— И у вас тоже. Значит, слава богу, проходят, — мать Мошкиных пошла к дому.
— Скажите, пожалуйста, — сказал Женька ей вслед, — вчера ваш кот прибегал? И во сколько?
Мать резко обернулась.
— Я сейчас милицию позову!
Пришлось уносить ноги, раз она правду за насмешку принимает!
— Как думаешь, купили они? — невесело спросил Женька Михаила.
— Как же, как же... Я теперь только на кота надеюсь, что он деньги не потерял.
Они решили проведать шлюпку, как она там, а потом опять наведаться к Мошкиным: как они там. Возможно, кот вернулся ночью, а Мошкины нашли записку и деньги только сейчас.
В «Спорттовары» Михаил даже не заглянул — расстраиваться только: денег нет, да и трос, наверное, весь разобрали. Лучше уж мучительная надежда, чем безнадежные мучения.
Когда они, миновав старую пристань, вышли к заброшенному пляжу, до них донесся какой-то непрерывный металлический стук.
— Это у нас! — встревожился Михаил.
Они бегом обогнули скалистую гряду и... остановились.
На берегу кипела работа! Молчун и Хихикало вовсю стучали молотками, отбивая на валуне ржавчину с якорной цепи. Рядом с ними сидел Борис и яростно полировал рашпилем зубья небольшого якоря, о котором так мечтал Михаил.
Работа сразу же прекратилась...
— Уходите отсюда! — пронзительно закричал Женька.
— Привет, — как ни в чем не бывало сказал Борис.
— Привет, — безмятежно сказал Хихикало. А Молчун поздоровался интеллигентным кивком головы.
— Уходите! Уходите! Уходите! — заверещал Женька.
Михаил стоял как столб, не врытый в землю. Казалось, качнет ветерком, и он упадет. Такой у него был вид неустойчивый.
— Не ори, — попенял Борис.
— Чего орешь? — тоже мягко сказал Хихикало. А Молчун снисходительно посмотрел на Женьку, будто укоряя: ну чего ты тут разорался?
— Вступаем в твою команду — нахально заявил Борис. Важно достал из шлюпки какой-то пухлый полотняный тючок и гордо швырнул Михаилу под ноги. Тючок развернулся — в нем была связка капронового троса.
— На кошкины деньги,—сказал Борис.
— Кота перехватили, — захихикал Хихикало и умолк.
Михаил, не веря самому себе, не мог оторвать глаз от сокровища у ног.
— Миша, — умоляюще начал Хихикало, — ну, прими нас... Ну, чего ты?
А Молчун понурился и, словно плача, начал тереть кулаками глаза.
— Последний. Еле-еле успели купить,—сообщил Борис. Михаил молчал.
— Для себя все, да? — запсиховал Борис.
— Жилы, — поддакнул Хихикало, а Молчун кивнул.
— Мы не жилы, — обиделся Женька.
— А еще пионеры, — протянул Борис. — Настоящие пионеры так не поступают.
Михаил по-прежнему смотрел вниз. Но уже не на трос. А на башмак Бориса с развязанным шнурком. Перехватив его взгляд, Борис понимающе подмигнул, наклонился и завязал шнурок.
— Эй, эй! Меня выпустили! — донеслось издали. Весело подпрыгивая, к ним бежали братья Мошкины.
— Ладно,—сдался Михаил, сурово оглядел Бориса и компанию,— Только уговор — не выдержите наше новое «спортивное» испытание, не примем.
— Испытывай,—с готовностью сказал Борис. — Все выдержим.
— Говори — что, — потребовал Хихикало. Молчун кивнул.
— Я еще не придумал, — признался Михаил. — Испытание должно быть самым тяжелым.
Новое «спортивное» испытание
На следующий день все собрались у шлюпки. Каждый должен был предложить самое трудное испытание.
— Сад поливать, — уныло сказали Мошкины.
— Землю копать, — тяжело сказал Хихикало.
— Яблоки продавать, — хмуро сказал Борис.
«Белье стирать», — написал Молчун на листке в блокноте.
— Да, — согласился Михаил. — Это уже кое-что. Хорошо бы найти какие-нибудь детские ясли и все там перестирать, до единой пеленки. Вот тогда бы мы точно увидели, кто из нас отсеется!
— Придумал на нашу голову, — зашипел Борис, толкнув Хихикало локтем.
— Но нам не доверят, — продолжал Михаил. И все повеселели. — А жаль, трудное это дело...
— Полы мыть не легче, — сказал Женька, еще ничего не предлагавший. — Вот в школе мыть полы заставляют дежурных. Хорошо еще, что только свой класс, а не всю школу до чердака! Надорваться можно!
Михаил встал:
— Решено. В какой вы школе учитесь?
— В пятой приморской, — нехотя ответил Борис.
Женька насупился, предчувствуя, что сболтнул что-то лишнее.
— Сколько там этажей? — спросил Михаил.
— Пять, — буркнул Хихикало. — А может, выберем другую, какую пониже? — он сразу все понял.
— Это на нас семерых-то, — заметил Михаил, — пять этажей?!
— А две лестницы! — рассердился Борис. — Шутка? По сто десять ступеней каждая!
— Отлично! Про лестницы-то я и забыл! — обрадовался Михаил.— Нас же семеро. Пять этажей и две лестницы — то что нужно!
— И вовсе не нужно, — заныл Женька. — Почему это нам с Мошкиными тоже испытание? Мы уже давно в команде! Это вот им — испытание! Вымоют школу — тогда их и примем!
— Нечестно! — сказал Михаил. — Как мы можем другим испытание давать, если не знаем: выдержим ли сами!
— Верно! — горячо подтвердили Борис и Хихикало. А Молчун кивнул. Мыть всю школу одним им явно не хотелось.
— А классы тоже надо или одни коридоры? — поднял руку Хихикало и тут же схватил подзатыльник от Бориса.
— Конечно, и классы, — простодушно ответил Михаил.
— Идем к завхозу проситься школу мыть? — дружно сказали Мошкины.
— Проситься не будем. Это неинтересно, — отчеканил Михаил. — Тайно начнем, когда стемнеет.
— При свете луны? — поинтересовался Борис, подумав что так даже лучше: не различишь потом, где вымыто, а где — нет.
— Я потом с фонариком проверю, — словно угадав его мысли, ответил Михаил.
...В этот раз не охраняли дома ни Михаила с Женькой, ни братьев Мошкиных, и они смогли поздно вечером улизнуть, хоть и боялись, что их отсутствие вдруг обнаружат. Но кто же мог подумать, что они способны даже дойти до мысли такой: удрать куда-то так поздно, раз этого им никто не запрещал и не запирал на ключ.
Ну, а Борис, Молчун и Хихикало ушли из дому совершенно спокойно. Каждый, во-первых, спал в саду. Во-вторых, никогда не задумывался о каком-то распорядке дня, по которому почему-то полагается детям ночью спать. А в-третьих, они в любой момент могли сказать (Молчун письменно), что сговорились пойти на ночную рыбалку. Словом, это не было для них проблемой. Они жили летом вольготно: домой приходили только есть и спать, да и то в любое время. Родители давно махнули на них рукой. А если и покрикивали на них, то для порядка, в который не верили. Отец Бориса, например, вообще гордился самостоятельностью сына. «Он у меня не лопух. Может за себя постоять», — говаривал он своим соседям по базарному прилавку. В одном только он был подчас неумолим: хочешь не хочешь, а торгуй фруктами тогда, когда он, отец, никак не может по какой-нибудь причине. «Помогай семье, не обижай, и семья тебя не обидит, поможет»,— изрекал он, вручая сыну трояк или пятерку с принесенной им, сыном, выручки. Когда школа жаловалась на Бориса, на его плохое поведение и не менее плохую учебу, отец отвечал: «А вот Валерий Чкалов — он тоже был не Сахар Медович. И в школе хулиганил, и в последующей жизни — кино такое видели?! А вышел в большие люди — дай бог всякому!»— «Какое ж это у Чкалова хулиганство? — возражали ему. — Неоправданный риск, безрассудная отвага — такое у него бывало. Но зато потом...» — «И у моего будет ПОТОМ, откуда вы знаете? А что мой отчаянный — для этого тоже нужны риск и отвага! И вобче он у нас долго не задержится — в морское училище определю на главного механика пароходов! Там ух как зарабатывают!» Вот и попробуй с ним поговори.
...У школы собрались в одиннадцать вечера. Все пришли с тряпками, с ведрами, а Хихикало — с чайником. #
— А чайник зачем? — спросил Михаил. — Чаи гонять?
— Не гонять, а брызгать,—сдержанно ответил Хихикало.—Полы брызгать, а потом тряпкой размазывать.
— Не размазывать, а мыть, — строго поправил его Михаил.— Только неудобно с чайником-то. А ты подумал, где будешь тряпку выжимать?
— Выжимать, — хихикнул Хихикало. — Что она — штанга или гиря?
— Сам ты... гиря,—рассердился Михаил.
— Чайник, — уточнил Борис.
— Он же удобный, большой, — неуверенно защищался Хихикало.
— А я разве говорю, что ты — маленький чайник?! — усмехнулся Борис. — Большой чайник.
— Шутишь, — наконец, понял иронию Хихикало и надулся. Видно было, что в школе совсем недавно провели ремонт. Во дворе стояли верстаки, трубогибочный стол и подмостья для штукатуров, заляпанные известкой.
— А там, внутри, все наверное, чисто после ремонта, — обрадовано намекнул Хихикало на то, что они не перетрудятся.
Михаил дернул ручку двери. Дверь была заперта.
— Я сейчас, — он пошел вдоль школы, приглядываясь к окнам.
— Интересно, когда ты после ремонта чистоту видел? — огорошил Хихикало Женька.
— Значит, вдвое трудней придется, — вздохнул Борис.
— Втрое, — мстительно заметил «чайник»-Хихикало.
— Придумал работенку, — угрожающе зашептал Борис на ухо Женьке. — Полегче не мог сочинить?
— Случайно с языка сорвалось, — сконфузился тот.
— Жаль, что не вместе с языком, — пожалел Борис.
— Кончайте ругаться. Давайте дело делать, я спать хочу, — заныли братья Мошкины.
Михаил, обогнувший школу, вновь появился около «бригады уборщиков»:
— Вот там форточка открыта.
...Хихикало, как ни странно, оказался прав. В школе после ремонта было чисто. Даже при свете Мишкиного фонаря, а не то что луны, заглядывающей в большие окна, было видно, что полы так и сверкают! Но Михаил сказал:
— Абсолютной чистоты не бывает. Даже в космосе полным-полно космической пыли. Вот, — он провел чистым носовым платком по новеньким керамическим плиткам в коридоре. Платок сразу посерел.
— Начали! — воскликнул Михаил.
Ребята наполнили ведра и чайник водой в рукомойниках и разбрелись по этажам. Михаилу достался пятый, Женьке — четвертый, Мошкиным — третий и второй, Молчуну — первый, а Борису и Хихикало — две лестницы.
Хорошо, что были закрыты на ключ учительская, библиотека, актовый и спортивный залы, химический, биологический, физический и лингофонный кабинеты. Иначе бы, как сказал потом Борис: «Мы принесли бы домой по скелету». — «Как так? — засомневался Хихикало. — Он у нас всего один в школе. А биологический кабинет закрыт!» «По своему. Каждый по своему скелету, чайник», — растолковал Борис.
Да, Михаил убедился, что полы мыть — не чай пить. Этаж казался бесконечным, хотя и было там всего-то четыре класса и коридор. К счастью, ни в одном из классов не стояли парты — пусто. Попробуй подвигать их для уборки взад и вперед и снова после уборки взад и вперед! Вероятно, старые парты вывезли, чтобы заменить новыми — современными, похожими на столики.
На весь этаж у Михаила ушло два с половиной часа — он нет-нет, да и посматривал на светящиеся уличные часы за окном.
Закончив работу, Михаил бросил тряпку в пустое ведро и, постанывая от изнеможения, сделал как бы «производственную гимнастику», сгибая и разгибая корпус, пока не почувствовал, что позвоночник вновь стал прямым.
Затем, посвечивая фонариком, пошел проведать остальных. Лестница, по которой он спускался, была на редкость чистая.
«Молодец Борис!» — сказал про себя Михаил.
Но лестница оказалась чистой лишь до четвертого этажа. Не слышно было ни позвякивания ведра, ни шороха, ни звука.
Бориса он обнаружил в одном из классов. Положив руку под голову, он сладко спал в уголке.
Михаил его разбудил, свирепо тряхнув за плечо. Вначале Борис бессмысленно хлопал глазами, не узнавая. А когда вспомнил, схватил ведро, тряпку и, ни слова не говоря, умчался к своей лестнице.
Женька спал в другом классе на том же четвертом этаже. Мошкины — вдвоем! — на третьем. Молчун — на первом. А Хихикало — на верхней площадке второй лестницы. Всех приходилось тормошить, и все беспрекословно, кроме Женьки, страшась гнева «капитана», стремительно продолжали прерванное дело. Один Женька по обычаю начал ныть:
— Я устал. Я давно не высыпаюсь, потому что ты по ночам храпишь. У тети Клавы спроси, ну, спроси!
Но Михаил был не такой дурак, чтобы бежать и спрашивать у тети Клавы: храпит ли он по ночам. Он молча взял Женькину тряпку и начал сам мыть класс.
— Шуток не понимает! — пробудился к действию Женька и выхватил у него тряпку. — У тебя своя есть!
Еще с час Михаил как дозорный ходил по лестницам и по этажам. Пытался помочь, но все его гнали, опасаясь: «Не хитрит ли? А потом вдруг скажет: ты не выдержал испытания, тебе помогали!»
Неразлучные близнецы Мошкины так и вымыли вдвоем свои два этажа.
— Третий лишний, — заявили и они Михаилу, когда он напрашивался им в помощь.
Всеобщий труд Михаил оценил на «четверку с плюсом». Самому нерадивому — Женьке он поставил «тройку». Ему-таки пришлось помогать, иначе бы он и до утра не успел.
Когда они под утро вылезли во двор школы и закрыли за собой форточку, Борис внезапно схватился за Женькино плечо.
— Я не меньше твоего устал, — запричитал тот, вырываясь.
— В плавании будет тяжелее, — привычно произнес Михаил.
— Не будет, — уверенно ответил Борис.
Они добрели до перекрестка, вяло пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
Мошкины уходили, по-братски поддерживая брат брата. Михаил заботливо вел Женьку. А Борис, Молчун и Хихикало ковыляли, повиснув от усталости друг на друге, один на другом и другой на других.
Спортучеба: «Направление ветра»
— Повторим, что такое галс? — поучал Михаил, расхаживая перед своей командой, сидящей у шлюпки. — Борис!
Борис вскочил и отчеканил:
— Чтобы определить положение шлюпки относительно ветра, — есть такое спортивное слово «галс». Если ветер задул в правый борт — парус на левом борту — шлюпка идет правым галсом.
— Правильно, — одобрил Михаил. — Вячеслав!
Встал Хихикало.
— А что такое левый галс?
— Левый... — промямлил Хихикало. — Ну, вот... был правый... а теперь левый.
— Садись, — рассердился Михаил. — Евгений!
Женька вскочил.
— Если ветер дует в левый борт — парус на правом борту — шлюпка идет левым галсом.
— Правильно, — кивнул Михаил.
Хихикало завистливым шепотом сказал Молчуну:
— Женьке-то хорошо. У него отец капитан. Женька все с пеленок знает.
— Какой ветер называется «противным»? — спросил Михаил. — Вячеслав!
— Опять меня?! — нехотя встал Хихикало. — Противным?.. Ну... В лицо когда дует. А не в спину.
Все захохотали.
— Почти правильно, — одобрительно заметил Михаил. — Ветер, дующий прямо или почти прямо в нос шлюпки, называется «противным» или «лобовым». Садись.
Хихикало сел и важно надулся.
— А какой ветер называется «галфинд»? — Михаил посмотрел на Мошкиных.
Они одновременно поднялись и отчеканили:
— Ветер, дующий прямо или почти прямо в борт шлюпки, называется «галфинд».
— Молодцы, — похвалил Михаил и вопросительно взглянул на Молчуна. — Ну а ветер, дующий прямо или почти прямо в корму?
Молчун наморщил лоб и, взяв палочку, начертал на песке слово «фордевинд».
— Умница! — обрадовался Михаил.
— Ну не больше, чем я,—заревновал Хихикало и пожаловался Борису: — Загонял он нас совсем! Мы геометрию еще не проходили.
— Проходили, — строго сказал Михаил, услышав его слова. — Я тоже в школе не проходил. Меня в спортивной секции научили. Показываю снова, — устало произнес он и стал чертить палочкой «углы» на песке. — Это прямой угол — 90 градусов. Разделим пополам — получится 45 градусов. А вот так примерно 80 градусов. Если ветер дует отсюда, в пределах от 10 до 80 градусов от носа шлюпки, то название этого ветра — «бейдевинд». Дошло?
— Понял, — внезапно ободрился Хихикало, вглядываясь в чертеж. — Если бы в школе все так объясняли — на песке, а не на доске, я в отличниках бы круглых ходил!
Занятия продолжались.
— Переходим к действию ветра на парус, — Михаил заглянул в записную книжечку: — «Благодаря форме паруса даже при самом неблагоприятном ветре, «бейдевинд», шлюпка может двигаться вперед... На парус действует воздушный поток».