Воробьёвское пароходство. Филиал № 1
— Видимо, нам сюда. Не шаркай ногами… — Кажется, строгая Афродита слегка нервничала. Впрочем, Сушкин тоже. Поднялись, оказались в прохладном вестибюле с яркой лампой. Пахло чем-то странным (Сушкин подумал, что просмолёнными канатами). Увидели себя в трёхметровом зеркале, в полный рост. Ну, Венера Мироновна такая, как всегда, — с поджатыми губами, в платье, похожем на сутану кардинала Ришелье. А Сушкин — непривычный, весь белый (даже носочки белые), отглаженный, причёсанный И зубы не торчат по-заячьи, и глаза ни чуточки не косят. Конечно, такому славному мальчику приз должны выдать без промедления.
Венера Мироновна покивала:
— У тебя вполне цивилизованная внешность… Только вот царапины, да пиратская серьга на ухе…
— Ничуть не пиратская…
— Не спорь… Здравствуйте, молодой человек! Позвольте обратиться с вопросом… — Это она уже не насупленному Сушкину, а гладко выбритому дяде с блестящей причёской и в белоснежном кителе.
Дядя, сверкая флотскими нашивками, заулыбался:
— Рад служить, сударыня.
— К кому мне… и вот этому мальчику… обратиться по поводу выигрыша в лотерее. Понимаете, странная неожиданность…
— Понимаю! Замечательный мальчик, явно будущий капитан, даже с якорем… А обратиться лучше всего ко мне. С вашего позволения, штурман-администратор второго разряда Игорь Игоревич Разносол. Вы по поводу «Трудовой славы»? Нам уже сообщили. Прошу…
Он указал на ближнюю дверь. Пропустил в неё Венеру Мироновну и Сушкина. Усадил в прохладные кресла у полированного стола. На стенах висели штурвалы и карты с синими жилами Томзы и её притоков. На подоконнике белела модель фрегата (хотя, конечно, по здешним рекам парусные корабли не ходили). Окно было открыто. Слышалось шмелиное жужжание. Это был уже не один шмель, а два. Что они, специально гоняются за Сушкиным? Впрочем, вели себя насекомые добродушно, Сушкин их не опасался.
Штурман-администратор по фамилии Разносол взял у Венеры Мироновны снимок, повертел, покивал и поинтересовался, когда счастливые владельцы парохода намерены забрать выигрыш.
— А то, понимаете ли, он занимает место у причала…
— М-м… Простите, Игорь Игоревич, у мальчика и у меня вопрос. Нельзя ли вместо парохода получить его денежную стоимость? Иногда так делается при лотерейных розыгрышах…
Штурман-администратор второго разряда не перестал улыбаться, но как-то затвердел.
— К сожалению, сударыня, это исключено. Если пароходство станет выплачивать наличные, оно разорится в две недели. Мы для того и прибегли к услугам лотерейной фирмы, чтобы избавиться от устаревшего плавсредства. Законы экономики.
— Но тогда вы, может быть, что-то посоветуете? — жалобно сказала Венера Мироновна и недовольно глянула на Сушкина (а он-то разве виноват?).
— С удовольствием! — обрадовался штурман Разносол. — Есть два пути! Вы можете связаться с фирмами вторичного сырья, где судно пустят на чёрный и цветной металл. Я дам вам адрес и телефоны…
— А второй путь? — насупленно спросил Сушкин, и ему перестало нравиться в кабинете.
— Второй путь такой! Вы арендуете где-нибудь недорогой причал, наймёте нужного человека… хотя бы не капитана, а сторожа… Мы перегоним судно туда, а дальше вы уже будете думать не спеша… Дело в том, что у своей пристани мы можем держать пароход не больше недели.
— О, Господи, — простонала старшая воспитательница.
— В конце концов, у вас есть ещё семь дней, — улыбчиво разъяснил штурман Разносол. — А сейчас я выпишу сертификат. Пароход не может оставаться без хозяина, а мальчик — его собственник… Как зовут юного судовладельца?
Венера Мироновна слабым голосом продиктовала фамилию, ненавистное имя «Фома» и даже отчество «Петрович», неизвестно откуда у Сушкина взявшееся. Игорь Игоревич вручил Сушкину документ в синей с золотом обложке и пожал руку. А Венере Мироновне дал бумажку с телефонами Вторчермета и Вторцветмета. Было понятно, что «Трудовой славе» жить осталось недолго. Сушкин со слезинкой в голосе спросил:
— А пароход-то… он где? Можно на него хотя бы посмотреть?
Игорь Игоревич подобрел:
— Разумеется, молодой человек! Это недалеко. Я провожу…
Штурман-администратор шагал впереди и время от времени подавал Венере Мироновне руку. Они шли вдоль штабелей из бочек и ящиков, по ржавым рельсам и мимо перевёрнутых лодок. Все было так загадочно, будто в кино о приключениях в старом порту. Но Венера Мироновна (Афродита, ёлки-палки!) нервно морщила переносицу. Видимо, ей здесь не нравилось — женщинам не угодишь!
Наконец вышли к заболоченной бухточке, через которую тянулся пирс — сооружение, похожее на недостроенный мост из бревенчатых опор и толстых досок. Здесь-то и стояла «Трудовая слава».
Пароход был гораздо больше, чем думал Сушкин, когда смотрел на снимок. Чёрная широченная труба с похожей на корону верхушкой, антеннами и жестяными флажками оказалась такой высоты, что у Тома Сойера слетела бы с запрокинутой головы шляпа. У Сушкина шляпы не было, но заболели шейные позвонки.
Да, судно, выглядело обшарпанным, но все же не так сильно, как боялся Сушкин. Коричневая краска на обшивке рубок и кают местами облупилась, на низком чёрном корпусе виднелись ржавые проплешины. Зато громадные полукруглые кожухи, которые сверху прикрывали гребные колёса, были заново покрашены белилами. Видимо, совсем недавно — название парохода на них ещё не успели нанести. Оно проступало старыми, чуть заметными красками сквозь свежую эмаль. И латунные поручни были надраены — шарики на стыках трубок горели под солнцем… Рядом с колесом, где тянулся по борту над водой широкий брус, примостились несколько босых мальчишек, удили рыбу.
«Ишь, устроились как дома», — кольнула Сушкина ревнивая досада. Но тут же он мысленно дал себе по загривку: «Подумаешь, собственник-бизнесмен! Жалко тебе, что ли?»
По шатким сходням прошли внутрь корпуса. («Осторожнее, сударыня… Мальчик, не испачкай носочки, здесь пыль».) Сразу обступил особый, «пароходный» запах — сырое железо, мазут, старый лак. По крутой лесенке (по трапу!) поднялись на верхнюю палубу. Её нагретые солнцем доски пахли свежевымытым полом. Сушкина опять охватил речной простор. «Ну, прямо Миссисипи…» Конечно, здешняя река была меньше, чем в краю Тома Сойера, но чайки исправно кружились рядом с трубой и над палубой, и одна чуть не слопала шмеля, который вертелся неподалёку
— А там что? Капитанский мостик, да?
— Надо говорить: «господин штурман», — вставила Афродита.
— Рулевая рубка, — разъяснил господин штурман-администратор. — А мостик — это пространство вокруг…
— Господин штурман, можно в рубку?
— Ох, Сушкин, — поморщилась Афродита. Но штурман сказал, что можно.
В рубке были широкие окна, блестели медными кольцами часы и непонятные приборы. А самым главным здесь оказался штурвал — деревянное колесо ростом с мальчишку, покрытое ореховым лаком и с медными колпачками на рукоятях.
— Господин штурман, можно его повертеть?
— Сушкин не вздумай! Ты сломаешь!
— Но, сударыня, подумайте! Как может мальчик что-то сломать на такой громадине? К тому же руль пока отключён… Верти на здоровье.
Сначала колесо повернулось с трудом. Потом полегче. И ещё легче. И наконец закрутились так, что латунные колпачки слились в солнечное кольцо…
«Если будут разбирать пароход, возьму штурвал себе, — решил Сушкин. — Спрячу в сторожке у дяди Максима на память…»
Ох, но как не хотелось, чтобы разбирали! Как здорово было бы стоять в этой рубке и смотреть на проплывающие берега, когда пароход с пыхтеньем и плеском движется посреди синей реки!
А может, удастся уговорить? Сушкин краем глаза глянул на Афродиту и вздохнул…
Игорь Игоревич проводил гостей (хотя Сушкин уже и не гость!) в помещение под верхней палубой. На окнах краснели плюшевые занавески с помпончиками. У стен лежали спасательные круги.
— Это главный салон, — объяснил штурман Разносол. — Мы убрали сюда сверху кое-какое имущество. Сами понимаете, на судно проникает разный народ. Мало ли что…
Посреди салона стоял круглый стол, на нем отражал солнце медный колокол. На его ободе виднелись выпуклые буквы. Сушкин подскочил:
— Ой! Это корабельный колокол «Трудовой славы»?
Однако буквы оказались другие, старинные, и название совсем не героическое:
Старый Мазай разболтался в сарае…
Эту историю Сушкин в какой-то степени относил к себе, поскольку (он помнил про это) был похож на зайца. И потому огрызнулся.
— Сушкин! — ахнула Венера Мироновна. — Как ты разговариваешь со старшими. Извинись немедленно!
Сушкин набычился. Он терпеть не мог просить прощенья.
— Ничего, ничего, — заулыбался пуще прежнего штурман Разносол. — Это прекрасно, что мальчик знает литературу. А то моя дочь, например, путает писателя Гайдара с режиссёром Гайдаем… — И он посмотрел на часы…
Обратно добрались на такси. Потому что Венера Мироновна искоса глянула на Сушкина и поняла, что он от усталости еле двигает ногами. Решила раскошелиться.
— Прежде, чем повалишься на кровать, переоденься и съешь полдник, несчастье моё…
Он переоделся, но на полдник уже не хватило сил. Сушкин заснул поверх одеяла, носом в подушку…
Загадочный незнакомец
Детский дом «Фонарики», где жил Сушкин, был небольшим. В других детдомах и приютах народу бывает человек по двести, а здесь меньше, чем полсотни. Своей школы не было, ходили в обычную. «И это хорошо, пусть привыкают к нормальной жизни», — говорил седой и добродушный директор Андрей Софронович Матрёшкин. Он своё детство тоже провёл в детдоме и потому был хороший директор, понимающий. Досадно только, что его редко видели, он все время проводил в «руководящих инстанциях», то есть у начальства. Постоянно хлопотал о капитальном ремонте, об аренде летних дач, об оплате учебников, об отоплении. А педагогикой занималась Венера Мироновна и другие воспитательницы, которые ей подчинялись.
Нравы в «Фонариках» были добрые. Никто друг дружку сильно не дразнил, не обижал, драки случались редко. Воспитатели не донимали ребят придирками. Про другие приюты послушаешь, так в них жуть что делается, хоть беги в тайгу. А здесь житье было мирное, приятельское. Иногда, правда, скучновато, зато не всегда прогоняли от компьютеров и телевизоров. И спать не отправляли из минуты в минуту.
Ребячье население делилось на пять групп, в каждой народ разного возраста — от первого до одиннадцатого класса. И мальчики, и девочки. Считалось, что такой состав напоминает нормальную семью. Мол, старшие заботятся о младших, а младшие привыкают старших уважать и слушаться. Ну, в общем, оно так и было, хотя, конечно, случалось всякое…
В каждой группе у девочек и у мальчишек была своя комната. Вместе с Сушкиным жили два второклассника — Илюшка Туркин и Толик Патрушев, очкастый шахматист-семиклассник Антон Григорьев, а старшим был Костя Огурцов — тот самый, который обозвал Венеру Мироновну Афродитой Нероновной.
…В тот вечер, после поездки на пристань, Сушкин ужинать не пошёл. Отлягался от всех ногами в белых носочках и продолжал спать. В десять часов Огурец сдёрнул с него эти носочки, вытряхнул засоню из штанов и футболки, затолкал под одеяло. Вот тут, казалось бы, спи от души. Но Сушкина сонливость вдруг покинула начисто.
За окнами было светло — летнее солнце только-только спряталось за крыши. Илюшка и Толик посапывали, Антон вздыхал над электронным шахматным задачником, Огурец слинял на вечернюю прогулку (старшие — они все такие).
Сушкин думал про все, что случилось. Думал, думал, а потом пошлёпал босиком из спальни. На второй этаж.
Дверь в канцелярию оказалась приоткрыта. И Венера Мироновна была там. Сушкин знал, что нынче у неё ночное дежурство. Он просунул голову.
— Можно?
Зажглась настольная лампа.
— Здрасте! Вот явление! Когда надо ужинать, он спит. Когда надо спать, он гуляет, в раздетом виде. Что опять с тобой случилось?
— Афр… Венера Мироновна. Я хочу попросить…
— Знаю, о чем ты хочешь попросить. Но ничего не выйдет. Оставить себе пароход мы не сможем. Ты и сам это понимаешь, не маленький…
Сушкин щекой прислонился к дверному косяку. Потрогал колечко (оно стало очень тёплым).
— Я ведь не про то, чтобы взять его насовсем… А только на несколько дней. Неделя-то ещё есть…
— М-м… а зачем? Что это изменит, голубчик?
— Ну, как вы не понимаете?! — сказал он с тайной слезинкой. — Хоть неделю я буду хозяином настоящего парохода. Можно на него приходить… Можно даже ребят сводить на экскурсию…
Венера Мироновна не сказала, что это глупости. Она сказала:
— Гм… Я посоветуюсь с Андреем Софроновичем…
— Чего с ним советоваться, — сумрачно возразил Сушкин. — У него только штукатурка да отопление на уме…
— Ох и негодник ты… — вздохнула Венера Мироновна. Иди сюда…
Сушкин поправил перекошенные плавки, почесал голый живот и подошёл, усталый и грустный. Венера Мироновна взлохматила ему голову, посадила на колено. Сушкин притих — раньше она так не делала.
— Думаешь, я тебя не понимаю? — сказала старшая воспитательница и зачем-то дунула ему на макушку (лёгкие волосы разлетелись). — Прекрасно понимаю. Тебе хочется в дальние путешествия по морям и океанам. На своём корабле… Но если бы ты знал, скольким людям этого хочется. А жить приходится совсем по-другому…
Сушкину была приятна такая ласка, но все же он отнёсся к ней с недоверием. Какой от неё толк? Парохода-то все равно не будет. При этой мысли у Сушкина защекотало в горле и он сипловато спросил:
— А можно я… когда начнут разламывать пароход… возьму себе штурвал и колокол?
— Думаю, что можно…
— А ещё я хочу спросить…
— Спрашивай, раз уж не спится.
— Вам какое название больше нравится? «Трудовая слава» или «Дед Мазай»?
— По правде говоря, второе. «Трудовая слава» звучит героически, но… как-то по-газетному. А в дедушке Мазае этакая сказочность… А ты как думаешь?
— Так же… — выдохнул Сушкин.
— Вот и прекрасно. Об остальном поговорим завтра. Брысь в постель…
Оба не знали, что завтра придётся обсуждать совсем неожиданные дела.
Когда Сушкин вернулся в спальню, шахматист Антон рассеянно сообщил:
— Огурец обещал отвинтить тебе голову.
— За что?!
— За то, что где-то болтаешься… Он говорит, что тебя какой-то дядька спрашивает на дворе, а ты провалился…
— Что за дядька?!
Кто мог спрашивать Сушкина? Да ещё после отбоя! Не было у него никаких знакомых дядек….
— Огурец придёт и скажет…
И Огурец пришёл И сказал:
— Пойдём… Какой-то лысый, тощий. Говорит, надо мне до зарезу мальчика с кольцом. То ли Мушкина, то ли Пушкина… Ты не Пушкин?