величество, — ответил Дриниан. — Собираемся хорошенько расспросить местных моряков, что же там дальше, на востоке.
— Ну, в наше время они мало что могли сказать на этот счет, — заметил Эдмунд.
— Во всяком случае, — заявил Рипишиппи, — мы можем быть уверены в одном: только после Уединенных Островов для нас начнутся настоящие приключения.
Каспиан предложил перед ужином осмотреть корабль, но Люси не согласилась.
— Мне кажется, надо бы навестить Юстаса... Ему, наверно, и в самом деле очень плохо. Вы сами знаете, какая скверная штука — морская болезнь. Будь со мной моя бутылочка с эликсиром, я бы его мигом вылечила.
— Но она с вами, — учтиво сказал ей Каспиан. — Совсем забыл уведомить вас об этом. Ваш подарок всегда при мне как одно из самых главных королевских сокровищ. Особенно в таком путешествии, где может приключиться все что угодно. Вы можете взять вашу бутылочку и воспользоваться ею, если действительно считаете, что стоит тратить эликсир на такой пустяк, как морская болезнь.
— Но ведь понадобится всего лишь капелька...
Каспиан нагнулся, открыл один из шкафчиков под скамьей и достал оттуда чудесную бутылочку из цельного алмаза, которую так хорошо помнила Люси.
— Возвращаю вам вашу собственность, королева.
И, покинув каюту, они все вместе вышли на залитую солнцем палубу.
Каспиан повел друзей по лесенке вниз, и они оказались в просторном помещении под палубой; здесь ровными рядами тянулись скамейки для гребцов. Царили полумрак и прохлада: свежий воздух и свет проникали с палубы через открытые люки. Лучи солнца пробивались еще и через порты для весел, это от них на низком потолке весело плясали солнечные зайчики. Разумеется, корабль Каспиана ничем не напоминал ужасные гребные галеры, где гребцами были рабы. Веслами здесь пользовались только тогда, когда не было хорошего ветра, либо для того, чтобы отойти от причала или подойти к нему. На весла садились по очереди все, кроме Рипишиппи — слишком коротенькие были у него ножки.
Пространство от одной скамьи до другой представляло собой большую яму, доходящую посередине до самого киля. Яма эта была доверху забита провизией: мешками муки, бочонками с водой и пивом, бочками со свининой, кувшинами с медом, сырами, галетами, репой и большими кусками бекона. С потолка свисали окорока, связки лука и гамаки, в которых после вахты отдыхали люди.
Каспиан повел своих гостей вдоль борта, перепрыгивая со скамьи на скамью; то есть сам-то он мог позволить себе только перешагивать, а вот у Люси получалось нечто среднее между переступанием и перепрыгиванием. Рипишиппи почти летел самыми настоящими длинными (и очень изящными) прыжками. Таким образом они добрались до переборки, в которой была дверь. Открыв ее, Каспиан ввел их в каюту хвостового отсека судна, как раз под палубной каютой на корме. Тут, конечно, было далеко не так приятно и удобно, как наверху. Потолок низкий, а ровного пола не было вовсе: борта корабля сходились под большим углом. Иллюминаторы с толстыми стеклами не открывались, потому что находились ниже поверхности моря. Как вы помните, в это время корабль шел при сильной килевой качке, и иллюминаторы попеременно то сияли золотым солнечным светом, то становились тускло-зелеными, когда оказывались под водой.
— Мы с вами устроимся здесь, Эдмунд, — сказал Каспиан. — Ваш родственник, если предпочитает, может спать на койке. А мы повесим себе пару гамаков.
— Умоляю ваше величество... — начал Дриниан.
— Нет, нет, друг мой. Ведь мы уже обо всем договорились. Вы с Ринсом (Ринс был первым помощником капитана) ведете корабль, у вас хватает дел и днем, и ночью. Причем ночью-то чаще всего и случается срочная работа. Поэтому вам нужно быть наверху, в каюте по левому борту. А мы с королем Эдмундом — просто пассажиры, и делать нам нечего, кроме как петь песни и рассказывать друг другу всякие истории. Так что нам удобнее всего устроиться здесь, внизу. И, кстати, тут очень уютно. Ну, а теперь посмотрим, как чувствует себя наш таинственный незнакомец.
Юстас лежал с позеленевшим лицом. Когда они подошли к нему, он одарил их сердитым взглядом и спросил, не предвидится ли ослабления шторма. Каспиан растерянно переспросил:
— Шторм? Какой шторм?
Дриниан разразился смехом и проревел:
— Молодой господин, оказывается, отменный шутник! Надо же сказать такое! Шторм! Это самая прекрасная погода, какой только можно пожелать на море!
— Это кто такой? — заканючил Юстас. — Прогоните его отсюда! От его рева у меня голова чуть не раскололась!
— Я принесла тебе лекарство, Юстас, — сказала Люси. — Тебе сразу же станет легче.
— О-о-ох! Говорят вам, уйдите вы все, оставьте меня в покое!
Тем не менее Люси удалось влить ему в рот капельку из своей бутылочки. И хотя он, конечно же, заявил, что это жуткая гадость (запах, распространившийся по каюте, когда Люси открыла пробочку, был просто восхитителен), но цвет его лица сразу сменился с зеленого на нормальный. Судя по всему, через мгновение он уже почувствовал себя лучше, потому что больше не скулил, не жаловался на шторм и свою больную голову. Но зато совсем другим тоном, сухо и категорично, потребовал, чтобы они немедленно пристали к берегу. Далее он заявил, что в первом же порту “подаст на всех на них жалобу британскому консулу” и что им не следует воображать, будто “это незаконное похищение пройдет для них даром”.
Но тут Рипишиппи, все время пристально разглядывающий его, осведомился, что это за “жалоба” такая, и попросил уточнить, кому он намерен ее подать: может быть, это какой-то новый неизвестный ему — Рипишиппи — порядок вызова на поединок... Храбрый Юстас сник и забормотал:
— Не обращайте внимания... я сам не понимаю, что говорю...
Тем не менее настроение у него улучшилось настолько, что он даже благосклонно принял их заверение, будто сейчас они плывут к самой близкой суше, какая им известна, на самой большой скорости, какая возможна для парусного судна при таком ветре. Он даже позволил себя убедить, что сейчас они никак не могут доставить его в Кембридж, где живет дядя Гарольд. По крайней мере, проделать им это сейчас не легче, чем переправить его на Луну. Уяснив наконец этот пункт, Юстас с мрачным видом согласился переодеться, а потом вместе со всеми вышел на палубу.
Экскурсия продолжалась. На палубе все было знакомым по изображению на заветной картине: мачта с алым парусом, фигура дракона... Но Каспиан показал им кое-что новенькое. Они и предположить не могли, что внутри драконьей шеи на маленьком мостике стоял впередсмотрящий и вглядывался вдаль через раскрытую пасть чудовища.
Потом экскурсанты забрались на самый верх мачты — на смотровую площадку. И надо признаться, почувствовали себя там не очень-то уютно, когда их начало раскачивать во все стороны, а палуба показалась совсем маленькой и очень далекой. Всем пришла в голову одна и та же невеселенькая мысль: если вдруг они сорвутся отсюда, то лишь при самом счастливом стечении обстоятельств упадут на палубу, а не в море. И это еще вопрос, можно ли считать падение с мачты на палубу удачей. Спустившись, они подошли к Ринсу. Он вместе с другим моряком стоял на вахте у огромного штурвала, а позади них вздымался вверх позолоченный драконий хвост, вдоль него, с внутренней стороны, оказывается, шла скамей¬ка. Они прочли название корабля: “Утренняя заря”.
Конечно, “Утреннюю зарю” нельзя и сравнивать с нашими теперешними кораблями. Она была намного скромнее даже тех галер, дромундов, каравелл и галеонов, что строились в Нарнии, когда Люси и Эдмунд были там королями под верховной властью Короля Питера. Но, как вы, наверно, помните, предки Каспиана не любили моря и даже побаивались его. За время их правления и мореходство, и кораблестроение в Нарнии пришли в совершеннейший упадок. Например, когда его дядя, король-узурпатор Мираз, послал семерых лордов исследовать восточные моря, им пришлось купить гальмианский корабль и нанять гальмианских моряков. Взойдя на престол, Каспиан начал понемногу, но настойчиво, приучать нарнианцев к морю. “Утренняя заря” считалась лучшим из кораблей, которые они успели построить за эти три года. Она была такой маленькой, что между мачтой и носом корабля могли разместиться лишь корабельная шлюпка у одного борта и клетка для кур у другого. (Увидав кур, Люси, конечно, принялась их кормить). Для палубной каюты места уже не оставалось. Но зато “Утренняя заря” отличалась удачными для своего размера пропорциями и замечательной красотой; моряки не без основания называли ее между собой “леди”. Ее линии были совершенны, краски чисты, а каждая балка, канат или даже гвоздь были сделаны с редким тщанием и изяществом.
Юстасу, разумеется, корабль совершенно не понравился, и он хвастливо и самодовольно болтал про всякие лайнеры, моторные яхты, авианосцы и субмарины. Не выдержав, Эдмунд презрительно фыркнул себе под нос:
— Как будто ты в этом хоть чуточку разбираешься!
Зато Эдмунд и Люси были в восторге от корабля. Облазив его сверху донизу, они вернулись в каюту Люси и увидели стол; уже накрытый к ужину.
В иллюминаторе во всю западную часть неба алым пламенем пылал закат. Вдруг с новой силой они ощутили легкий живой трепет “Утренней зари”, вкус соли на губах и с замиранием сердца подумали о неведомых землях, поджидающих путешественников у восточных пределов мира. Люси охватило такое счастье, которое невозможно выразить словами.
Зато чувства Юстаса мы можем передать словами и даже его собственными. Когда им принесли одежду, просушенную и вычищенную, первое, что он сделал — вытащил из кармана курточки записную книжку и уселся писать дневник. Эту книжечку он постоянно носил с собой — там были переписаны все его марки. Юстаса мало что интересовало, кроме собственной персоны, но для марок он делал исключение и потому всегда носил с собою полный каталог своих сокровищ. Знакомясь, он всегда, назвав свое имя, первым делом осведомлялся, не собирает ли его собеседник марки; получив утвердительный ответ, сразу говорил:
— Я могу предложить кое-что для обмена. А что есть у вас?
Поняв, что на корабле ему не повезло и с марками, он решил использовать черную книжечку в качестве дневника. И вот как он его начал:
“7 августа. Если все это не жуткий сон, то я провел уже целых двадцать четыре часа на борту этого дрянного суденышка. Все время штормит, и мне приходится благодарить небо уже за то, что морская болезнь прошла. Огромные волны то и дело накатываются на нас, и я уже не раз видел собственными глазами, как эта лодка была готова совсем затонуть под их напором. Остальные делают вид, что ничего не замечают, и я никак не пойму, что бы это значило. Может быть, они просто делают вид, что такие храбрые; а может, прав старина Гарольд, говоривший, что заурядные люди из трусости не желают признавать самых очевидных фактов. Не знаю, трусливые или нет, но в том, что они сумасшедшие, не может быть никаких сомнений. Иначе они бы не додумались выйти в открытое море на таком дрянном суденышке. Внутри, разумеется, все совершеннейший примитив: ни приличного салона, ни радио, ни ванных, ни кресел на палубе. Мне пришлось таскаться по нему весь вчерашний вечер, и меня буквально мутило, когда этот самый Каспиан показывал свою игрушечную лодчонку с таким самодовольством, как будто это, по меньшей мере, сама "Куин Мери".
Я пытался объяснить, какими бывают настоящие корабли. Но он до такой степени невежествен, что даже не понял, о чем я хотел ему сказать. Л. и Э., разумеется, меня не поддержали. Допускаю, что такая малявка, как Люси, может просто не понимать, в какой мы опасности, но вот Эдмунд... Он просто подлизывается к К., как и все остальные. Он называет этого К королем и все время обращается к нему не иначе как “ваше величество”. Я, конечно, сразу отказался от этого цирка и заявил, что по убеждениям я — республиканец. Каспиан лишь спросил меня, что означает это слово. Похоже, он совершеннейший невежда и не знает ничего на свете.
Я, конечно, мог бы и не говорить о том, что мне отвели самую скверную каюту, какая нашлась на этой посудине. Настоящая тюрьма! А Люси, между прочим, получила в свое распоряжение отдельную каюту на палубе. Довольно миленькая комнатка, разумеется, по сравнению со всеми остальными. Когда я поинтересовался, почему так вышло, К. сказал мне только, что Л. — девчонка, как он выразился, “леди". Я пытался втолковать ему то, что мне говорила Альберта: такие штучки лишь унижают девчонок, но К. просто тупица, до него опять ничего не дошло! Он, конечно, мог бы принять во внимание хотя бы следующее: если мне придется прожить в этой дыре хоть несколько дней, то я непременно заболею. А еще Э. убеждает меня, что я не имею никакого права ворчать: К. уступил Л. свою каюту. Как будто от этого моя становится не такой тесной и скверной! Да, чуть не забыл: тут есть какая-то тварь вроде мыши, только огромная и разговаривает. Ведет она себя вызывающе нагло. Остальные, если им это нравится, могут, конечно, спускать ей все ее выходки, но, если она посмеет еще раз обойтись так со мной, я накручу ей хвост. Еда здесь, разумеется, просто отвратительная."