11. Как показать себя
Девочка Аня прислала письмо:
…
Я очень застенчивая, но стараюсь с этим бороться. В ответственные минуты говорю себе: «Ты, Аня, не хуже других, даже, может быть, лучше. Больше уверенности, расслабься, улыбнись, не бойся сказать глупость – они же говорят всякую чушь, не зажимаются. А ты зажата, как плоскогубцы».
Очень понравились писательнице такие психологические упражнения. Решила испробовать их на себе, а тут как раз представился случай.
Приехала к ней редактор, новая, раньше не встречались. Привезла рукопись, чтобы снять вопросы. С прежним редактором, молоденькой Таней, мы тоже снимали вопросы, иногда по телефону. Вопросов у Тани к автору было два-три на всю книгу, писательница и редактор Таня легко приходили к согласию.
Но вдруг Таня взяла и уволилась из издательства. Появился новый редактор. Раскрыла писательница свою рукопись и ахнула – на каждой странице крупно написаны чужие слова. На каждой странице, чуть ли не на каждой строчке! Текст от этих слов стал намного хуже.
– Почему такие перемены? – очень сдержанно спросила писательница и указала на первую попавшуюся строчку.
– Мне так больше нравится.
– Знаете что? На обложке будет моя фамилия, я отвечаю за каждое слово.
– Ну почему авторы так не любят правку? – тоном капризной девочки протянула редакторша.
– Настоящему писателю правка не нужна, а бездарных авторов не надо издавать, – писательница попила водички, чтобы не разволноваться окончательно. Она, разумеется, уже волновалась вполне окончательно, но держала себя в руках. Это было непросто: свой текст ей дорог. Каждое слово будущей книги возникает в больших трудах, раздумьях, сомнениях. Любая страница – это победа над тысячей преград. И когда чужая тетенька лезет со своими строчками – это всегда плохие строчки. Потому что они – чужие этому тексту. У талантливого редактора непременно развито чувство стиля, чувство слова. А здесь не было никаких таких чувств, и еще не было чувства юмора. Книга смешная, а редакторша спросила под конец:
– Так это вы шутите, что ли?
«Убить!» – зарычала писательница. Но – про себя. А вслух вежливо объяснила:
– Такой жанр, довольно распространенный – ироническая проза.
– Ах, вот оно что, – недовольным тоном с оттенком превосходства протянула редакторша.
Она была, может быть, неплохим человеком, но оказалась не на своем месте, терпеть не могла читать, не любила писателей, а книги казались ей лишней морокой. И уж совсем не принимала ее душа тех, кто не слушал ее советов. А любила она свою самоуверенность. Под конец этой жуткой работы писательница чересчур ласково спросила:
– И зачем была такая правка? Ведь почти все нарушенное мы с вами восстановили.
– Редактор должен показать себя, свою работу, – простодушно отозвалась гостья. Ей не было стыдно: «показать себя» за чужой счет, уродуя и разрушая созданное, построенное, любимое.
Писательница часто сравнивает свою работу со строительством. Автор построил домик, в нем все продумано, аккуратно пригнано, у домика свой стиль, своя красота. А чужие руки равнодушно разваливают дом. Сносят стены, бьют окна, ставят ненужные перегородки, ломают камин и переносят ванну в столовую. Чужой тетеньке так больше нравится! И ведь не скажешь: «Я – профессионал» – вроде нескромно. Сказать: «Я талантливая» – совсем уж нахальство. «У меня обостренное чувство стиля» – нетактично, получается, что у меня оно есть, обостренное чувство стиля, а у тебя, редакторша, его нет. Ей будет обидно.
На прощанье очень хотелось подарить редакторше пачку чистых листов и дать совет: «Если у вас такой большой творческий потенциал, напишите книгу. Свою. Но не мою!» Вслух она сказала:
– Спасибо, что приехали.
Рукопись скрылась в сумке редакторши и уехала в издательство.
Писательница несколько дней не могла прийти в себя, перед глазами вставали рябые от чужих строчек страницы. Она принимала таблетки от боли в сердце и не в силах была работать.
В ее жизни было много разных редакторов. Предыдущая, Таня, была начинающей – первая в жизни книга. Писательница сказала ей сразу:
– Редактор не должен редактировать.
– А для чего тогда редактор? С дипломом?
– Масса обязанностей: любить книгу, помогать ей пройти путь от рукописи до книжного магазина, защищать будущую книжку от всех помех, радоваться ее успеху. Книга – это же особенный предмет в мире!
Писательница любила Таню. Таня легко понимала главное: редактировать не надо, не в этом суть ее работы. Но вот уволилась, поманила ее большая зарплата, никто Таню не осуждает.
Многих своих редакторов писательница забыла. Но некоторых помнит долго.
Лучше всех работалось с Маргаритой Владимировной. Она не забывается десятки лет. У Маргариты был абсолютный слух на слово, тонкое понимание смысла. Она вовсе не восхваляла писателя, она его трезво ценила. Проникала в замысел книги. Маргарита не находила нужным «показать себя», она не поправила ни одной фразы – сумела почувствовать, что каждое слово в рукописи окончательное, единственное и самое уместное. Такие вещи редактор должен понимать – профессиональная обязанность. Книга вышла, она всем нравится, много раз переиздавалась. Ее перевели на несколько иностранных языков. Писатель и редактор поддерживают знакомство. Не так давно Маргарита Владимировна позвонила писательнице и рассказала такую историю.
Ее семья села за ужин, но тут раздался звонок в дверь, влетела соседка, в руках – клетка с попугаем.
– Ради всего святого простите! Срочно улетаю в Ростов к маме! Билет! Самолет! Мама! На три дня! Возьмите попугая! – Она сунула Маргарите Владимировне клетку.
– Мы не можем взять птицу! У нас кот! – сопротивлялась Маргарита Владимировна.
Но соседка не сдалась:
– Он в клетке! Заперт! Мама! Самолет! Билет! Его зовут Славик! – и уже из лифта: – заранее большое спасибо!
Что поделаешь? Победил напор.
Клетку поставили на подоконник в соседней комнате, включили там телевизор. Славик сидит на жердочке, семья продолжает ужин. Дверь в соседнюю комнату открыта. По телевизору, как на заказ, показывают ученого зайца Антона. Во весь экран было изображение Антона – уши длинные, глаза косые, феноменальная память. Антон различает цвета и геометрические фигуры. Ученый спрашивает:
– Антон, какого ты цвета?
– Серый зайчик.
– Антон, чего ты хочешь?
– Хочу орех.
Ученый сделал вид, что не понял, и продолжал писать что-то в блокноте. Антон терпеливо повторил:
– Хочу орех.
Опять пишет и что-то набирает на компьютере этот ботан с седыми усами. Тогда Антон сказал по слогам:
– Хо-чу о-рех! Понимаешь?
Тут он наконец-то получил орех. Потом Антон считал до двадцати с хорошей дикцией, потом – в обратном порядке: двадцать, девятнадцать, восемнадцать и так далее. Без единой ошибки.
– Антон, двенадцать минус семь!
– Пять!
Славик сидел на жердочке в клетке. До зайца смотрел телевизор невнимательно. Но когда на экране появился Антон, образованный и умный, Славик заволновался, стал метаться по клетке. Удивлялся? Завидовал?
И вдруг Маргарита Владимировна видит: Славик прыгает по комнате! Он отпер задвижку клетки! Они это умеют! У него крепкий клюв. Он идет себе по ковру, а навстречу ему идет кот. Кот приготовился к решающему прыжку. Птичка не знает, что сейчас будет. А кот все знает, хищный зверь. Они приближаются друг к дружке. Кот занес толстую лапу. И тут попугайчик Славик громко говорит:
– Чаю хочешь?
Кот от изумления потерял рассудок и долго не мог прийти в себя. Он нырнул под диван, забился в угол и не выходил двое суток.
Его успокаивали, совали под диван мисочку с любимой едой, пытались выманить. Но кот оставался под диваном и орал в истерике.
Славика удалось поймать. Людям он не заморочил голову своим любезным предложением чая. Его вернули в клетку, а защелку заклеили скотчем.
Попугайчик весело прыгал по клетке и повторял изредка: «Чаю хочешь?» Других слов он не знал, да и зачем ему? Скоро вернулась хозяйка, все обошлось.
Я благодарна Маргарите Владимировне за эту прелестную историю, за чувство юмора и прекрасное чувство языка и стиля.
Другая история. Неплохой редактор, справедливый смелый человек. Книги давно изданы, а писательница с ней подружилась, и до сих пор они друзья. Но в те годы бывали недоразумения. Однажды редактор встретила писательницу словами:
– Прочитала, очень понравилось, даже ночью читала. Но в повести слишком много ерунды.
Писательница качнулась:
– Что вы называете ерундой?
Редакторша мило улыбалась. С трудом до писательницы дошло: имелось в виду само слово «ерунда», оно встречалось в рукописи целых три раза. Писательница в тот раз не стала бороться, заменила слово «ерунда» на «глупость», на «чепуху». А «ерунду» оставила только одну. Уступила. Хотя именно это слово было самым уместным. Зачем было пересчитывать? Но из-за ерунды не стоило упираться. Эта редактор ей нравилась в главном. Она была деликатной, уважала писателей, любила книги, а себя не считала первой скрипкой в оркестре литературы (такое торжественное выражение употребляю от злости на тех, кто без музыкального слуха пытается быть солистом).
Еще одна, незабываемая, читала автору горячие лекции на тему: «не учите детей жаргону». Большого труда стоило убедить ее, что жаргону и всяким грубостям и глупостям не она учит читателей, а они – ее. И вообще, писатель не учит. Он иногда утешитель, иногда клоун, просветитель или насмешник, исповедник или обличитель. Только не педагог! Если он ставит перед собой задачу – учить читателя, он не художник, а нудный наставник.
Недавно писательницу остановила на Лунном бульваре Агата и немного смущенно сказала:
– Мы с одним человеком сочинили рассказ про наш класс. Можно вам его показать.
– Приноси, интересно.
– Да он у меня с собой. И тот человек здесь.
К ним подошел Леха, он хмурился и ворчал:
– Дурь нашла, фигня получилась.
Писательница поняла: Леха относится к этому рассказу серьезно, боится критики и насмешек. А какой автор, тем более начинающий, не боится? Кто до конца уверен в себе?
Агата достала из кармана распечатку, отдала листки писательнице. Они втроем сели на скамейку. Рассказ назывался «Чудеса в нашем классе». Писательница читала, а Леха и Агата перешептывались: «Ты на меня давила. Мне это сто лет не надо». – «А если не надо, не поддавался бы. Давила, главное дело! Теперь не отпирайся».Рассказ был небольшой:…
Лидка Князева мечтает о большой любви, и врет без конца. Конечно, это ее дело, но всех уже достала. Вчера пришла и говорит: «Салат сделал мне предложение руки и сердца». Мы стали хохотать и орать: «Руки!» «Ноги!» «Головы!» Упоминали всякие другие части человека. Лидка Князева держалась, она почти никогда не смущается – привыкла к насмешкам и приколам. Оля спросила прямо: «Руки и сердца? Замуж что ли?» – «Со временем, – Лидка делала важный вид, – а пока обещал подарить колечко». Надя-Сфинкс сказала: «Ни грамма не верю тебе, Князева! Салат нормальный парень, он скоро тебя бросит – ему такая не нужна, ни слова правды». – «Не бросит, – нагло ответила Лидка, – я красавица и умница, это редкое сочетание». Девчонки смеялись от зависти.
– Прочитала, – писательница вернула рассказ Агате.
Агата и Леха пристально смотрели на облака, притворялись, что их не так уж волнует ее мнение. Как знакомо писательнице это состояние большой тревоги: «Хочу, чтобы меня поняли! Хочу, чтобы увидели мою удачу! Рассказ получился неплохой. Я же тоже понимающий человек». И она не стала тянуть:
– Мне понравилось. Смешно и немного грустно – Лидку жалко. Есть одна фраза, самая лучшая во всем рассказе.
– Какая? – не утерпела Агата.
Но писательница не успела ответить – к ним подошла Редакторша-умница.
– У вас здесь филиал издательства? – наметанным глазом она определила, что это рукопись, и выхватила ее у Лехи, заглянула в листки и стала читать. Ни разу не улыбнулась.
Писательница думала: «Вот бы научиться делать каменное лицо».
– Опять сленг! Грубости и насмешки! Писатели не заботятся о чистоте русского языка. Шуточки!
– Из жизни пишем, – буркнул Леха, выхватил у нее листочки и спрятал в карман.
– А чувству юмора можно научиться? – Агата смотрела невинно. – Как вам кажется?
– Тебе, Агата, учиться юмору не надо, ты и так без конца ехидничаешь и высмеиваешь всех подряд, даже взрослых. У тебя повышенное чувство юмора.
– Я не о себе, – скромно опустила ресницы Агата.
Леха хрюкнул, но не засмеялся.
– А о ком же? Может, скажешь?
Агата молчала и считала воробьев на голой липе. Писательница заторопилась домой. Лицо у нее было почти каменное. Смеялась она уже в лифте, а потом у себя дома. Зазвонил телефон. Голос Лехи спросил:
– Какая фраза самая лучшая? Про колечко? Или про женитьбу? Мы тут с Агатой спорим.
– Только не подеритесь. Мне очень понравилось: «девчонки смеялись от зависти». Всего четыре слова, а целая картина – характеры, отношения, атмосфера. Молодцы. До свидания.
12. Дрэгон-флай, Гоут и пес Степа
Пес медленно шагал по дорожке. Повесил голову и думал о чем-то важном.
– Степа, ты что? – навстречу вышел Леха, – обидел кто-нибудь? Скажи имя – на куски порву!
– Не обижали, – вздохнул пес, – меня все уважают, даже кошатница Клизма. Она кошек любит гораздо больше, чем собак. Это ее дело. Но могла бы задуматься. Собака – друг человека, а кошка – нет.
– Степа, не грусти и не философствуй. Лучше побегай кругами, громко полай, полови свой хвост, как только один ты умеешь. Или позвони по мобиле Барсу. Давай, выбирай, что приносит больше радости.
– В разное время по-разному. Иногда половить хвост, иногда хвост и задаром не нужен. Люблю поболтать с Барсом, люблю жареную рыбу. Мало ли. А сегодня я ищу ответ на один трудный вопрос.
– Какой вопрос, Степа. Может быть, я знаю ответ?
– Не знаешь. И Агата не знает, и никто не знает, даже самый умный.
– Все равно скажи, будем мучиться вместе.
– Скажу. Что такое «дрэгон-флай»? И еще: что такое «гоут»?
– Не знаю, – грустно сказал Леха, – а если бы знал, сразу сказал бы одному человеку.
– И что?
– Как – что? Этот человек стал бы уважать меня и понял бы, наконец, что самый умный в классе вовсе не самый умный, а я, Леха, скромный труженик вольной борьбы.
– Тогда слушай, скромный Леха. Я, простой пес, эрдельтерьер с неадекватным хвостом, сумел разгадать эту тайну.
– Ну? Самый умный пес! Скажи скорее!
– Дрэгон-флай – это сорт сосисок. А гоут – это… сорт сарделек. Сардельки я люблю меньше. А сосиски такого сорта обожаю! Немного копченые, сочные, пахучие. Еще их называют «Собачья радость», но и люди не отказываются от такой вкусноты. Сосиски с зеленым горошком – самая вкусная еда на свете. Согласен? Вот они и есть, я считаю, дрэгон-флай! Я не сразу догадался. Но догадался все-таки!
Леха сразу решил: «фигня», но Степа так гордо смотрел из-под кудрявой челки. И Леха проявил деликатность, не стал опровергать Степину версию, просто ловко перевел разговор на другую тему:
– Степа, давно хочу спросить: почему у тебя такой хвост? У всех эрделей коротенький хвостик, а у тебя вон какой длинный.
– Долго рассказывать, – Степа задумчиво смотрел вдаль, – но спешить некуда, посидим.
Леха сел на скамейку, Степа улегся у его ног, а морду пристроил на Лехин сапог.
– А может быть, не сорт сосисок. А например, название фильма. О чем? О домашних животных, симпатичных, умных, иногда умнее людей.
Леха помалкивал. Потом сказал туманно:
– Кто умеет задумываться, тот до многого додумывается.
– Слушай про хвост. Сто лет, или больше, эрделям в раннем детстве рубили хвост. Вызывали ветеринара или везли в ветеринарную поликлинику. И там – чик! Под наркозом, без боли. Но обидно. Обиду никакой наркоз не снимает, правда?