Около девяти часов утра неожиданно гора оказалась совсем рядом. Теперь они наконец разглядели, что это никакой не остров и даже не суша в принятом значении этого слова. И не туман. Это была сама Тьма. Мне трудно описать ее, но вы можете в некоторой степени представить себе, что это было такое, если вообразите, что смотрите прямо в зев железнодорожного туннеля, только такого длинного и извилистого, что не видно конца и в него совсем не попадает свет. На расстоянии нескольких ярдов перед собой — насколько дотягиваются солнечные лучи — еще можно видеть рельсы, шпалы и гравий. Дальше все это видится сквозь сумрак, а потом все совершенно исчезает и остается сплошная, тяжелая, будто затвердевшая, чернота. Точно так же было теперь. На несколько ярдов перед носом судна еще была видна яркая, голубовато-зеленая, чуть колышущаяся вода... Дальше она казалась тускло-серой, какой бывает поздно вечером, а еще дальше — кромешная тьма. Создавалось впечатление, что в самом разгаре ясного утра они оказались на краю безлунной и беззвездной ночи.
Каспиан крикнул боцману, чтобы корабль подали немного назад, и все, кроме гребцов, сгрудились на носу. Но, сколько они ни вглядывались, впереди ничего не было видно. Позади сияли море и солнце, впереди — Тьма.
— Следует ли нам входить в это? — спросил Каспиан.
— Я бы не стал, сир, — ответил Дриниан.
— Капитан прав, — в один голос поддержали моряки.
— Ия думаю то же самое, — согласился Эдмунд.
Люси и Юстас не сказали ничего, но были довольны тем оборотом, который, как им казалось, принимают события. И тут молчание взорвал звонкий голосок Рипишиппи:
— А почему бы нам и не войти туда? Может ли кто-нибудь из вас объяснить мне — почему нам не следует этого делать?
Никто не рискнул объяснить, поэтому Рипишиппи продолжал:
— Если бы я говорил с поселянами и рабами, то я позволил бы себе сказать, что это предложение рождено самой обыкновенной трусостью. Но я надеюсь, что в Нарнии ни у кого не будет повода говорить, что столь блистательное общество, состоящее из благородных и царственных особ, пребывающих в самом цветущем возрасте, показало хвост от того лишь, что испугалось темноты.
— Но скажите, пожалуйста, во имя всего святого, какой смысл неизвестно зачем лезть в темноту? — спросил Дриниан.
— Смысл? — спросил Рипишиппи. — Вы обязательно хотите во всем найти смысл, капитан? Если для вас имеет смысл только то, что поможет нам набить животы и кошельки, то заверяю вас, что этот поступок действительно будет совершенно бессмысленным. Но, насколько мне известно, мы пустились в это плавание не ради какой-то пользы, а ради того, чтобы исполнить долг чести и испытать те приключения, которые нам пошлет Аслан. А здесь нам уготовано самое великое и удивительное приключение, о каком мне когда-либо доводилось слышать. Поэтому, если мы повернем назад, мы нанесем великий и непоправимый урон нашей чести.
Моряки что-то заворчали себе под нос. Люси уловила одну фразу:
— Будь она неладна, этакая честь.
Каспиан усмехнулся.
— Ну и надоели же вы нам, Рипишиппи! Жаль, что мы не оставили вас дома! Ну что же, если вам загорелось во что бы то ни стало забраться в эту тьму, нам не остается ничего другого, как последовать за вами! Я вижу, Люси что-то хочет возразить против этого?
Люси хотелось сказать против этого очень даже много, но вслух она произнесла только:
— Не обращайте на меня внимания.
— Но хотя бы зажечь свет ваше величество разрешит? — спросил Дриниан.
— Разумеется, — успокоил его Каспиан. — Все лампы, какие у нас есть. Проследите за этим, Дриниан.
И вот были зажжены три лампы: на корме, на носу и на вершине мачты, — а Дриниан приказал вдобавок укрепить еще два факела посреди палубы. При солнечном свете эти огоньки казались бледными и очень слабыми. Затем было решено: всем людям, кроме тех, кто занят на веслах, собраться на палубе в полном вооружении и встать с обнаженными мечами в назначенных местах. Люси и два лучника получили задание подняться на вершину мачты и стоять там с луками наготове. Ринельф встал на носу, держа в руках веревку, готовый приступить к промеру глубин, а рядом с ним, сверкая кольчугами, — Рипишиппи, Эдмунд, Юстас и Каспиан. Дриниан стоял за штурвалом...
— Во имя Аслана — вперед! — крикнул Каспиан. — Гребите не торопясь, но ровно! Соблюдайте тишину и слушайте все приказы!
Гребцы налегли на весла, и “Утренняя заря” сразу же поползла вперед, скрипя и постанывая. Когда они пересекли границу темноты, перед Люси со смотровой площадки наверху мачты открылся удивительный вид. Солнечный свет еще падал на корму, а нос уже пропал во тьме. Потом она увидела, как это произошло. Еще мгновение назад и позолоченная корма, и голубое небо, и синее море были залиты золотым солнечным светом, а миг спустя и небо, и море исчезли, а лампа на корме, которая до этого была совсем незаметна, ярко вспыхнула; только ее огонь и позволял сейчас различить то место, где кончался корабль. В свете лампы Люси видела черный силуэт Дриниана, приникшего к штурвалу.
Прямо внизу под ней два факела выхватывали из темноты два светлых пятна на палубе и бросали красноватые блики на мечи и шлемы; еще один островок света был впереди, на баке. Смотровая площадка на мачте, освещенная лампой, укрепленной как раз над головой Люси, казалась теперь отдельным светлым мирком, который сам по себе плыл в темноте. Все эти огни, как всегда бывает со светом, если его приходится зажигать в неподходящее время, выглядели неестественными и зловещими. Еще девочка заметила, что сильно похолодало.
Впоследствии никто не мог точно сказать, сколько же времени это продолжалось. Если бы не скрип уключин и плеск весел, можно было подумать, что они вообще не двигаются. Эдмунд, стоявший на носу корабля, сколько ни вглядывался вперед, не видел ничего, кроме отражения лампы в черной воде прямо перед ними. Отражение это казалось каким-то грязным, будто засаленным, а рябь, поднятая продвижением корабля, тяжелой, мелкой и безжизненной. И чем дальше они плыли, тем сильнее мерзли — все, кроме гребцов.
Внезапно откуда-то — никто так и не понял, откуда, потому что в этой тьме все утратили чувство направления — донесся страшный крик. Либо это кричал не человек, либо человек, доведенный до крайнего ужаса.
Каспиан хотел что-то сказать, но не смог — во рту все пересохло. Тогда раздался голосок Рипишиппи, в этом молчании показавшийся пронзительней и громче, чем обычно.
— Кто зовет? — пропищал он. — Если ты враг — знай, что мы тебя не боимся, если друг — твои враги узнают благодаря нам, что такое страх!
— Сжальтесь! — ответил ему тот же голос. — Смилуйтесь! Если вы мне не снитесь — сжальтесь! Возьмите меня к себе, кто бы вы ни были! Заберите меня отсюда, хотя бы только для того, чтобы нанести смертельный удар! Даже смерть для меня будет милосердием! Во имя всего, что для вас свято, не исчезайте! Не оставляйте меня одного в этой жуткой стране!
— Мы вас не видим, — крикнул в ответ Каспиан. — Где вы? Плывите к борту, и милости просим!
Снова вскрикнули, уже иначе — от радости, но радости, перемешанной со страхом. Затем послышались торопливые негромкие всплески. Путешественники поняли — кто-то плывет в их сторону.
— Поднимите его, — приказал Каспиан.
— Есть, ваше величество!
Несколько человек бросились налево к фальшборту, сбросили вниз веревки, а один, низко перегнувшись через перила, светил вниз факелом. И вот из мертвой черной воды показалось совершенно безумное белое лицо, белые руки впились в веревку, кто-то с усилием начал карабкаться вверх. Моряки дружно тянули веревку, и наконец незнакомец оказался на палубе.
Эдмунд никогда не представлял, что человек может иметь столь дикий и безумный вид. В других обстоятельствах он, наверно, не выглядел бы слишком старым, но теперь волосы незнакомца торчали всклокоченной грязно-белой копной, лицо было страшно изможденным и все изрезано морщинами, от одежды осталась лишь пара мокрых тряпок. Но прежде всего внимание привлекали его глаза. Они были раскрыты так широко, что, казалось, у него совсем нет век, а глядел он так, будто умирал от непереносимой пытки страхом. Как только он ступил на палубу, сразу же закричал:
— Бегите! Бегите отсюда! Прочь от этого проклятого берега! Немедленно разворачивайте корабль на обратный курс! Гребите изо всех сил, если вам дорога ваша жизнь! И рассудок! Уходите, пока не поздно!
— Успокойтесь, — сказал Рипишиппи. — И расскажите яснее, в чем состоит опасность. Ибо честь не позволяет нам бежать неведомо от чего.
Незнакомец в новом приступе ужаса уставился на Говорящую Мышь, которую заметил только теперь. Совладав с собой, он сказал:
— Тем не менее вы должны бежать отсюда без промедления. Ибо это остров, где сбываются сны. Где они становятся явью.
— Значит, это тот самый остров, который я искал всю жизнь: — радостно воскликнул один из моряков. — Может быть, когда мы там высадимся, окажется, что я женат на Нэнси.
— А я найду там своего Тома, и он будет жив и здоров, — сказал другой.
— Дурачье! — крикнул незнакомец и в бешенстве затопал ногами. — Такие вот разговоры и привели меня сюда. Лучше бы я до этого утонул или совсем не родился! Вы что же, не поняли, что я вам сказал? Это место, где сны — понимаете, сны — становятся явью. И не всякие там светлые грезы или дневные сны, а настоящие, ночные! Кошмары! Бред!
С полминуты до них доходил смысл услышанного, потом вся толпа, громко лязгая оружием, толкаясь, кинулась к главному люку и по лестнице — к скамейкам, на которых сидели гребцы. Грести принялись так, как не гребли никогда в жизни. Дриниан резко повернул штурвал, разворачивая корабль на обратный курс, а боцман начал задавать такой темп гребле, какого еще не видали ни в каких морях. Потому что каждому хватило полминуты, чтобы вспомнить некий сон, привидевшийся когда-то, из-за которого он потом долго боялся засыпать. До всех дошло, что значит высадиться в стране, где сны становятся явью!
Лишь один Рипишиппи не тронулся с места.
— Ваше величество! — сказал он. — Разве можно позволять такое непослушание? И столь откровенную трусость? Вы понимаете, что происходит? Это паника! Это самоуправство!
Но Каспиану было уже не до него.
— Гребите! — рычал он, как зверь. — Нам надо вырваться отсюда во что бы то ни стало!.. Как вы думаете, — обратился он после некоторой паузы к Дриниану, — у этой Мыши с головой все в порядке? Можете говорить мне все, что угодно, Рипишиппи, но здесь речь идет о вещах, каких не выдержит ни один человек!.. Сказано вам — гребите!
— Значит, я должен благодарить создателя за то, что я не человек, — холодно сказал Рипишиппи и отвесил церемонный поклон.
Люси наблюдала все это, стоя на мачте. Мгновенно ей вспомнилось одно из ее собственных сновидений (которое она изо всех сил старалась забыть), да так живо, будто оно ей привиделось прямо сейчас и она только-только очнулась. Так вот что, значит, там, во тьме, позади них! Ей сразу же захотелось спуститься вниз и очутиться на палубе, рядом с Эдмундом и Каспианом. Только какой теперь смысл искать у них защиты? Ведь если такие сны начнут становиться явью, то даже Эдмунд и Каспиан могут превратиться в какую-нибудь жуть, как только она приблизится к ним. Люси вцепилась в перильца смотровой площадки и старалась успокоиться. Сейчас они гребут назад, к свету, гребут изо всех сил, и через несколько секунд все будет хорошо. Ну, может быть, через несколько минут... Главное — чтобы снова все стало хорошо!
Хотя гребцы и поднимали ужасный шум, он не мог разрушить мертвой тишины, окружавшей корабль. Каждый понимал, что сейчас лучше всего не слушать, но уши, не подчиняясь разуму, ловили малейший шорох, доносившийся из темноты, оттуда. И каждый что-то слышал, что-то свое, не то, что слышали остальные.
— Вы не слышите — вон там, наверху, лязгает? Вроде огромных ножниц, и они то сходятся, то расходятся, каждый раз чуточку ниже, — спросил Юстас у Ринельфа.
— Тише! — шепотом отозвался Ринельф. — Я слышу, как они взбираются, ползут вверх по бортам...
— Оно устраивается на мачте, — прошептал Каспиан.
— Ух! — вскрикнул один из моряков. — Слышите, ударили в гонг?! Это они. Я знаю, что будет потом!
Каспиан, старясь не вглядываться ни во что, а особенно в то, что шелестело сзади, за кормой, направился к Дриниану.
— Дриниан, — сказал он совсем тихо, чтобы не расслышали остальные, — сколько времени мы шли на веслах? Я имею в виду, до того места, где мы подобрали незнакомца?
— Наверно, минут пять, а в чем дело?
— В том, что с тех пор, как мы повернули назад, прошло уже намного больше пяти минут.
Рука Дриниана, лежащая на штурвале, дрогнула, на лице выступил холодный пот. В этот момент та же самая мысль пришла в головы всем, кто был на борту.
— Нам никогда, никогда больше не выбраться отсюда! — простонал один из гребцов.
— Да он просто сбился с курса и правит не туда! — откликнулся другой.
— Я уже заметил — мы все время только ходим по кругу.
— Мы уже не выберемся на свет!
Незнакомец, лежащий на палубе, как узел мокрого тряпья, вдруг сел и засмеялся долгим, безумным, визгливым смехом.
— Никогда не выберемся к свету! — завыл он. — Это правда! Разумеется, никогда! А я такой дурак! Поверил, что они так просто позволят мне уйти отсюда! Нет, никогда и ни за что нам уже отсюда не выбраться!
Люси, нагнувшись над перильцами площадки на мачте, прошептала:
— О, Аслан! Аслан! Если ты хоть когда-нибудь немножко любил нас, помоги сейчас!
Темнота ничуть не уменьшилась, но девочка почувствовала, что ей стало немножко, совсем немножко, лучше.
— До сих пор все это только пустые страхи, — заявила она. — Ведь пока с нами еще ничего не случилось.
— Глядите! — хрипло крикнул кто-то впереди. Это был Ринельф.
Все поглядели вперед и увидели крохотное пятнышко света, а пока они, вглядывались в него, оттуда прорвался широкий луч и упал на корабль. Окружающая темнота от этого ничуть не рассеялась, но сам корабль был как будто весь освещен ослепительно ярким прожектором. Каспиан заморгал, потом оглянулся и увидел лица своих спутников с застывшим выражением сумасшедшей надежды. Все они смотрели только вперед, а позади каждого лежала на палубе его собственная тень, огромная, резко очерченная.
Люси тоже вглядывалась туда, откуда шел этот поток света, и вскоре что-то увидела. Поначалу это выглядело, как крест, потом стало похоже на самолет, потом крылья зашевелились, а силуэт напоминал теперь коршуна. Потом это полетело на них, вздымая крыльями вихри, промчалось над головами и оказалось огромным альбатросом. Трижды описав круг возле самой мачты, птица опустилась на мгновение на позолоченную макушку драконьей головы на носу судна и прокричала что-то сильным и мелодичным голосом. В этом крике слышались какие-то слова, но смысла никто не уловил. После этого альбатрос, широко раскинув крылья, поднялся в воздух и медленно полетел впереди корабля, держась чуть ближе к правому борту. Дриниан правил точно вслед за ним, нисколько не сомневаясь, что этот нежданный проводник желает им только добра. И никто не заметил, как альбатрос, кружа вокруг мачты, тихонько шепнул Люси:
— Смелее, моя милая!
И она ощутила совершеннейшую уверенность, что голос этот — голос Аслана, ибо при этом в лицо ей пахнуло давним, хорошо знакомым ароматом золотой львиной гривы.
Через несколько секунд темнота впереди начала сереть, и не успели они еще по-настоящему поверить в спасение, как оказались в голубом, сияющем и теплом мире. Все сразу почувствовали: теперь им ничего не грозит, и с этой угрозой они уже больше не столкнуться. Мигая, оглядывались они по сторонам. Вид собственного корабля поразил их. Все были почти уверены, что чернота успела въесться в судно наподобие сажи или пены; но парусник сиял ослепительной чистотой белой, голубой и золотой красок. Потом кто-то засмеялся, смех подхватили остальные.
— Я считаю, мы вели себя, как отменные дураки, — сказал Ринельф.
Люси, не теряя времени, спустилась на палубу, где все снова собрались вокруг незнакомца. Очень долго тот не мог ничего сказать от счастья, только глядел во все глаза на синее море и яркое солнце да щупал фальшборт и канаты. Казалось, он желал окончательно увериться, что в самом деле проснулся, что все это твердое, настоящее, и слезы катились по его щекам.