— Когда же я кончу? — кричит Митька.
— Как все костяшки справа налево перешвыряю, так и кончишь. Работай, работай, — погоняет Витька и щёлкает его по носу.
Митька замотал головой, открыл глаза. Около кровати стоял Стёпка.
— Это ты меня щёлкнул по носу? — спросил Митька.
— Я же потихоньку. Чуть-чуть дотронулся.
Митька облегчённо вздохнул и блаженно потянулся.
— А мне приснилось, что Витька Выковыренный.
Елизавета Максимовна давно ушла на работу. Бабка Люба сидела около люльки и показывала Нюшке «козу». Митька натянул штаны и побежал к рукомойнику.
«А для кого умываться? — подумал он. — Кому это нужно? Мамки всё равно дома нет». Неумытый, нечёсаный Митька сел завтракать. Выпив полкрынки молока и умяв краюху хлеба, Митька похлопал себя по животу…
— Во, надулся, как барабан.
Накинув на плечи полушубок и крикнув бабке Любе: «Я пошёл», — Митька выскочил на улицу.
Утро выдалось морозное. Под солнцем снег блестел, резал глаза. Митька натянул шапку, застегнулся на все пуговицы, похлопал рукавицами.
— Айда на озеро.
— А пушку кто будет делать? — спросил Стёпка.
— Пушку так пушку. Мне всё равно.
Ему теперь действительно было всё равно. Теперь он был свободен, как птица. Весь день до темноты они выпиливали колёса, потом мастерили лафет с затвором… а потом у них всё поломалось и развалилось. На другой день ребята поволокли пушку в кузницу к деду Тимофею.
Глава XI. Бездомное житьё. Встреча с бабкой Любой. Миха заселяется на чердаке Митькиного дома
Миха долго и бесцельно слонялся, не зная, куда податься.
В конце концов он опять отправился на колхозное гумно. Голуби с воробьями, конечно, были там и старательно перетряхивали мякину. Увидев кота, птицы всполошились.
Голуби сразу же поднялись и улетели. Расправа с почтарём их кое-чему научила. Воробьи вспорхнули под крышу, уселись на перекладине. Миха походил вокруг и нырнул под веялку.
Прошло полчаса. Миха ждал. Ждали и воробьи. Это было своего рода соревнование — кто кого пересидит. Воробьи надеялись, что Миха не выдержит, уйдёт и тогда они попируют. Но терпение у Михи было железное. Он его выковал в лесу. Да и идти ему всё равно было некуда.
Прошёл час. Воробьи заволновались, загалдели. Потом они снялись с перекладины и понеслись к колхозному лабазу.
У лабаза разгуливали голуби. Воробьи, не задерживаясь, повернули к коровнику.
Миха вылез из-под веялки, посидел около кучи с соломой. Но и тут он ничего не высидел. Мыши притаились.
Долго не раздумывая, Миха побежал к лабазу. Но там уже никого не было. Одна ворона сидела на крыше. Она равнодушно посмотрела на кота и, взмахнув крыльями, почти задевая брюхом снег, полетела в сторону скотного двора.
Двери коровника были распахнуты настежь. Колхозница, засучив рукава лиловой шерстяной кофты, таскала вилами навоз. От навоза шёл пар, а из коровника пар валил клубами. Голуби с воробьями толкались у ворот.
Миха хотел с ходу прошмыгнуть в коровник. Но колхозница неожиданно подняла вилы и, размахнувшись, метнула в кота. Миху спасла только случайность. Вилы пролетели у него над ухом и, уткнувшись в снег, закачались.
— Ах, ты, промахнулась, — в сердцах сказала колхозница.
Миха бросился от коровника и побежал по рыхлому глубокому снегу.
Бежать было очень тяжело. С трудом он выбрался к какому-то сараю. Забравшись в сено, кот отдыхал до вечера. Свернувшись клубком, он, наверно, думал о своей неустроенной жизни, тосковал по лету, по весёлому солнечному лесу, где было так сытно и так вольготно.
Мороз жал вовсю. Миха продрог до костей. Вылез он из сарая, только когда стемнело. Его трясло, как соломенный сноп на ветру.
Куда пойти? Куда податься? К бабке Любе. Больше некуда.
Миха пробирался крадучись. Теперь в деревне ему все враги. Бабка Люба — тоже враг, но не такой страшный.
Как и в первый день возвращения из леса, так и теперь на двери висел огромный замок.
Миха без труда проник в подпол. Из подпола в избу. В избе было немногим теплее, чем на улице.
Он походил по избе, обнюхал углы. Ничего, ни крошки! Кот махнул на печку, лёг на драный валенок, попытался согреться…
Миху трясло и колотило от холода. Миха спрыгнул на пол, вскочил на шесток и лапой свалил заслонку. В печку со всей избы сползлись тараканы. Они сидели там друг на друге. Пройдя в самый дальний угол, Миха лапами расшвырял прусаков, улёгся на кирпичи животом. Он согрелся и уснул. Часа через два Миха проснулся. От голода кружилась голова. Ещё бы! Двое суток у него во рту не было ничего, даже заплесневелой крошки.
Миха подцепил когтем прусака и, зажмурив глаза, проглотил.
— Мяу… мра… а… азь! — простонал Миха. Но есть было нечего, а жить надо! — и он принялся жевать тараканов. Они хрустели на зубах, как поджаристое мясо. Только вкус был совсем не мясной. Потом Миха опять уснул и проснулся от холода. Печка совсем остыла. Прусаки густым слоем усыпали под. Миха вылез из печки и, разбив последнее стекло, выскочил на улицу.
Уже светало.
Миха отправился шастать по хлевам. Проверил один, второй, третий — ничего. В четвёртом наткнулся на розового пухлого поросёночка.
Поросёнок, похрюкивая, лопал варёную картошку с молоком. Миха возмущённо зашипел, отогнал от кормушки поросёнка и набросился на картошку. Набив пузо, он с трудом вскарабкался на чердак и пролежал там весь день у тёплой трубы. Вечером он оставил поросёнка без ужина. Утром следующего дня хозяйка накрыла Миху у кормушки и огрела пустым ведром.
Ещё два дня Миха жил впроголодь. Ему только раз удалось пробраться в погреб и полакомиться сметаной.
Как-то, совершая очередной поход по куриным гнёздам, Миха забрёл в один хлев и увидел клетку с кроликами. Два белых красноглазых кролика уставились на него. Миха подбежал к клетке, ударил по ней лапой и, зацепив когтем сетку, потянул на себя.
Однако проволока оказалась прочной, и сколько Миха ни драл её когтями, она только звенела. Походив вокруг клетки, Миха нырнул в подпол.
Лаз под печкой вёл прямо в кухню. Миха высунул голову и сразу же втянул её обратно. Он увидел бабку Любу. Она мыла горшок. Миха стал терпеливо ждать.
Заревела Нюшка.
Бабка Люба пошлёпала к люльке показывать Нюшке «козу». Миха вылез и… замер. Он увидел на столе блюдце с кашей для Нюшки. Миха съел кашу и, прихватив с собой бабкин кусок хлеба, нырнул в погреб.
Пообедав, Миха забрался на чердак и, развалясь около тёплой трубы, крепко уснул. И снились, наверно, ему всю ночь красноглазые кролики.
Глава XII. Бабка Люба замаливает грехи. Испытание пушки. Разгром крепости. Коршун думает. Миха в осаде. Жестокая расплата. Драка Коршуна с Локтем. Запоздалые раскаяния. Страшный сон Митьки Локоткова
Митька проснулся ни свет ни заря. Мать только что затопила печку.
— Куда? — спросила Елизавета Максимовна, когда тот, сунув ноги в валенки, потянулся к полушубку.
Митька сбросил с ног валенки, забрался под одеяло и стал ждать, когда мать истопит печку, приготовит завтрак и уйдёт на работу. На печке ворочалась бабка Люба. Потом она сползла на пол, встала посреди избы на колени и принялась отвешивать поклоны. Бабка молилась усердно и всё просила господа, чтобы он простил её, грешную.
«В чём же это бабка провинилась перед ним? — размышлял Митька. — Вот я, например, стибрил банку с зелёной краской. Мамка её берегла, чтоб покрасить наличники у окон, а мы с Коршуном выкрасили пушку. Мне надо молиться, чтоб она не узнала».
Митька высунул нос из-под одеяла и стал одним глазом наблюдать за матерью. Она шуровала в печке кочергой. Вместе с багровым языком огня в трубу летели искры.
Когда же мать уйдёт на работу? Чего всё топчется около проклятой печки? Надо пушку испытывать, а она всё топчется.
В конце концов терпение у него лопнуло.
— Мам, а ты сегодня на работу не опоздаешь?
— А тебе не терпится на улицу сбежать?
— Я просто так спросил. Уж и спросить нельзя.
— До чего же ты изоврался, сынок, — укоризненно сказала Елизавета Максимовна.
— Когда изоврался? Нельзя уже и кроликов накормить?
— Кто же тебе мешает? Встань да и покорми.
Митька спрыгнул с кровати и заметался по избе. На поспешность, с которой сын одевался кормить кроликов, Елизавета Максимовна не обратила внимания.
Митька набрал в шапку моркови, выскочил из избы в сени, потом в хлев, подбежал к клетке, открыл двери, швырнул морковку кроликам и, не оглядываясь, бросился со двора на улицу.
Пушку испытывали за огородами около пустого сарая. Ещё издали Митька увидел, что все уже собрались. Когда Локоть прибежал, на него никто не обратил внимания. Ребятам было не до Митьки. Они строили снежную крепость. Строительством распоряжался Витька Выковыренный. Лилька Махонина, накатав ком снега, пыталась поднять его на стену. Витька, засунув руки в карманы, наблюдал, как Лилька пыхтит под снежной глыбой. Увидев Митьку, од закричал:
— Чего рот разинул, Локоть, помоги!
Митька и сам видел, что надо помочь, но грубый приказ его оскорбил.
— Сам помогай. Стоит тут руки в брюки. Может, в рыло хочешь? — и Митька сжал кулаки.
Витька не хотел, чтоб ему дали в рыло, и бросился помогать Лильке.
— Вот так вас задавал-счетоводов надо учить, — сказал Локоть и пошёл в сарай.
В сарае стояла пушка. На фанерном зелёном щите её было выведено мелом: «Смерть немецким фашистам!!!» Стёпка ощупывал затвор.
— Всё возишься? — спросил Митька.
— А ты всё спишь? — спросил Коршун. — А ну, помоги оттянуть затвор.
Затвор был сделан из берёзовой палки. На одном конце её находился набалдашник, или, как его называл Коршун, казённик, — на него надевалась резина. Оба конца резины были наглухо, гвоздями, прибиты к стволу.
Оттянули затвор назад, поставили на зарубку, и Коршун приказал Митьке зарядить пушку. Здесь же лежали снаряды: картошка и десяток камней.
— Чем? — спросил Локоть.
— Сперва попробуем картошкой.
Митька запихал в ствол картофелину. Коршун навёл пушку на стену и спустил затвор. Он щёлкнул, и картофелина, ударившись о стену, разбилась вдребезги.
— Вот это да! — закричал Митька.
— Заряжай камень!
Пальнули камнем, и он оставил в стене вмятину.
— Видал, Локоть, какую мы штуку сработали! — Коршун обнял Митьку, помял его, нахлобучил на глаза шапку. Явился Выковыренный и доложил, что крепость готова.
— Сейчас мы её громить будем, — сказал Стёпка и приказал выкатывать артиллерию.
Колёса у пушки были настоящие. Дед Тимофей пожертвовал ось от телеги и два старых колеса. На оси укрепили лафет — деревянный брус. В нём продолбили жёлоб. В жёлоб положили ствол, притянули его к лафету проволокой. Поэтому ствол можно было опускать и поднимать, как говорят артиллеристы: стрелять под любым углом.
Пушку выкатили, поставили перед крепостью, зарядили камнем.
— Думаешь, пробьёт? — насмешливо спросил Выковыренный.
— Насквозь пролетит и вылетит, — заверил Коршун.
— Спорим! — и Витька протянул руку.
— А чего спорить. Если уверен, что не прострелит, садись в крепость, а я пальну.
Витька посмотрел на крепость, потом на пушку и поёжился.
— Что, боишься? — спросил Коршун. — Кто засядет в крепости? Дам раз выстрелить.
— Я! — сказала Лилька и спряталась за снежную стену.
— Готова? — крикнул Стёпка.
— Готова! — ответила Лилька.
— Огонь! — заревел Коршун и спустил затвор.
От страха у Митьки невольно закрылись глаза. А когда он их открыл, то увидел над стеной крепости Лилькино лицо с высунутым языком.
— Ну что, попал? — кричала она.
Пошли смотреть. Камень и наполовину не пробил стену. Счетовод усмехнулся:
— Я же говорил… Слушай, Коршун, дай раз стрельнуть, и я пойду в правление. Дел по горло, валять дурака мне с вами некогда.
Коршун смерил Витьку с ног до головы и махнул рукой.
— Заряди ему, Локоть. Пусть стрельнёт и катит восвояси.
Митька зарядил. Выковыренный стрельнул в небо и, засунув руки в карманы, потащился в правление. Потом стала стрелять Лилька. Митька положил на стену шапку, Лилька пульнула и сбила.
— Молодец, — похвалил её Коршун и разрешил ещё раз стрельнуть.
Митька тоже пулял по своей шапке и ни разу не попал.
Потом все по очереди стали стрелять по Митькиной шапке. И все, даже Коршун, промахнулись. Стрелять по цели надоело. Ребята разбились на две армии и стали играть в воину. Первой армией командовал Коршун. Второй — Локоть.
Коршун взял себе пушку, Лильку Махонину и вечного второгодника Ваську Самовара. Он считался последним воякой в Ромашках. Стёпка его взял с единственной целью, чтоб тот лепил снежки для пушки.
В отряде Митьки находилось пять бойцов. Братья Вруны: Колька Врун и Сенька Врун. Третьим бойцом был Петька Лапоть, четвёртым — второклассник, Лилькин брат Аркашка.
Долго устанавливали правила игры, прежде чем договорились «фрицев» и «наших» играть по очереди. Коршуну выпал жребии «фрицы». Он должен был осаждать крепость Армия Локтя — отражать атаки.
«Наши» засели в крепости. Стёпка начал осаду. Лилька с Самоваром готовили «снаряды», а Коршун стрелял. Потом Лилька стреляла, а Стёпка с Самоваром готовили снежки. А потом Стёпка с Лилькой вместе стреляли, а Самовар всё лепил снежки.
Осаждённые в крепости чувствовали себя прекрасно. Они даже не прятались. Вместо снарядов из пушки вылетала снежная пыль. «Наши» забрались на стену крепости и начали обстрел «фашистской батареи». Лильке попали в голову. Самовар выковыривал снег из уха. Коршун прятался за щит пушки. Но вот и ему закатили прямо в глаз. Стёпка охнул, завертелся волчком, потом зарядил пушку картофелиной и, не целясь, выстрелил. Лапоть, как мельница, замахал руками, свалился со стены и заревел: «Убили!»
— Эй вы, «фрицы», уговор картошкой не стрелять! — закричал Митька.
Стёпка не ответил и опять пульнул картофелиной. Она пролетела около Митькиного уха.
В крепости притихли. И вдруг с диким воем «наши» высыпали из крепости и пошли в атаку. Коршун и пушку зарядить не успел, как на него навалились сразу трое. Стёпка пытался их сбросить, но они прижали его, сели верхом и стали кормить снегом. Отчаянный вояка Аркашка в один миг расправился с Самоваром.
— Сдаюсь! — закричал Самовар и поднял руки.
Но Аркашке этого было мало. Он сбил Самовара с ног, вывалял в снегу, а потом бросился на помощь командиру. Митька атаковал Лильку, и не особенно удачно. Она сопротивлялась отчаянно, и если бы на неё сзади не напал брат, Лилька бы ещё повоевала. Аркашка схватил сестру за ногу, и она полетела в снег носом. Брат оседлал её и принялся кормить снегом. Действовал он решительно и безжалостно, видно, давно на сестру точил зуб. Разгромив «фрицев», Митькина армия поволокла пушку в крепость.
Малость передохнули и опять принялись за войну. Теперь «фрицами» стала «Митькина армия». Учитывая неравенство сил, Коршун потребовал себе еще одного бойца. Ему отдали Лаптя.
Осада крепости длилась недолго. «Наши» перешли в решительное наступление, развалили крепость и в рукопашном бою одержали полную победу. Особенно досталось Аркашке-букарашке. Лилька набила ему снегу не только за рубашку, но и в штаны.