Время от времени из-за окошка доносились шаги редких прохожих. И тогда — он видел по теин — мама переставала шить и поднимала голову. Ее завивка на потолке выглядела пышной, ребристой, как ночной чепчик бабушки Лены.
Странная тень… Вдруг его охватила тревога… Кажется, это были уже не мамины очертания. И рогатый чепчик, и руки без пальцев… Опять ясно всплыл Пашкин рассказ о копыте и разговор с бабой Леной… Наверно, ей эта история тоже известна, просто она не захотела его пугать.
У взрослых, безусловно, от него тайны. Иначе почему они иной раз переглядывались и, выразительно показывая на него глазами, замолкали? Затем спохватывались: «При ребенке об этом нельзя»? Спроваживали его под любым предлогом — лишь бы остаться одним и обсудить свои секреты. Они наверняка все знали про Германа. И кто он, и что за бульдоги его окружают. Знали, но молчали…
Тень еще больше изменила очертания. Появились рожки и курносый нос. У мамы не такой. Неужели злые волшебники все-таки выследили их с Сережей?
Главное — но показать, что пи это понял, заметил. Не выдать себя… А потом вскочить и выбежать в коридор.
Осторожно повернулся на бок, готовясь спустить ноги на пол… Скрипнула кровать.
— Ты почему не спишь? — раздался мамин голос. Но непривычно хрипловатый.
Она шла к нему. Он затаился и вроде бы сонно, а на деле пристально впился в нее взглядом. Нет, это была она.
— Почему не спишь? — повторила мама.
Присела на кровать, провела ладонью ему по волосам.
— Мам, а кто такой Герман?
— Кто? — не поняла она.
— Ну, Герман. Тот, что в особняке живет.
— Не знаю, — сказала мама.
— У него машина.
— Я и говорю — не знаю. Ты спи.
— А он не?.. — Антон специально не договорил. Вес же боязно произносить слово, которое, оказывается, имеет магическую силу и может вызвать страшного гостя.
Мама его не поняла.
— Мне страшно, — подсказывая ей, схитрил он.
— Что такое? — мама подоткнула ему одеяло.
Он шепнул:
— Мне кажется, этот Герман — черт.
— Глупость, — сказала мама.
— А баба Лена говорит — не глупость.
— Спи, — сказала она, — Поговорим завтра.
Поцеловала его в лоб. Он почувствовал, как сразу отяжелели веки.
— Мама, я хотел папу дождаться.
— Глупенький. Он, если придет, то очень, очень поздно. Он звонил и просил тебя поцеловать.
ВТОРНИК
На этот раз впереди маячил Митя Орлов. Антон ого догнал и хлопнул по ранцу.
— Ну что, как дела?
Митя еще больше ссутулился, будто хлопок его согнул, и, скособочившись, снизу, как бы выныривая, посмотрел на Антона.
— А… Это ты.
— Ну да. А ты думал — кто?
Митя не ответил.
— Ну скажи, скажи, о ком ты подумал, — настаивал Антон
— Я подумал, вдруг это кто-нибудь незнакомый, — очень серьезно и нараспев, как рассказывают сказки, заговорил Митя, — Надо мной многие из-за ранца смеются.
Всего два человека в классе носили ранцы — Ира Снничко и Митя Орлов. У Иры был нашего, отечественного производства. У Мити — какой-то импортный, не то чешский, не то немецкий. Он и вправду делал Митю похожим на германского солдата времен первой мировой войны. Антон видел их на картинках — в гетрах, как футболисты, в ботиночках и с ранцами.
Дедушка с бабушкой настаивали, чтобы Антону купили ранец, а не портфель. Доказывали: ранец распределяет нагрузку равномерно по всей спине, а портфель оттягивает руку, что приводит к искривлению позвоночника.
Антон категорически возражал. Может, в деталях они и правы, но в главном… Не хотел он быть похожим на немецкого солдата. Грозил: вообще не пойдет в школу, если ему купят ранец.
И мама купила портфель.
Вообще дедушка и бабушка слишком дотошно его опекали. Дедушка, например, без конца напоминал: вредно есть много сладкого, могут испортиться зубы. Или живот заболит. Хорошо, он это Антону, а не бабе Лене говорил. Она могла поверить, и тогда прости-прощай угощения из коробки «Бирюлин и К?». Будто Антон сам не чувствует, сколько и чего может съесть, искривляется у него позвоночник или нет. Странные люди! Дедушка и бабушка Таня ни за что не соглашались купить ему семечек — ни тыквенных, белых, ни, тем более, обычных, черных, мелких, как жучки. Считали, семечки засоряют желудок, из-за них бывает аппендицит.
А мама, если им случалось увидеть па улице женщину в платке, в черном, атласно переливающемся жакете, возле ног которой стоял мешок с семечками, всегда покупала стакан жареных, себе оставляла немного, а Антону насыпала полный карман. Антон рассказал ей о предостережениях дедушки и бабушки, она отмахнулась: «Ерунда. Конечно, большой пользы нет, но и ничего страшного тоже. Аппендицит случится, если их вместе с шелухой глотать».
Приятный у семечек вкус. Антон любил съедать не по одному зернышку, похожему на бледную, со сложенными крыльями моль, а набирал с пригоршню и лишь затем отправлял в рот…
— Я тебе кое-что хочу сказать, — повернул к нему голову с крючковатым носом Митя, — Помнишь. Миронов в прошлом году хвастал, как он над кошкой издевался? Консервную банку к хвосту привязал. и кошка по лестницам носилась, пока не умерла от разрыва сердца?
Антон кивнул. Он много о подобных ужасах слышал. О том, кап всякие живодеры кошек, собак обливают бензином и поджигают — а те мечутся, пока не сгорят. Михеев говорил, он с братом поймал лягушку, вырезал ей в груди окошечки и наблюдал, как бьется лягушачье сердце. С улыбочкой вспоминал. Будто не понимал, что лягушке было больно.
— Так вот, — продолжал Митя, — я собираюсь организовать добровольное общество. «Юный покровитель бездомных кошек». Сокращенно — ЮПБК. Согласен стать его членом?
— Конечно, — без колебаний откликнулся Антон. И дело хорошее, необходимое даже, и приятно, что Мити выбрал в союзники его.
— Пудом их кормить, всячески им помогать, защищать от хулиганов. А как ты считаешь, кого еще можно привлечь?
Антон задумался.
— Иру Синичко, — осенило его.
— Девчонок не надо, — поморщился Митя. — Они болтуньи.
Антона задело, что Митя так о ней отозвался.
— Тогда сам думай, — сказал он.
— И вот еще что. О наших замыслах — никому ни слова. «ЮПБК» будет заодно пароль, — предупредил Митя.
Антон сообразил: более удачного момента для откровенного разговора не найти.
Митя с ним поделился своей тайной, Антон может посвятить его в свою. Ту, что на боязни быть поднятым на смех, не решался открыть Сереже. Даже папа, которому Антон под большим секретом поведал о посетивших ого подозрениях, даже папа засомневался в реальности подземного города. «А как же метро?» — спросил он.
И тем лишний раз продемонстрировал присущую многим окружающим беспечность. Будто нельзя расположиться на еще большей глубине! Будто нельзя спланировать все таким образом, что метролинии останутся рядом, за стеночкой…
В общих чертах предположения Антона сводились я следующему: хитрые и коварные империалисты построили под их городом твой и только ждут момента, чтобы повыскакивать и захватить все жизненно важные объекты.
Пограничники бдительно несут службу на рубежах страны, люди спокойно ходят на работу, уверенные в полной своей безопасности. А тем временем под асфальтом улиц и площадей работают заводы, растут дома, шумят магистрали.
И некоторыми фактами, подтверждавшими догадку, он ужи располагал. Однажды в магазине Антон увидел очень бледного мужчину. Настолько бледного, что стало ясно: его бледность объясняется долгим пребыванием под землей. Мало того, к продавщице мужчина обратился с нерусским акцентом!
Никто на это внимания не обратил, лишь Антон попытался за ним проследить. Но мужчина, видно, почуял погоню, сел в троллейбус и был таков.
Еще Антон подозревал — в контакте с группой шпионов находится Герман. Вполне возможно, у него в доме подземный ход, через который те и вылезают наружу.
Подобные факты и догадки следовало выискивать, систематизировать, обобщать. Чтобы не быть застигнутым врасплох, чтобы успеть забить тревогу. Если же о существовании подземного города догадываются в милиции, то каким ценным подспорьем работе специалистов станет собранный Антоном и его друзьями материал!
Мите Антон открыл не все. Не такой он простак: хиляки вроде Орлова чаще всего и становятся предателями. Поэтому Антон как бы между прочим поделился сомнениями: может ли такой город и принципе существовать?
Митя отнесся к его гипотезе серьезно.
— В нескольких фантастических книгах я читал о подземных городах, — стал вспоминать он. — Но про метро там ничего нет…
К школе подошли с группой старших ребят, затесались между ними — и дежурные не тронули, не остановили.
В классе к нему бросился Михеев. Покосился на Орлова, увлек Антона и сторону. И хорошо, это отсрочило встречу с Лырской. Антон не знал, как себя с ней вести. Поздороваться… А дальше? Неприятно, когда рядом лгунья и обманщица.
— Ты слушаешь? — нетерпеливо дернул его за рукав Михеев. — Я говорю, один парень на том месте, где дом сломали, серебряную монету выкопал. С изображением какой-то царицы. А другой — серебряную ложку.
— Клад, что ли? — уставился на него Антон.
— Может. Сорвемся с уроков, пока не много народу знает? Вдруг повезет. Я все равно домашнее задание не приготовил, вчера целый день там крутился.
— Да ну… Лучше после школы… — стал мяться Антон. — Я и тебе не советую. Что потом Антонине скажешь?
Пашка не захотел его слушать.
— Эх ты, задрожал уже?
Подхватил портфель, устремился к двери.
И пусть. Неизвестно, что там найдешь. А здесь заведомая неприятность.
Лырская по-прежнему была пунцовой, словно и не остывала. Глаза масляно блестят. Может, заболела, температура? Пыхтела, как еж.
Антон затеял разговор с Голышком, на нее внимания не обращал.
— Смотри-ка, приятель твой, — вдруг показала пальцем на дверь Лырская.
Ведя перед собой Михеева, в класс вплыла Антонина Ивановна. Все поднялись.
— Ишь, ловкач. Удрать надумал, — объявила она.
Михеев, прикрывшись портфелем, показал ей язык и поплелся на место.
Ирочку его фокусы приводили в отчаяние. Ей ведь надо было его перевоспитывать. Она замерла за партой, превратившись в немой неподвижный укор безобразнику.
— Вот я тебя вызову, — послала угрозу вдогонку Михееву Антонина Ивановна.
Повторяли тему «Ударения».
— Из-за незнания этих привил многие произносят слева неверно, неграмотно, — учила Антонина Ивановна. — Вы, наверно, слышали: не портфе’ль, а по’ртфель. Не магази’н, а мага’зин.
— Точно, у меня бабушка так говорит, — обрадовался Миронов.
Антонина Ивановна погрозила ему указкой.
— Теперь проверим, как вы усвоили материал. Достаньте двойные листки, а тетради с домашним заданием передайте по рядам. Маркин, ты что завертелся? Двойного листка нет? Вот я тебе двойку поставлю. Я когда сказала, чтобы все завели специальную тетрадь для контрольных?
С задних парт пришла стопка тетрадей. Антон прибавил к ним свою и Лырской и передал вперед.
Пока открывал учебник, Лырская успела надписать листок. Буквы выводила с открытым ртом, облизывала губы, повторяя языком округлые движения пера.
Воспоминание о белке щемяще отозвалось в нем. Он повернулся так, чтоб ее не видеть.
Контрольная была несложная. Подумаешь, расставить ударения: за’мок или замо’к. Уже половина упражнения была сделана, когда Лырская придвинулась и проскрипела:
— Антон, у меня не получается.
Он продолжал писать.
— Антон, — опять позвала она.
— Ну что? — вскинулся он.
Антонина Ивановна, привлеченная шумом, оторвалась от домашних тетрадей и обвела класс строгим взглядом. Самое время поднять руку и сказать: «Антонина Ивановна, мне Лырская мешает. Рассадите нас, пожалуйста».
Антонина Ивановна никаких нарушений не обнаружила и снова погрузилась в чтение.
— Антон, — Ольга толкнула его локтем, вместо буквы «а» вышла нелепая загогулина.
— Я тебе сейчас знаешь что сделаю, — вышел из себя он.
— Ну Антоша…
Его покоробило, что Лырская смотрит ему прямо в глаза своими блестящими наглыми глазенками. Не отводила, не прятала. До чего бессовестная!
— Михеев, а твоя тетрадь? — спросила Антонина Ивановна.
— И ее дома забыл, — отозвался Пашка.
— Встань, когда с учителем разговариваешь. Почему сразу не сказал?
— Я думал, успею сбегать… Я за ней и бежал…
— Я тебе единицу ставлю! — прервала его Антонина Ивановна. — И не смей обманывать. Ты потому убегал, что задание не приготовил!
Лырская тем временем переключилась на впереди сидящую Костину. Та, в отличие от Антона, сразу подняла руку.
— Антонина Ивановна, а мне Лырская мешает.
— Так, Лырская. иди-ка сюда, — Антонина Ивановна метнула грозный взгляд на первую парту, где отсутствовал болевший Смирнов. — Тут тебе хорошо будет.
Михеев контрольной дописывать не стал. Сел демонстративно развалясь, листок скомкал и сунул в карту. Напрасно Ира его увещевала, он громко фыркал.
— И за контрольную тебе единица. Убирайся из класса, — пресекла его выходки Антонина Ивановна.
После русского все потянулись на физкультуру.
Очень разумно чередовалось в расписании трудное с легким. Интересно, кто его составляет?
Возможно, Антонина Ивановна. Но скорей всего, этим занимались в районо. Такой, должно быть, немолодой мужчина и костюме, в очках, с вкрадчивыми и спокойными манерами. Он все взвешивал, обдумывал, прикидывал — как сбалансировать долю отдыха и рабочие часы… Непростое дело. Поставь, например, физкультуру до русского — и что выйдет? Набегаешься, запыхаешься, вспотеешь — до ударений ли тут?
А отучился — бегай, прыгай, резвись. Кончил дело — гуляй смело. Иногда целый день удавалось спланировать из предметов несложных, необременительных.
Вторник Антон считал таким днем. Русский и две физкультуры…
Но вторник содержал и свои специфические сложности. В частности, переодевание. Непослушные завязки на плавках. Шнурки на кедах. Колючая от крахмала, неуютная майка. Толкотня в раздевалке. Чуть опоздал — крючки заняты, одежду вешать некуда.
Митя Орлов бочкам, бочком, с ранцем в руках, отыскивал свободное местечко. Откуда оно возьмется?
— Антон, можно я на твое повешу?
— Если удержится, — позволил Антон.
Миронов привязался к Мите:
— А ты просверли дырочку к девчонкам и посмотри: может, там места.
Антон вышел в зал. После спертого воздуха тесной раздевалки сразу продрог. Огромные окна. Дует. Руки и ноги покрылись пупырышками гусиной кожи. Каждый согревался, как мог. Голышок взбирался но канату, цепко, по-обезьяньи обхватывал его ногами. Маркин и Миронов раскачивались на брусьях. Другие гоняли спичечный коробок, заменявший мяч.
Вадик Молодцов, съежившись и стуча зубами, подпрыгивал у шведской стенки.
— Поговорим сегодня со Славиком? — спросил он.
Антонину Ивановну звали Антониной. Анатолия Дементьевича Дудко — Дударом. А Вячеслава Сергеевича — ласково, Славиком.
И в других классах его любили. Антон один раз слышал, какая-то девчонка, правда, постарше, ему «ты» сказала. «Славик, а ты сегодня не будешь заставлять нас бегать?»
Так пискляво это произнесла, что Антон, будь он на месте Славика, непременно бы ее отчитал. Но Славик улыбнулся.
И улыбка у него красивая. И прическа ладная, короткая, с аккуратным пробором. Он ведь еще совсем недавно был футболистом. Антон спрашивал у папы, и тот вспомнил: действительно, играл такой защитник в «Торпедо».
Из-за травмы ему пришлось покинуть большой спорт. Но занятия он частенько вел в футболке с буквой «Т» на левой стороне груди.
Единственное, что не соответствовало в нем общепринятым представлениям о спортсменах, — курение. Поначалу Антона это озадачило, но, подумав, он понял. Не сложилась спортивная судьба, вот Славик и пытался заглушить болезненные воспоминания никотином. С сигаретой он выглядел еще более мужественно непреклонным, не сдавшимся. Славик и сам говорил, что надеется вернуться и команду. Только бы нога зажила.
В зал он вошел, чуть прихрамывая. В светло-голубой облегающей олимпийке с красивым отложным воротником, по краю воротника и на манжетах — две беленькие полоски. На брюках — такие же лампасы. В руках классный журнал.