— Жаль, что твоя подруга так и не подошла — но нам уже надо ехать.
Я раскрываю дверь.
— Тогда я не смогу с вами поехать. Как я брошу ее тут одну?
Мэдди пожимает плечами.
— Ладно. Тогда бери свои вещи.
Только-только я открываю багажник, прибегает Нелли.
— Оставь, — просит она. Не проронив больше ни слова, садится на заднее сиденье. Я снова закрываю багажник, обхожу машину и сажусь.
— Отлично! — говорит Мэдди, когда я оказываюсь внутри, включает радио и газует. — И как он целуется? — спрашивает она, как только мы выезжаем на шоссе.
— Кхм-м, — я даже не знаю, как это сказать по-английски, моего словарного запаса недостаточно. Да и мне что-то жалко Пита.
— Очень неплохо, — нахожусь я.
Мэдди качает головой.
— Так как же, кхм-м или очень неплохо?
— Больше похоже на кхм-м.
Мэдди, Макс и Джоэл смеются.
— И почему они все целуются скорее как кхм-м? — недоумевает Джоэл с заднего сиденья.
— Джордж целуется не как кхм-м, скорее уж как м-м-м-м-м, — Мэдди подмигивает мне.
В зеркале заднего вида я замечаю, как Нелли сердито глядит перед собой. Потом Макс спрашивает меня, что же теперь делать с моими обоими отцами, а я объясняю ей, что я все пятнадцать лет думала, что папа — именно мой папа, а теперь узнала, что на самом-то деле мой отец Тони.
А потом я рассказываю им, какой классный тип этот Тони и как здорово, что у меня такой отец.
— Прикольно! — говорит Мэдди. — Я ужасно за тебя рада!
Вдруг сзади доносятся тихие всхлипывания. Это Нелли спрятала голову в ладонях и ревет.
— Что с тобой? — Макс гладит ее по рукам.
Даже Мэдди оборачивается, и машина чуть виляет вправо, а водитель рядом сигналит.
— Я не могу сказать! — всхлипывает Нелли.
Макс продолжает гладить ее руки, а Джоэл перегибается через Макс так, чтоб погладить Нелли по спине.
— Ты всё нам можешь рассказать, мы твои друзья!
Нелли не может успокоиться.
— Мне стыдно!
— Нет в жизни ничего стыдного! — Макс говорит это как моя мама, когда та обращается к своим пациентам.
Нелли громко всхлипывает.
— Я беременна!
Что? Нелли — беременна? Беременна?
— У-у-у, — Макс обнимает ее. Нелли плачет навзрыд — и как-то еще умудряется рассказывать при этом: как познакомилась с этим парнем, который на два класса ее старше, как он играл в футбольной команде, как влюбился в нее и переспал с ней, и как она две недели назад поняла, что беременна, как рассказала все матери, а та хочет заставить ее сделать аборт. Макс, Джоэл и Мэдди говорят «Ой» и «Бедняжка», а еще — что никогда не стоит связываться с футболистами, будь они даже чертовски сексапильны.
— Эти свиньи не могут заставить тебя убить своего ребенка! — Мэдди хлопает ладонью по рулю. — Ты хочешь оставить его?
Макс снова гладит Нелли по руке. Нелли кивает.
— Да. Я рожу его.
Я оборачиваюсь к ней.
— Тогда тебе, наверное, не стоило так напиваться вчера, — говорю я ей по-немецки, — это может повредить ребенку.
Нелли яростно смотрит на меня и молчит.
Следующие четыре часа Мэдди, Макс, Джоэл и Нелли только и обсуждают, как Нелли оставить ребенка и одновременно не бросать школу, а заодно подать в суд на футболиста, чтобы он платил алименты.
А потом Мэдди говорит: «Ну вот мы и в Цинциннати. Где вас высадить?»
Я осматриваюсь. Недалеко от нас промышленная зона с ресторанами фаст-фуда и «Уолмарт».
— Высади нас тут, — просит Нелли с заднего сиденья.
Мэдди кивает, поворачивает на следующую улицу и останавливает машину на парковке у «Уолмарта». Мэдди, Макс и Джоэл желают Нелли удачи и дают ей свои телефонные номера.
— Пока, Анни, — говорят они мне.
— Пока.
Секунду спустя мы с Нелли стоим с рюкзаками на парковке и смотрим вслед их машине. Потом я поворачиваюсь к Нелли.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Чего? — Нелли делает вид, что не понимает.
— Ну, что ты беременна!
Потом она улыбается.
— Теперь ты это знаешь.
— Ага, — больше ничего ей в голову не приходит.
Нелли не выглядит несчастной, требующей утешения, наоборот, она вовсю радуется жизни. Закидывает рюкзак за спину и трогается в путь. Я беру свои вещи и догоняю ее. Конечно, Нелли направляется прямиком к «Уолмарту». Когда мы проходим через раздвижные двери, я останавливаюсь.
— Что еще? — Нелли оборачивается и нетерпеливо машет рукой.
— Обещай мне, — шепчу я, — что ты ничего не украдешь. Хорошо?
Нелли кивает.
— Хорошо, обещаю.
Все оказалось легче, чем я думала.
Нелли идет вдоль полок, останавливается у отдела для туристов и целую вечность рассматривает походную плитку. Я тяну ее за свитер.
— Она слишком дорогая. Пошли!
Если мы купим себе походную плитку, у нас не останется денег, чтоб хоть что-то на ней приготовить, Нелли не может этого не понимать! Но она не уходит.
— Я просто хочу посмотреть.
— Хорошо, тогда я схожу в другие отделы.
Я хочу взять свой рюкзак, но Нелли говорит: «Оставь его тут, зачем таскать его на себе». «Ладно». И я ухожу.
Иду вдоль полок с тряпками, картонной посудой всевозможных цветов, рабочими инструментами и электрическими приборами и останавливаюсь в отделе игрушек у полки с куклами Барби и вещами для них: Барби в розовых платьях, розовые машинки, розовые собачки, розовые кораблики и розовые домики мечты любой Барби. Розовый цвет пульсирует перед глазами. Я вспоминаю двух единственных Барби, которые у меня были, — Барби, занимающихся аэробикой. Папа принес их с барахолки. Я ужасно хотела куклу Барби, а мама не разрешала.
— Они слишком овеществленные! — считала она.
— Но у них такие красивые светлые волосы и розовые платья! — возражала я.
— Вот именно! — отрезала мама и не купила мне куклу.
У обеих кукол, купленных папой, волосы уже свалялись, и они были одеты в розовые гимнастические костюмы, на ногах лиловые гетры, а в волосах розовые ленты. Не знаю, зачем папа принес двух сразу, наверное, он решил, что это однояйцевые близнецы и их нельзя разлучать.
Купив мне Барби, папа нарушил сразу два маминых запрета: запрет-на-барби и запрет-на-игрушки-с-барахолки. Маме они кажутся мерзкими. Наверное, именно поэтому папа то и дело приносит игрушки со старых развалов или блошиных рынков, когда ищет там свои допотопные железнодорожные справочники.
Когда я думаю про это, меня вдруг словно поражает молнией. Розовый. Плюшевый. Барахолка. Кларина розовая собака лежит в Кливленде, в спортивном зале, в углу.
Она мне этого никогда не простит.
Я гляжу на розовые вещи для Барби, и слезы выступают на глазах. Клара доверила мне своего любимца, единственное, что она взяла в путешествие, а я его потеряла. Вчера ночью мне было наплевать на то, что Джордж пинком отправил его в угол.
Я осматриваю полку. В самом низу и вправду лежат розовые плюшевые игрушки. Но собаки тут нет, есть только заяц, которого, наверное, можно выдать за собаку. Я держу его в руках и думаю о том, как несколько лет назад забыла в поезде любимую куклу и три дня оплакивала ее. На четвертый день папа пришел с куклой, которая чем-то напоминала старую, и говорил, что нашел ее в бюро находок на вокзале. Я была оскорблена до глубины души — неужели папа может считать меня такой дурой. «Нет, так не пойдет», — сообщаю я розовому собако-зайцу и кладу его обратно на полку. И иду к Нелли.
— Куда ты провалилась? Ты думаешь, что я вечно буду стоять тут и рассматривать походные плитки?
Беру рюкзак.
— Именно так оно все и выглядело.
Нелли пыхтит и идет к кассе. В руке у нее банка с равиоли. Понятия не имею, где она решила их приготовить, хотя, может быть, она собирается есть их холодными.
На кассе нам не приходится долго ждать. Нелли кладет банку на ленту.
— Тридцать три цента, — говорит кассирша. Нелли платит, берет банку и устремляется к выходу.
— Хорошего дня! — говорит кассирша.
Я киваю и иду за Нелли через раздвижные двери.
И тут срабатывает сигнализация.
Громко и пронзительно.
Сначала я хочу сорваться с места и бежать, но все-таки остаюсь на месте и только пожимаю плечами. Забавно, пару дней назад мы без проблем вышли из супермаркета с ворованными вещами, а сегодня, когда у нас в карманах ничего нет, орет сигнализация. Я оборачиваюсь, чтоб улыбнуться Нелли. Но ее нет.
Вместо нее ко мне подходят два огромных мужчины в объемных голубых куртках, на которых справа спереди написано «Security».
— Будь так добра, следуй за нами.
Один из них приглашающе указывает вперед. Я киваю и иду за ним. На минуту меня охватывает страх, что я по ошибке что-нибудь положила в карман. Розового зайца?
Охранники заводят меня в маленькую комнатку и закрывают дверь.
— Садись, — один из них показывает на стул, стоящий у крошечного стола.
Я сажусь.
— Ты позволишь? — другой берет мой рюкзак. Киваю. Что тут еще сделаешь, не скажешь же «Нет?» Постепенно до меня доходит, какая же гадость — вся эта их искусственная вежливость. Мужики затаскивают меня в каморку, запирают, роются в моем рюкзаке, не забывая при этом добавить все эти «Ты позволишь» и «Будь так добра», чтоб никто-никто не смог сказать, что они лишают меня свободы и совершают самое настоящее насилие — а ведь так оно и есть на самом деле. Я же ни в чем не виновата.
— Вот оно!
Я поднимаю глаза.
Один из охранников вытаскивает из моего рюкзака зеленую картонную коробку.
— Что? — я хочу встать и посмотреть, что это, но второй охранник кладет руку мне на плечо и вжимает в стул.
— Не шевелись.
Я сижу и таращусь на коробку. Что там? И как она оказалась в моем рюкзаке?
Охранник положил коробку на стол передо мной.
— Вот ты странная. Другие девчонки крадут косметику или тряпки. Ты — первая, кто украл туристическую плитку.
Они смеются. Я не свожу взгляд с коробки. На ней черными буквами написано «Плитка походная».
Охранник кладет передо мной формуляр.
— Заполни это и подпиши. И даже и не думай о том, чтобы указать вымышленное имя. Полицейские скоро будут тут и они выяснят, что к чему.
Охранники вышли из каморки. А потом я услышала, как закрывается замок. Секунду я чувствую только облегчение! Они ушли. И в следующую же секунду я ясно понимаю: я сижу, запертая в комнате охраны «Уолмарта», где-то в Америке и вот-вот появится полиция, чтобы меня арестовать.
12
Я читаю формуляр. «Имя, адрес» — значится там, а еще написано: я подтверждаю, что совершила в «Уолмарте» кражу и посему подписываюсь под тем, что мне до конца жизни запрещено заходить в супермаркеты сети.
Рядом лежит синяя ручка. Я беру ее.
«Уолмарт. Сэкономь. Улучши свою жизнь» — написано на ней синим цветом. Какая глупость — подписывать рекламной ручкой подтверждение того, что я никогда больше не переступлю порог супермаркетов «Уолмарт».
Заполняю формуляр.
Фицмартин, Нелли, пишу я, 24 Пуллман-драйв, Питтсбург. Индекса я, к сожалению, не знаю. Я уже собираюсь подписаться за Нелли и тут слышу сзади постукивания. Оборачиваюсь и вижу крохотное окошко. В него заглядывает Нелли и машет мне. Подхожу к окошку, но оно слишком высоко, мне не дотянуться.
Оглядываюсь, потом двигаю стол к окну, залезаю на него и пробую поднять раму. Поначалу она не поддается, и я почти сдаюсь, но тут окно рывком раскрывается. Нелли почти падает назад, но удерживается.
— Ты — задница, — говорю я ей через окно.
Потом, потом, — торопится Нелли, — тебе надо отсюда выйти. Давай вещи.
Она права, наорать на нее и избить я еще успею.
Спрыгиваю со стола, беру рюкзак и подаю его Нелли в окно. Теперь очередь гитары, она идет сложнее. Только я собираюсь вылезать, Нелли спрашивает:
— А где походная плитка?
Я уже хочу наорать на нее, но вдруг вспоминаю, чего мне стоила эта плитка. Поэтому просто соскальзываю с подоконника, беру плитку и передаю ее Нелли. Не успела я сказать «вот она», как в коридоре раздаются шаги. Я будто ныряю в окно, стараюсь протащить ногу, но ничего не получается, я не пролезаю вся, окошко слишком мало. Я рвусь и тянусь наверх.
— Оттолкнись ногами как можно сильнее! — шипит Нелли, и я послушно опускаю ноги на стол, высовываюсь до пояса в окно, упираюсь руками и подтягиваюсь изо всех сил. Нелли тянет меня, а я уже слышу голоса в комнате, теряю равновесие и падаю куда-то. Нелли тут же поднимает меня. Мы стоим на крыше гаража. Она хватает гитару и прыгает в мусорный бак. Я с рюкзаком и туристической плиткой отправляюсь следом.
Когда Нелли наконец остановилась, мы пробежали три часа без остановки.
В боку колет так сильно, как никогда не кололо.
Мы стоим и судорожно хватаем ртом воздух.
А потом Нелли выдыхает: — Ну, теперь ори на меня.
Я и вправду хочу заорать, но потом перед глазами возникает стол, а на нем — формуляр с именем и адресом Нелли. Я качаю головой. Нелли глядит изумленно.
— Ты не злишься на меня?
Я улыбаюсь и протягиваю ей плитку.
— Ужасно хочу равиоли.
Она тоже улыбается, но ее улыбка какая-то разочарованная. Взяв у меня коробку, она достает плитку. Я осматриваюсь. Мы — на сжатом поле, супермаркет виднеется крохотной точкой вдали. Нелли ввернула газовый патрон в плитку и поставила ее на землю.
Остается надеяться лишь на то, что мы не сожжем это поле дотла. Нелли роется в карманах и вываливает на землю всякую всячину. Наконец достает зажигалку.
Она встает на колени, зажигает горелку, достает банку с равиоли, снимает крышку и ставит банку прямо на огонь. Я наблюдаю за ней, жду, пока та опрокинет горелку. Но Нелли делает все правильно. Через пару минут раздается «Кушать подано», Нелли выключает горелку, спускает рукав, переставляя горячую банку на землю. Порывшись в рюкзаке, она достает две вилки. Серебряные, с цветочным узором. Я уже хочу спросить, откуда они у нее. Но тут она говорит: «Налетай!», и я решаю, что лучше этого не знать вовсе.
Расстилаю на колючем жнивье спальник, мы усаживаемся на него и едим равиоли. С ума сойти, как же это вкусно. Выловив последнюю штучку, Нелли достает из рюкзака две банки пива, одну дает мне и чокается со мной.
— За Пита и Джорджа, щедрых меценатов!
Я чокаюсь с Нелли.
— За «Уолмарт».
Нелли глядит в сторону и пьет. Мы молчим. Потом я не выдерживаю.
— Зачем ты это сделала?
Нелли смотрит на свою банку с пивом.
— Я же тебе пообещала, что ничего не украду, поэтому я ничего не могла положить в свой рюкзак.
Я теряю дар речи. И просто смотрю на Нелли сбоку. Как она сидит и мнет в руках пивную банку — и вдруг осознаю нечто нелепое и одновременно правильное: Нелли — это особый вид людей, назовем их Нелли-люди. Они живут в Нелли-мире, в котором действуют Нелли-правила. И если не окажешься однажды в ее Нелли-мире, то никогда не поймешь ее. Если туда не попасть, то будешь идиотом, оставившим ее одну с твоим рюкзаком в «Уолмарте».
Я отпиваю глоточек. Это пиво такое горькое, что его невозможно проглотить. Я перекатываю его во рту языком — и тогда оно теряет горечь. Глотаю пиво и смотрю Нелли прямо в лицо.
— Чего я так и не пойму, — говорю я, — отчего это ты едешь со мной в Грейсленд, вместо того чтоб лететь в Японию.
Нелли вертит банку в руках.
— Тут, с тобой, просто, — произносит она, поразмыслив, — тут я не боюсь наделать ошибок.
Вряд ли это комплимент. Нелли чокается со мной.
— Мне кажется, это классно, что ты не боишься быть другой: все думают, надо быть худым, а ты толстая. Все думают, что Элвис это не круто, а ты слушаешь только его музыку. Ты хочешь в Грейсленд — и ты едешь в Грейсленд. Ты настоящая.
Я молчу.
— Погляди на меня, — Нелли показывает на себя, — я только и делаю, что стараюсь угодить другим. Дело даже не в том, чтобы быть образцом для подражания, нет, просто — не выбиваться из общей массы. Каждый день я доказываю всем, что я — не ошибка природы. Здорово, правда?