— Слушаюсь…
— Ловко это у тебя получается, — засмеялся папа. — Ну как, понравилась игра?
— Нет, не понравилась. Что хорошего, когда ругают.
КАТИСЬ, ВОЗОК!
И всё же мне было интересно играть с папой. На другое утро, придя в школу, я рассказал про нашу игру учителю.
— Так, так, — сказал учитель. — Ты не забывай папину игру.
— Ладно, не забуду.
— Ты ведь тоже очень рассеянный человек.
— Весь в папу.
Учитель засмеялся. Я тоже засмеялся.
— Ты папин сын. В тебе папа живёт.
— Как это?
— В тебе живёт его душа.
— А что это, душа?
— Это жизнь.
— Значит, во мне живут две жизни: папина и моя?
— Более того, в тебе живут как бы трое: ты, твой папа и твоя мама. Папа и мама помогают тебе жить.
— Правда?
— Ну да.
Я задумался. Что это учитель говорит? Непонятно. Вернувшись домой, я спросил у мамы:
— Мама! Учитель сказал, что вы с папой всегда во мне живёте. И будто мне жить помогаете. Правда?
— Правда, но…
— Что «но»?
— А то, что мы не всегда можем помочь тебе.
— Когда не можете?
— Когда ты поступаешь, как тебе вздумается. Или когда мы поступаем, как нам вздумается.
В тот вечер я спросил у папы:
— Папа! Значит, бывает, что ты делаешь что-то по своему хотению?
— Конечно. Это мое любимое занятие. И это у меня здорово получается.
— У тебя всё здорово получается, папа.
— Ну да! Игра в мяч, плавание, бег… Но лучше всего выходит то, что я делаю по собственному хотению. Давай поедем в страну Что-хочу-то-и-делаю.
— Есть такая страна?
— Да, малыш. Садись-ка ко мне на колени.
Я взобрался на папины колени.
— Ну вот, мы едем в страну Что-хочу-то-и-делаю. Поехали!
Папа свистнул, будто хлестнул лошадь кнутом, возок покатился.
— Но! — закричал я и запрыгал у папы на коленях. — Беги, беги, лошадка! Катись, катись, возок!
ЧАСОВАЯ БАШНЯ
— Тпру! Ну вот, мы и в стране Что-хочу-то-и-делаю. Вон там, вдали, виднеется Часовая башня.
Папа показал пальцем вперёд, словно там и вправду стояла башня.
— Посмотри внимательно. Стрелки этих часов всегда стоят.
— А почему?
— Они показывают только то время, которое хотят. Они не двигаются. А если пойдут, сторож сразу же их остановит.
— Какой сторож?
— Червяк.
— В Часовой башне живёт червяк?
— Там и ещё кое-кто почуднее живёт. Войдём-ка в башню, посмотрим, кто там прячется.
Папа заскрипел, будто открыл тяжёлую дверь. Мне показалось, что мы и вправду вошли в Часовую башню.
— Ни зги не видно! — сказал папа и зажмурил глаза.
— Темно-темно, — сказал я и тоже зажмурился.
— В этой тёмной Часовой башне прячется слепая, глухая и немая старушка. С ней живут Старая лошадь, Чёрная кошка и Змея, похожая на толстую серебряную цепь.
— Эта старушка — злая волшебница?
— Потом узнаешь, кто она такая.
— А как её зовут?
— Одна-Одинёшенька.
— Чудно как! А можно с ней поговорить?
— Поговори.
— А как же она услышит? Она ведь глухая.
— За неё ответят её слуги. Я же сказал, что с нею живут Старая лошадь, Чёрная кошка и Змея, похожая на толстую серебряную цепь. Они смотрят, говорят и слушают вместо неё.
— Тогда я окликну её.
— Окликни, а я буду говорить за лошадь, кошку и змею.
— Ладно. Госпожа Одна-Одинёшенька из страны Что-хочу-то-и-делаю! Отзовись!
— И-го-го! — заржал папа лошадиным голосом. — Что тебе нужно, малыш? Госпожа глухая. Я слушаю вместо неё. Я — её уши.
— Я хотел бы попросить госпожу рассказать о стране Что-хочу-то-и-делаю.
— Мяу! — мяукнула Чёрная кошка. — Какой славный малыш! Что тебе нужно, малыш? Госпожа слепая. Я смотрю вместо неё. Я — её глаза.
— Я хотел бы попросить госпожу рассказать о стране Что-хочу-то-и-делаю.
— Ш-ш-ш! — зашипела Змея. — Что тебе нужно, малыш? Госпожа Одна-Одинёшенька немая. Я говорю вместо неё. И расскажу тебе о стране Что-хочу-то-и-делаю. Слушай и знай: моими устами говорит госпожа Одна-Одинёшенька.
И папа не спеша повёл рассказ:
— Раньше я была совсем другой. Я видела, слышала и говорила. У меня было имя и были друзья. Жила я в большом шумном городе, в таком же человеческом мире, где ты, малыш, живёшь сейчас с папой и мамой. Я смеялась и плакала, сердилась, ссорилась и мирилась, как все люди.
И вот однажды случилась беда. Я была тогда совсем маленькой. Мы ехали с мамой в трамвае. Когда маленькие дети едут в трамвае или на пароходе, они всегда смотрят в окно. Я тоже смотрела. И мне было интересно. В чистом поле вилась дорога, на обочине стояли телеграфные столбы, кое-где чернели одинокие дома.
Я смотрела на всё это, и мне не было скучно. Это взрослым скучно смотреть на такие места. Они считают их невесёлыми. А детям совсем не скучно. Там же всё было настоящим! И поэтому, пока мы ехали в трамвае, я всё глядела и глядела в окно. Тебе, наверно, надоело слушать одно и то же, малыш, но это очень важно, поэтому потерпи немного…
Папа зажёг сигарету и задумался.
— А потом что было? — спросил я.
Папа зашипел, как змея: «ш-ш-ш…», и продолжал рассказ:
— Я смотрела в окно, и вдруг мама сказала: «Интересно, не правда ли?» Я ничего не ответила, потому что мама обронила эти слова просто так, не глядя в окно. А я подумала: «Разве мама видела то, что видела я? В окно глядела только я одна». Так ли я подумала или по-другому, уже не помню, однако с тех пор я стала потихоньку, незаметно для себя превращаться в Одну-Одинёшеньку. Я уже не верила маме. Думала: «Я совсем одна на всём белом свете. И маме нет до меня дела». Вот как бывает, когда равнодушно роняют слова… И однажды я оказалась в этой Часовой башне. Наверно, меня кто-то околдовал. С тех пор я сижу здесь одиноко. Старая лошадь слушает вместо меня, Чёрная кошка смотрит вместо меня…
Папа замолчал.
— Папа, как же ей быть? — спросил я.
— Этого и я не знаю, — сказал папа, зажёг сигарету и стал пыхтеть ею. — А что, если мы вот этим табачным дымом разгоним всех: и Старую лошадь, и Чёрную кошку, и Змею. Расколдуем Одну-Одинёшеньку.
Папа выпустил дым изо рта.
— Хитрый у нас папа! — подала голос мама. — Надоест рассказывать, возьмёт да и развеет всё табачным дымом.
Оказывается, она прислушивалась к нашему разговору с самого начала.
— Как ластиком сотру, — добродушно улыбнулся папа. — Вот ты, малыш, стираешь иероглифы и рисунки, которые тебе не понравились. Так и я табачным дымом развеял всех, кого выдумал. Теперь можно что-нибудь другое рассказать.
— Тогда рассказывай скорее.
— Завтра, малыш.
— Ну папа!
— Нет, нет. Отдохнём до завтра. Ведь речь идёт о стране Что-хочу-то-и-делаю, так что и рассказывать можно, когда захочется.
— Значит, твои сказки, папа, о том, что можно жить, как твоей душе угодно, и делать всё, когда вздумается? — усмехнулась мама. — Если так, то их не следовало бы слушать малышу.
— Как это я не догадался! — Папа хлопнул себя по лбу.
Я тоже хлопнул себя по лбу.
— Как ты ведёшь себя?! — возмутилась мама.
А потом принялась за папу. Ему тоже досталось.
ЦИФРА ДВА
В школе мы проходим сейчас умножение однозначных чисел и дроби. Деление мне понятно: это как раз обратное тому, что называется умножением. Но дроби! Всякие там одна вторая, одна треть и другие мне почему-то никак не даются.
— Разделим одну вещь точно пополам, получится одна вторая. Разделим на три части — одна треть, — объясняет учитель.
Но мне непонятно, как это можно разделить вещь совершенно точно.
— Это значит на две равные части, — говорит учитель.
— Разве вещь делится точно на равные части?
— Ты ведь решаешь в уме. А в уме можно что угодно разделить на равные части. То есть мысль разделить мыслью.
Как это «мысль — мыслью»?
— Понял, малыш? — спрашивает учитель.
Называет малышом, как папа.
— Нет.
— Цифру «два» ты пишешь на бумаге потому, что ты подумал в голове: «Два». Она не потому два, что ты её написал, а потому, что ты так подумал.
Совсем непонятно.
— Неясно? Ну ладно. Придёшь домой, попроси папу растолковать тебе.
— Он не станет.
— Почему?
— Он скажет: «Не хочу».
— Но ты скажи ему, что это нужно для твоего учения.
— Он скажет: «Дурацкое занятие!»
— Твой папа так говорит?! — удивляется учитель.
— Ага. Он говорит: «Нельзя учиться у других тому, чему учит учитель».
— Так, так… А мама следит за тобой?
— Ещё как! Весь ранец перетряхнёт, даже в пенал заглянет и карманы наизнанку вывернет. И всякий раз спрашивает, до какого места в учебнике мы дошли. Я ей скажу, а она ещё раз пять переспросит.
— А повторять заставляет?
— Заставляет ещё раз проверить ранец и всё остальное.
— А уроки где ты делаешь?
— На кухне.
— На кухне?!
— Там есть доска. И ещё…
— Что же ещё?
— Печенье в шкафу. Если я правильно отвечаю, она даёт мне печенье.
— Так, так. Интересно.
— Ничего интересного.
— Почему?
— А потому, что печенье она не сразу всё даёт, а по одной штучке.
— Мама балует тебя, я так думаю.
— Вот и мама так говорит.
В тот день я рассказал маме о дробях.
— Гм, что-то больно мудрёно, — сказала мама. — Сам-то понимаешь, малыш?
— Да нет, не совсем.
— Я тоже не очень поняла. Может быть, ты рассказал не точно…
— Нет, я всё точно сказал.
— Тогда подождём папу. У него спросим.
Когда папа пришёл с работы и поужинал, мама попросила:
— Объясни малышу дроби.
— Дурацкое занятие, — сказал папа.
— Что ты говоришь! Ты же его отец.
— Отец, но не учитель.
— Это только отговорка.
— Отговорка? Ты называешь отговоркой разделение обязанностей? Нужно чётко различать, что должен делать учитель, а что папа.
— Малыш не понимает дробей. Например, что такое одна вторая.
— Одна вторая? Разве это не половина?
— Ну да, половина. Но ты объясни ему попроще, что такое половина. Ты же можешь растолковать ему хотя бы это.
— Я и сам не знаю.
— То есть как?! Что за человек! — возмутилась мама. — Все отцы помогают своим детям делать уроки, а ты…
— Я не потому не помогаю, что не хочу, а потому, что не знаю, как это сделать. А объяснять с умным видом, будто понимаешь, — значит учить делать вид, что понимаешь. И тогда из поколения в поколение будут жить люди, делающие вид, что всё понимают, хотя они ничего не понимают. Я думаю, что мы такие и есть. Поэтому я и не стану учить своего сына. Я лучше отправлюсь с ним в страну Что-хочу-то-и-де-лаю.
— Ах да! — вспомнил я. — Мы же собирались поехать в страну Что-хочу-то-и-делаю.
— Поехали! — Папа свистнул, будто хлестнул кнутом, а я уселся к нему на колени.
— Ну что за люди! — сердито проворчала мама. — Езжайте куда угодно — в страну Что-хочу-то-и-делаю или ещё куда, лишь бы с глаз долой.
СКВОРЕЦ ИЗ ФРУКТОВОЙ ЛАВКИ
Возок с грохотом отправился в страну Что-хочу-то-и-делаю.
— Папа, ты видишь Часовую башню?
— Нет, сегодня мы едем в другую сторону. Башни не видно.
— Ну и что ты видишь?
— Ничего не вижу, только пыльную дорогу.
— Фу, неинтересно, зачем она?
— Иногда, малыш, приходится долго ехать по скучной, пыльной дороге. Даже когда в конце пути тебя ждёт не очень-то приятное место.
— Но если долго ехать по такой дороге, я пить захочу.
— А у меня уже горло пересохло. Нет ли где поблизости чайного домика? Ага! Вон виднеется маленький домик. Да это фруктовая лавка! Нам повезло.
Очень удобная эта страна Что-хочу-то-и-делаю. Что пожелаешь, то и найдёшь. Громыхая колёсами, мы подъезжаем к фруктовой лавке.
— Ну как? Ты не находишь, что она прекрасна, эта фруктовая лавка? — спросил у меня папа, будто перед нами и вправду была лавка.
Я сразу вообразил себе горы красных яблок, жёлтых бананов, ярких, как солнце, апельсинов. Ещё я представил себе сверкающий, как бусинки, виноград, корзины, полные клубники…
— Добрый день! Дайте нам фруктов.
— Слушаюсь! — отозвалась мама.
— Вот как! Мама будет хозяйкой фруктовой лавки? — удивился папа.
Я взглянул на маму.
— Мне стало интересно. Можно, я буду хозяйкой фруктовой лавки?
— Ладно. Тогда я буду птицей в клетке, которая висит в лавке, — сказал папа.
— Какой птицей?
— Очень умной. Скворушкой. Она прекрасно считает. Поэтому хозяйка поручает ей считать.
— Госпожа Скворушка! Дайте мне одну грушу, — попросил я.
— Одну вторую или одну треть? — переспросила Скворушка.
— Одну грушу.
— Одну вторую или одну треть?
— Я же говорю: «Одну!»
— А я спрашиваю: «Одну вторую или одну треть?»
— Вот глупая. Совсем не умеешь считать, — надулся я.
— Неправда. Это ты, малыш, не умеешь, — возразил папа.
— А ты, мама, поняла что-нибудь? — спросил я.
Мама покачала головой.
— Хозяйка лавки, видно, тоже не может сообразить, что к чему? — съехидничал папа-Скворушка.
— А что, разве нельзя попросить одну штуку? — спросила мама.
— Вот опять говоришь «одну». Такой цифры в нашей стране нет.
— Тогда какие есть?
— Одна вторая, одна третья, одна сотая, одна тысячная и другие ещё более мелкие цифры. Они и значат «одна».
— Замолчи, бестолковая птица! — одёрнула мама Скворушку, будто бы она и вправду была хозяйкой фруктовой лавки. — И в цифре одна вторая, и в цифре одна треть, цифра «одна» не меняется. Одна груша и есть одна груша.
— Нет, не одна.
— Одна.
— Не одна.
— Тогда одна груша — это сколько?
— Не кажется ли тебе, что это 2/2 или 3/3? Подумай об этом, малыш.
— Чудная какая-то птица! — сказал я. — Как тебя зовут?
— Одна-Одинёшенька.
— Значит, старушка из Часовой башни стала Скворушкой?
— Нет, это другая Одна-Одинёшенька, — объяснил папа.
— Как это?
— Ну мудрецы! Я с вами не играю, — сказала мама и ушла.
— Тогда мы вдвоём поедем дальше.
— А куда?
— Завтра решим.
И папа растянулся во весь рост на татами.
БОЛЬШАЯ УБОРКА
Назавтра в школе была большая уборка. Наш класс находится на втором этаже, рядом с лестницей. Поэтому мы должны мыть лестницу.
Девчонки макают тряпку в ведро и выжимают её. Это их обязанность. Потом они бросают тряпку вниз с лестницы. И мы моем перила и ступеньки. Это наша обязанность. Некоторые не убирают, а только перебрасываются тряпками. Я люблю убирать, поэтому работаю на совесть.
Сначала надо намочить пол мокрой тряпкой, потом вытереть его насухо. Берёшь тряпку и трёшь изо всех сил. Когда вытираешь насухо, почему-то кажется, что пол всё ещё грязный. Но разогнёшься, сравнишь с немытым местом и сразу видишь, как стало чисто. Тогда ты радуешься.
— Вот молодцы! — похвалил нас учитель. — Теперь посмотрим, как у нас в классе.
Он заглянул в класс. Глаза его округлились.
— Ага! И тут чисто.
Но в классе было не так уж чисто. Мы поленились убрать его как следует. И поэтому всем стало неловко от похвалы учителя.
Однако учитель будто бы и не заметил нашего смущения.
— Завтра родительское собрание, — сказал он. — Придут ваши папы и мамы узнать, как вы учитесь. Уборка — тоже учёба. Они будут рады, когда увидят такой опрятный класс.