Учительница круто повернулась и пошла к воротам.
— Вот, черт, настырная! — прошептал Трофим и громко прибавил: — Одну минуточку, Зоя Александровна! Вы зайдите ко мне завтра в сельсовет. Может, придумаем, что-нибудь.
— Я к вам уже раз десять приходила!
— А вы не зазнавайтесь, зайдите, зайдите! — он проводил ее сердитым взглядом, покручивая ус. — Ушла! Скажи на милость, какая важная! Одну зиму ребят проучила, а всю деревню уже свихнула. То ей избу-читальню подавай, то школу ремонтируй. А теперь всем мужикам мозги колхозом крутит!
— Комсомолка… — Данила все еще смотрел с усмешкой на калитку, за которой исчезла учительница — Пионерский отряд устроила. Ты слышал, дядя Трофим? Пашку пионеры своим начальником выбрали. Тоже, как и ты — председатель совета! Смехота!
— Вот я ему настегаю одно место, председателю!
Неподвижно стоявшая на крыльце Татьяна шевельнулась, сказала резко:
— Ну да, настегаешь! Так я тебе и дала настегать!
— А это не твоего ума дело! Ступай, хозяйством занимайся!
— Зверь был, зверем и остался! — Она ушла в избу, громко стукнув дверью. Данила и Трофим помолчали.
— Так что же еще хромой говорил?
— Говорил, что денег не пожалеет за такие удостоверения.
— А много ему таких удостоверений надо?
— Я так понял, что их человек восемь, раскулаченных, бежать собираются. А может, и больше.
Трофим помедлил.
— Не знаю… Подумать надо…
— По тысяче за удостоверение дадут, дядя Трофим!
— Врешь?!
— Ей-богу!
Трофим молча крутил ус и вдруг, прищурившись, посмотрел Даниле в глаза:
— А сколько тебе уже хромой дал?
— Мне?… Ничего, дядя Трофим, — смутился Данила.
— По глазам вижу, что дал. Ну, ладно, ладно… Когда он придет?
— Сегодня, чуток попозже.
— Ладно, пусть приходит, — махнул Трофим рукой. — Только чтоб не видел никто!
— Ну, это уж будь спокоен, дядя Трофим! — многозначительно подмигнул Данила и поднялся. Хотелось ему рассказать еще Трофиму о том, что хромой стрелял в райкомовского работника Дымова и, наверно, убил его, но раздумал. Труслив Трофим, чего доброго, еще совсем испугается и не захочет с хромым встретиться.
— Кажись, еще кто-то к тебе идет, дядя Трофим, — сказал он, направляясь к жердяному забору.
— Кто там еще?
— Арсения Игнатьевича батрак.
— Потупчик?
— Он самый. — Данила скрылся в соседнем дворе, где жил со своим дедом — отцом Трофима. А с улицы во двор вошел рослый человек с пышной бородой, такой ярко-рыжей, что она горела на его груди, как пламя.
— К вам я, Трофим Сергеевич… — сказал человек густым басом, снимая у калитки картуз.
Трофим недовольно покривился.
— Вижу, что ко мне. Чего надо?
— Я про Арсения Игнатьевича Кулуканова хочу сказать… Не хочет платить он мне, Трофим Сергеевич.
— Это твое дело. Сельсовет здесь ни при чем.
— Да как же ни при чем, Трофим Сергеевич?! Я же у него, почитай, год батрачу, и хоть бы копейку заплатил!
— Арсений Игнатьевич человек обходительный, — убеждающим тоном сказал Трофим, — напрасно ничего делать не станет.
— Да как же не станет, Трофим Сергеевич! — загорячился Потупчик. — Я на него целый год спину гну, а он платить не хочет. У меня же дочка есть, ей и обуться и одеться надо, и сам я поизносился… А он говорит: «Ты у меня кормился, значит, мы и в расчете».
— Так ведь харчи тоже денег стоят, — усмехнулся Трофим.
— Это что ж, выходит, за харчи на него хребет гнуть? Пятнадцатый год Советской власти идет! Нет теперь таких порядков!
— Не знаю, не знаю… Это ваше там дело.
— За кулака заступаетесь, Трофим Сергеевич!
Трофим медленно подошел к Потупчику, заложив руки в карманы. В калитку вбежали Павел и Федя и, увидев нахмуренное лицо отца, притаились у ворот.
— Арсений Игнатьевич Кулуканов в списках сельсовета числится середняком, гражданин Потупчик! — подчеркивая каждое слово, сказал Трофим. — Ты на честного человека не наговаривай!
— Да когда же он середняком стал? — все громче гремел бас Потупчика. — Вы сами посудите: одного рогатого скота десять голов, лошадей столько же, паровая молотилка, да батраков пять человек! Нет такого правила у Советской власти, чтобы такого мироеда середняком считать. Вы его еще в бедняки запишите!
— Ты меня правилам не учи, Потупчик: я сам Советская власть! Меня товарищ Захаркин всегда поддержит.
— Много берете на себя, Трофим Сергеевич! Вам народ доверие оказал, председателем Совета вас выбрали, а вы против народа выступаете!
— Это кто ж народ? Ты, что ли?
— А хоть бы и я!
Трофима раздражал разговор с Потупчиком. «Выгнать бы его к дьяволу!» — подумал он, но не решился: смелый человек этот Потупчик, наделает шуму на целый район, потом расхлебывай! И Трофим сказал примирительно:
— Ты попусту не горячись. Я помочь всегда помогу, только закон есть закон. Вот так, стало быть.
— Ничего, мы правду найдем, Трофим Сергеевич! — Потупчик надел картуз, вышел на улицу.
— А вы чего, как мыши, притаились? — сердито сказал Трофим, увидев вдруг у ворот сыновей. Но тут же рассеянно отвернулся: его не покидали мысли о хромом. Восемь тысяч рублей не шутка! Он покрутил ус и молча прошел на соседний двор, где скрылся Данила.
Из избы вышла Татьяна, начала накрывать на стол под березой.
— Ух ты, пирог-то какой! — подбежал Федя. — Вкусный, маманька?
— А вот попробуешь… — Она взглянула на детей. Глаза ее засветились лаской. Все свои тридцать пять лет прожила Татьяна в постоянном труде, радостей видела мало. В детстве не пришлось учиться: батрачила у богатого соседа. Замужество не принесло облегчения. Хозяйство и дети отнимали здоровье и силы. Но в них, в детях, находила Татьяна свое счастье. Вон Пашка какой большой и разумный вырос, лучший ученик школе. Может, действительно станет доктором или учителем! Почему-то ей очень хотелось, чтобы он стал именно доктором или учителем… Домой всякие книжки из школы носит, все читает газеты да журналы. И ее по складам читать выучил. Сначала смешно было, думала — впустую все занятия, а потом приятно стало складывать из букв слова и понимать их затаенный смысл.
Татьяна кончила накрывать на стол, склонилась к Павлу:
— Пашутка, ты о чем задумался?
Павел нахмурил брови. Они у него густые, сросшиеся на переносице. Над правой — небольшая коричневая родинка. Шевельнет бровью — и родинка вздрагивает.
— Маманька, чего к нам дядя Вася приходил?
— Какой дядя Вася?
— Потупчик.
— Не знаю, Пашутка. А что такое?
— Так просто… — уклончиво ответил Павел.
Татьяна обняла сына, с тревогой заглянула ему в лицо.
— Ты чего будто в воду опущенный? Что у тебя на сердце, Пашутка? Я же все вижу, ты не отворачивайся.
— Ты слышала, что дядя Вася кричал папаньке? «Вам народ доверие оказал, а вы против народа выступаете…»
Она ответила не сразу, не зная, как объяснить сыну то, что давно тревожило ее самое и что лежало на сердце тяжелым, томящим грузом.
— Работа у отца такая, Пашутка… На всех угодить трудно. Одному — хорошо, другому — не нравится. Отец-то законы лучше знает… Его ведь сам секретарь райкома уважает.
Павел спросил порывисто:
— Значит, он все по закону делает?
— Я так думаю, что по закону… — неуверенно сказала Татьяна.
— Правда, по закону, маманька? — допытывался он.
Что сказать сыну? Она увидела за его поясом новую книгу.
— Что это?
Федя ответил за Павла:
— Премия, маманька! Зоя Александровна Паше дала за учение.
— Премия? Ну-ка, посмотрю сейчас, сынок, как ты меня читать выучил. — Она открыла книгу и прочитала по складам: — Го… рьк… ий… Горький… «Мать»… Правильно?
— Правильно, — улыбнулся Павел.
— Этак я скоро и Ксеню догоню.
— Маманька, ты скоро и газеты читать будешь! — радостно сказал Федя.
— Буду, Федюша, буду! Хорошие вы мои! — она широко распахнула руки и притянула сыновей к груди. — Что бы я без вас делала? Только и радости у меня в жизни! Федюшка, а что ж у тебя красного галстука нету?
— Не принимают меня в пионеры, маманька… — вздохнул Федя и потрогал красный галстук брата. — А как хочется!
— Пашутка, почему его в пионеры не принимаете?
— Рано ему еще. Через год вступит.
— Придется потерпеть, Федюшка, — улыбнулась мать.
В калитку заглянула светловолосая девочка с остреньким, чуть вздернутым носом.
— Здравствуйте, тетя Таня!
— Здравствуй, Мотя… Подойди сюда, что ты в калитке застряла?
— Я на минутку, тетя Таня… я к Паше… по делу.
— Ох, батюшки! Такие все деловые стали… А ты кажись, тоже пионерский начальник?
— Член совета отряда, — сказал Павел.
— Активистка, значит, — кивнула Татьяна. — Вроде Ксени… Ну, активничайте, активничайте…
Из избы послышался детский плач. Это проснулся самый младший сын — Роман. Татьяна торопливо на правилась в избу. Федя шел следом за ней и быстро рассказывал, какой в школе был утренник и как все хлопали в ладоши, когда Зоя Александровна дала Паше книгу.
— Паша, я, знаешь, чего пришла? — робко спросила Мотя. — Читать Горького будем?
— Ну, ясно, будем.
— Зоя Александровна говорит — такая книжка интересная! Давайте сегодня вечером?
— Сегодня вечером не могу. Мы с Яшкой Юдовым на озеро рыбу удить пойдем.
— А ты приходи тогда завтра утром к нам. Ребята соберутся. Я им уже говорила.
— Утром я тоже не могу: на огороде буду.
— Ну, тогда завтра вечером. Ладно?
— А вы сами завтра ко мне вечером приходите.
— К тебе? Ой нет, Паша!.. Я твоего отца боюсь…
— Что ж он медведь, что ли? — обиженно сказал Павел.
— Я сама не знаю почему, а боюсь… Сердитый он очень… — Мотя помолчала. — Паша, а Петька Саков опять камнями кидался.
— Вот не попадется он мне никак!
— Кричит, как война будет, так заграничные буржуи всех пионеров за галстуки повесят.
Павел презрительно улыбнулся.
— Руки коротки у заграничных буржуев! А Петьке Сакову по шее надо дать покрепче!
— Не надо, не связывайся… — Мотя снова помолчала. — Паша… ты не знаешь, о чем мой папанька с твоим отцом разговаривал?
— А что? — насторожился Павел.
— Очень расстроенный папанька домой вернулся… Понимаешь, ему Кулуканов не хочет за работу платить, а твой отец говорит, что вроде бы так и надо.
У Павла над бровью задергалась родинка.
— Мой отец по закону поступает!
— Да ты не сердись, Паша… Я ведь только так… Я и сама папаньке сказала, что раз выбрали Трофима Сергеевича председателем, значит, он все законы знает… — Мотя в замешательстве открыла книгу, негромко прочитала: — «Лучшему ученику Герасимовской школы — Павлу Морозову»… Как приятно тебе, наверно! Да, Паш?.. А у меня все с арифметикой не ладится… Ну, я побежала… Всего, Паш…
Мотя убежала, а Павел долго еще стоял неподвижно, задумавшись о чем-то и рассеянно глядя ей вслед.
ГЛАВА III
БУРЬЯН
У Якова время от времени постукивали зубы — то ли от ночного холода, то ли от страха. Ежась, шагал он по лесной тропинке следом за Павлом и тревожно поглядывал по сторонам: что, если волк! Правда, говорят, летом волки не нападают, да вдруг какой-нибудь шальной выскочит из темноты…
Павел торопился, шагал широко, шлепая босыми ногами и помахивая куканом с рыбой. Яков с трудом поспевал за ним и злился:
— Вот заводной! Вот заводной!
Яков — низенький, толстый, медлительный. А Пашка вон какой костлявый да длинноногий — лучший бегун в деревне. Попробуй поспей за ним!
— Да тише ты! — взмолился наконец Яков.
Павел остановился, негромко засмеялся:
— Что, вспотел?
— Так вспотел, что зубы лязгают… А ты, это самое, все одно — не беги.
— Неужто замерз? Чудно… А жиру в тебе мно-о-го…
— Жир — это тебе не тулуп, горб греть. А у меня вон еще штаны не высохли от озера.
Они стояли рядом, окруженные темнотой и лесом — высоким, непроницаемым и недвижным. В расщелине деревьев над их головами холодным огнем горели редкие северные звезды. Так тихо сейчас в тайге, что кажется: если крикнешь — на сто километров пойдет скакать эхо по черным верхушкам сосен и елей.
Павел вдруг дернул товарища за руку:
— Слышишь?
Где-то недалеко потрескивал валежник. Все ближе, ближе. Мальчики затаили дыхание. Позади качнулся куст, какой-то темный клубок выкатился на тропинку.
Яков рванулся вперед:
— Пашка, волк! Па-а-шка!
Спотыкаясь и сопя, друзья стремительно прыгали через кусты и пни, а волк уже совсем близко, и Якову кажется, что он чувствует на своих пятках его обжигающее дыхание.
Вдруг Павел остановился и громко захохотал:
— Стой, Яшка! Это Кусака! Стой же, дурной!
Яков спрятался за старой сосной. Тяжело дыша, опасливо всматривался в мохнатого зверя, который мирно помахивал хвостом. Теперь и Яков узнал Кусаку — охотничьего пса Василия Потупчика. А вон идет и сам дядя Вася с двустволкой за спиной — огромный и плечистый.
— Эх вы, храбрецы! — раскатистым басом произнес он. — Чего испугались?
— Дядь Вася, это Яшка крикнул: волк! — оправдывался Павел.
— Ты сам первый побежал, — смущенно пробормотал Яков.
— Ничего не первый.
— Нет, первый!
— Ладно, хватит вам, — сердито пробасил Потупчик, но мальчики знали, что он совсем не сердитый. Это голос у него такой — гудит, как в колодце: бу-бу…
— Вы где были?
— На рыбалке, дядя Вася.
— Ну, молодцы! А я тоже побродил по урману, набил кой-чего на ужин дочке.
Он обвешан дичью, шагает тяжело, громко стучит сапогами. С ним не страшно, пускай хоть сам медведь вылезет.
Путники вышли на просеку, где проходит дорога на Герасимовку. Отсюда до деревни близко. Вон у дороги уже и кресты чернеют. Стоят эти кресты здесь давно — один большой, другой поменьше. Подгнили, накренились под дождями и ветрами, но все еще держатся.
Страшную историю рассказывали старики про эти кресты.
Лет тридцать назад, когда Герасимовка была еще совсем маленькой деревушкой, ездили по округе коробейники. Приезжали они сюда, на север Урала, из Екатеринбурга и Тюмени, торговали бусами, водкой и дешевыми ружьями, скупали у охотников пушнину за бесценок.
Как-то раз молодой герасимовский мужик Арсений Кулуканов подстерег в лесу этих коробейников — купца и купчиху, выстрелил из дробовика и размозжил купцу голову. А толстая купцова жена выпрыгнула из таратайки и, дико крича, бросилась в чащу. Убийца догнал ее на полянке и прикончил вторым зарядом.
С тех пор пошел Арсений в гору. Построил дом большой и красивый, завел крепкое хозяйство. Сначала его тревожил волостной пристав из Тавды, но убийца быстро откупился награбленным золотом. И в протоколе записали: «Найдены супруги убиенными неизвестно кем».
А Кулуканов поставил на могиле убитых два деревянных креста, наверно для того, чтобы не считали его односельчане злодеем. Да только кто не знает, что он злодей? Все знают, а сказать боятся в лицо.
Поравнявшись с крестами, Яков сказал шепотом:
— Дядь Вась, а ведь они, это самое, совсем сгнили… Небось Кулуканов скоро новые поставит.
Потупчик проворчал негромко:
— Я б ему самому крест поставил! — Он достал кисет, ловко скрутил в темноте папиросу, чиркнул спичкой — я, ребята, кабы моя воля, взял бы нашего Арсения Игнатьевича, да и в поселок к ссыльным кулакам на Чернушку. Там ему компания!
— Дядя Вася, а зачем их сослали сюда?
— А чтобы не мешали. Понял? На Украине да на Кубани мужики в колхозы объединились, а кулаки мешали. Вот их и сослали. Ну а хозяйство ихнее в колхозы пошло. Дело, ребята, правильное! — Потупчик говорил громко и быстро, взмахивая большими руками. — Кулак потому так и называется, что чужими руками хозяйство наживает. Поняли? Вот возьмите в пример нашего Кулуканова. На крови да на батрацком поте разбогател. А раз не твое все это — отдай народу!
Яков усмехнулся.
— У него и фамилия, это самое, кулацкая — Кулуканов! Дядь Вася, а когда у нас в Герасимовке колхоз будет?