В столице Византии — городе самых образованных людей в европейском мире — о Константине уже говорили как об ученом, самом образованном в языках и письменности различных народов.
Однажды поздно вечером они с Фотием прогуливались по саду.
В городе уже было пустынно. С моря дул прохладный ветер. Фонарщики давно зажгли огни на главной улице, и тени от прохожих то удлинялись, то, переплетаясь, расходились.
— Я часто думаю о тебе, — говорил Фотий. — Я понимаю, государственная служба в нынешний век тебе неприятна. Но ведь есть и другие дела. Будет преступно, если человек с твоими способностями исчезнет во времени, не оставив следа… — Он помолчал, может быть, подумал, что Константин ответит, потом заговорил снова: — Двадцать лет назад ты впервые пришел ко мне. Ты был наивным провинциалом, но скоро стал первым в кругу сверстников. Я часто удивлялся твоим поступкам. Любое дело, за которое ты берешься, тебе удается. Другие рады бы исполнить те же дела ради богатства и почестей, но у них ничего не выходит. Ты же справляешься с любой трудностью и не ждешь наград. И все-таки я жду от тебя более высоких дел, чем находка останков Климента и удачные посольства.
— Ты прав… Я уже давно думаю о деле, которое было бы полезно народам… — Но тут Константин, как уже было однажды, сам себя оборвал: — Расскажу тебе об этом после.
Дома он зажег светильник и принялся за описание законов построения славянского языка.
Он, нашедший останки Климента, в глазах церкви поставил себя очень высоко. Оставалось ждать удобного случая…
В столицу прибыли послы из Моравского княжества. Рассказали они, что послал их князь Ростислав из города Велеграда, что шли они через земли валахов и царство Болгарское и было у них от князя важное поручение.
Князь Ростислав просил прислать ученых мужей.
— Наш народ, — объясняли послы, — уже принял христианскую веру от западных латинских священников. Но не понимает народ ни языка их, ни языка учителей из немцев, которые пришли вместе с ними. А потому просим прислать нам такого учителя, который наставил бы нас на истинный разум и правду.
Константин слушал послов и удивлялся. Прибыли они издалека, а можно было подумать, что родились в Солуни. Настолько речь их была близка к языку солунских славян.
На другой день во дворце собрался совет.
Их было шестеро: сам василевс — двадцатичетырехлетний Михаил, кесарь Варда, Фотий, новый логофет, заменивший Феоктиста, Константин и Василий Македонец. С Василием царь был теперь неразлучен.
— Послать наших людей в землю князя Ростислава надо обязательно, — сказал кесарь и вопросительно посмотрел на Михаила.
Михаил попробовал заспорить:
— А нужны ли нам эти моравы? Какая от них польза?
— Польза большая, — принялся спокойно, словно малому ребенку, объяснять Фотий. — Польза в том, государь, что на многих землях, принадлежащих твоей стране, сейчас обосновались арабы. Враги окружают государство со всех сторон, а друзей становится меньше. И когда целый народ предлагает нам дружбу, отдает себя добровольно под влияние нашей церкви, от этого нельзя отворачиваться.
— Ну что ж, давай пошлем. Назови мне имена этих людей.
Фотий взглянул на Константина.
— Я думаю, такой человек находится среди нас, — произнес Фотий.
Теперь уже все повернулись к Константину.
— Ты не так здоров, чтобы ходить на мои пиры, но, кроме тебя да твоего брата, в самом деле послать некого — кто еще так хорошо знает язык славян! — сказал сам василевс Михаил.
Это был редкий случай, когда Михаил не приказывал, а просил.
Константин понял, что пора заговорить и ему.
— В моравскую землю я пойду с радостью. Но прав василевс — будет ли от этого польза?
Теперь даже сам Михаил удивился.
— Польза будет только в том случае, — стал объяснять Константин, — если у них есть грамота. Есть ли у них грамота? — Он посмотрел в глаза царю.
— Грамоты у них нет, государь, — уверенно сказал Фотий. — Народ их неучен и дик. Потому послы и пришли к нам за помощью.
— А ты их своими речами просвещай, — начал было Михаил.
— Просвещение народа без книг на его родном языке равносильно усилиям писать на воде, — тихо, но твердо ответил Константин.
Фотий догадался, чего добивался сейчас Константин, и подхватил:
— Книги, писанные на языке славян, необходимы, государь.
Лицо Михаила покраснело от обиды и злости. Он посмотрел на Варду.
— Зачем надо было собирать совет! Приказали бы, да и все — пусть бы попробовали ослушаться, — капризным детским голосом проговорил Михаил.
Варда с притворным смирением нагнул голову.
— Прикажи, государь.
— Вот я и приказываю, — Михаил говорил по-прежнему обиженным голосом, — раз нет у славян грамоты, значит, надо ее составить. И книги, которые нужны, перевести с нашего языка на славянский.
Константин смиренно, как только что Варда, склонил голову. Он старался не показывать радости.
— Не сразу я догадался о твоем замысле, — говорил Фотий Константину, когда они возвращались из дворца. — Признайся, именно об этом большом деле ты и хотел сказать мне недавно?
Константин согласно кивнул.
— Что ж, можно сказать, первое сражение ты выиграл. Василевс лично приказал тебе составить для славян грамоту, и теперь никто не скажет, что мысль эта исходила от самого тебя, не обвинит в сатанинском замысле. До каких только хитростей нам не приходится опускаться, разговаривая с царями. — Фотий горько улыбнулся. — А я сейчас пишу книгу, где утверждаю, что воля императора всегда должна быть ограничена советом из людей разумных и опытных в управлении страной.
* * *
Сначала Константин изобразил звуки, общие у славян и греков. Для них новые знаки было придумывать ни к чему. Он и записал их греческими буквами. Славяне видели их раньше, привыкли к ним.
Каждый неизвестный греческому языку звук он пробовал записывать по-разному. Старался изображать их так, чтобы по своему стилю они не отличались от уже готовых букв. Если знаки казались ему неуклюжими, он их заменял. Другие буквы оказывалось трудно вырисовывать, нужно было придумывать новые.
Каждая буква должна быть простой и четкой — легкой для письма. Ведь книг славянам потребуется множество, и чем проще будут письменные знаки, тем скорее можно переписать книгу. А писать станут люди неумелые, с непривычными к письму руками.
Буквы должны быть и красивыми, чтобы человек, едва увидевший их, сразу захотел овладеть письмом.
Наконец все сорок три буквы новой азбуки были составлены. Ими можно было записать такие славянские слова, как «живой», «бор», «юность», «широта». По-гречески же их написать было невозможно, потому что не было у греков особых букв для звуков «б» «ж», «ю», «ш». Так же, как и для звуков «з», «ц», «ч», «щ», «у», «я».
Все эти звуки в новом алфавите изображались своими буквами.
* * *
И сейчас азбука, составленная Константином Философом, остается самой простой и удобной.
Европейские народы, которые не составили для себя алфавита, а взяли латинский, до сих пор страдают от неудобств.
Звук «ш» по-немецки изображается четырьмя — буквами: tsch, по-английски и по-французски, тремя: tsh. Для изображения звука «щ» англичане пользуются тремя буквами: sch, французы — четырьмя: stch, а немцам приходится писать семь букв: schtsch. Нет в этих языках и специальных букв для изображения звуков «я», «ю».
Трудно составить впервые новую азбуку языка. Но для перевода книги на этот язык одной азбуки мало.
У каждого языка есть свои законы построения. Эти законы изучает грамматика. Спряжения, склонения, род, приставки и суффиксы, наречия и предлоги — чтобы все это выявить в новом языке, образованным людям приходится тратить немало лет.
Лишь зная законы языка, можно переводить книгу, иначе книжная речь будет неграмотной, любая фраза может принять противоположный смысл.
Выходил ли Константин в эти дни из дому, разговаривал ли с Фотием, он думал только о языке славян, об устроении его и правилах.
Наконец он попробовал перевести письменно первую страницу из Библии и показал Фотию.
— Если бы в детстве мне предложили две жизни — твою и мою, сказав: «Выбирай!», я бы, пожалуй, выбрал твою, — проговорил Фотий.
Это была высшая оценка.
— Я еду к Мефодию, Вместе мы переведем книги, самые необходимые для просвещения славян.
— Твой брат станет и первым твоим учеником, — улыбнулся Фотий.
Снова братья были вместе.
Мефодий за один день запомнил знаки славянской азбуки.
Константин рисовал ему буквы на земле тонкой палочкой, Мефодий вычерчивал их рядом, потом стирал и писал по памяти.
Затем Константин объяснил брату законы языка.
— Всю жизнь разговаривал на этом языке и не знал, что говорю по правилам! — удивлялся Мефодий.
На пятый день Константин отлучился ненадолго, а когда пришел, увидел перед домом на земле послание от Мефодия.
«Брат мой, пора приниматься за дело!» — писал Мефодий.
Послание было начерчено славянскими буквами по всем правилам.
С утра они сели переводить первые страницы. Сначала у Мефодия дело шло с трудом. Прежде он был воином, но не каллиграфом. Да и последние годы не увлекался работой писца.
Он старался вырисовывать буквы четкие и красивые. И писать надо было без ошибок.
Наконец Мефодий кончил страницу. При этом он устал так, словно в бою саблей рубил врага с утра до вечера.
Стал перечитывать — одно слово написано неверно, в другом буква пропущена, и глупый от этого получается смысл. Пришлось начать заново.
На следующее утро работа пошла легче.
— Сколько же нам надо книг перевести? — спросил Мефодий.
— Перевести три, а написать шесть. Три подарим Царю, а те, что перепишем с них, оставим себе.
Переводили они пока самое главное, то, что нужно для церковных служб и начального просвещения.
Так братья работали с раннего утра, едва светало, и кончали поздно, когда уже рябило в глазах от усталости.
Через три недели была готова первая книга.
Константин написал об этом Фотию.
Фотий сразу прислал ответ. Он просил не задерживаться, немедленно ехать в столицу, едва посчитают работу оконченной.
Через два месяца братья были в столице.
ВЕЛИКАЯ МОРАВИЯ
Они уезжали надолго, может быть, навсегда.
Путь им предстоял долгий и опасный.
Сначала навестили они город детства — Солунь.
Мать, маленькая, ссохшаяся от старости, привела их к могиле отца на высокий берег над морем. Там она взяла с обоих клятву: если в чужой земле одного постигнет смерть, другой отвезет его тело на родину.
— А я буду рядом с вашим отцом, — добавила она скорбно.
Братья вернулись в столицу и занялись сборами…
В консистории, в небольшом зале, где несколько месяцев назад совещались они о том, как быть с моравскими послами, снова собрались царь, кесарь Варда, Фотий, Василий и Константин. Теперь был здесь и Мефодий.
Константин бережно положил книги перед Михаилом.
Михаил раскрыл первую книгу, и, увидев знакомые греческие буквы, удивился:
— Да тут все понятно!
Он попробовал прочитать вслух, но споткнулся на новых буквах.
— А ну, почитай сам, послушаю, как звучит.
Константин стал читать.
— В самом деле, какой-то дикий язык! Ничего не понимаю! — скоро перебил его Михаил.
— А я все понял! — послышался голос Василия. — Каждое слово!
Он так радостно удивился, что даже Михаил не рассердился, хотя Василий заговорил без разрешения.
— Денег им дай сколько попросят, — повернулся царь к Варде.
Через два дня прощались братья с городом.
Фотий отслужил в их честь молебен в Софии, в главном храме. Провожал он братьев до Золотых ворот.
— Отпускаю вас года на три-четыре. Вы нужны здесь как продолжатели моих дел, — наставлял Фотий. — Обучите необходимых людей и возвращайтесь. Как сказал Вергилий: «Будьте тверды и храните себя для грядущих успехов».
Фотий не знал в тот миг, что прощается с Константином навсегда.
По рекам Дунаю и Мораве от селения к селению передавали славяне радостные вести: едут к ним два мудрых мужа, изобрели те ученые люди понятные народу письмена и везут с собою книги, писанные теми письменами.
Всюду братьев встречали местные жители, с удивлением рассматривали пока еще непривычную грамоту, уговаривали остановиться, пожить, чтобы научили их читать по-славянски.
В столице Великой Моравии уже за неделю знали, что приближаются к городу Константин Философ и брат его Мефодий.
Князь Ростислав вместе с народом вышел навстречу и сам ввел дорогих гостей в городские ворота.
Князь Ростислав умел читать по-латыни, но смысла фраз не понимал, потому что знал язык плохо, лишь произносил слова, не вникая в них.
Отставил князь государственные дела и громко, так, что слышно было во всем замке, читал по складам славянскую книгу. Каждое слово было ему понятно в этой книге.
Константин сидел рядом, поправлял князя.
Грамота Ростиславу понравилась.
Всю жизнь отважно и мудро защищал Ростислав свой народ, родные земли от жадного франкского короля Людовика Немецкого.
«Осенью 855 года повел король Людовик войско против Ростислава, герцога моравов, которые восстали против немецкого господства. Король сражался с малым счастьем и возвратился назад без победы» — так записано было в летописи.
Заодно с немецким королем был и архиепископ зальцбургский. Он считал земли моравов собственным владением, посылал туда своих священников. Десятую часть урожая крестьяне должны были отдавать церковникам.
Немецкие священнослужители наскоро, по-латыни бубнили молитвы, зато обстоятельно, зорко оглядывали поля, пересчитывали стада, чтобы не обманули их славяне, чтобы положенная часть добычи перешла к ним в доход.
Князь мечтал о самостоятельной славянской церкви. «Народ, послушный воле чужеземных священников, не может стать независимым», — думал князь Ростислав.
Братья усердно обучали своих учеников грамоте и церковной службе на языке славян. Ученики были старательными. Скоро среди них выделились самые верные, самые способные. Звали их: Горазд, Климент, Лаврентий, Ангеларий, Славомир, Наум.
На первую службу князь привел всю свою семью.
Лишь его племянник, Святополк, не пошел слушать славянское служение, он был в дружбе с немецкими священниками.
Службу вел сам Константин. Мефодий и ученики помогали ему.
«То было чудное мгновение!.. Глухие стали слышать, а немые говорить, ибо до того времени славяне были как бы глухи и немы» — так написали летописцы о той первой славянской службе.
Константин и Мефодий ездили по стране, основывали новые церкви, обучали новых людей.
Вскоре опустели церкви, где вели службу немецкие проповедники на так и не понятой чужой латыни. Перестал народ слушать посланников архиепископа зальцбургского, друга немецкого короля.
Не повезли им моравы свой урожай.
В тот вечер Константин был дома один. Он сидел при свече, переводил с греческого на славянский новую книгу. Брат уехал в дальние села. Ученики только что разошлись.
По крыше гулко стучал дождь, ветер сотрясал соседние деревья, рвал с них последние листья.
Неожиданно в дверь громко постучали.
Константин привстал, но дверь уже распахнулась, и вошел человек в мокрой одежде.
Это был немецкий священник, один из посланников зальцбургского архиепископа. Священник с первых дней в Велеграде едва замечал Константина. Проходил мимо, не — здороваясь, а когда однажды Мефодий попросил у него взаймы церковную утварь, он грубо отказал.