Вдруг раздаётся топот, от ворот несётся олень и кричит:
— Ага, Циписек, вот и я! Ещё скакну разок и напьюсь воды из фонтана!
Только выскочил он на площадь, торговки, что сидели с корзинами и узлами, как увидели оленя, зашумели, закричали, замахали на него:
— Олень! А ну, пошёл отсюда! Он нам всю морковку и капусту поест!
И все скопом стали прогонять его. Четыре человека схватили его за рога, а восемь самых сильных торговок держали за копыта.
А Циписек стоит у фонтана, зачерпывает воду ладошкой и пьёт.
— Вот, Побегунчик, ты и проиграл.
— Проиграл, — сознался олень. — Скажи бабам, чтоб отпустили меня.
Когда Циписек вернулся домой в пещеру, куропатка как раз изжарилась, и они её съели. Циписек обглодал косточку и говорит:
— А теперь попробуем повалить медведя.
Как Циписек повалил медведя
Прежде чем отправиться на поединок с медведем, Циписек весь день думал, как лучше поступить.
Румцайс на всякий случай зарядил свой пистолет самым крепким прошлогодним жёлудем. Маня тоже очень беспокоилась.
— Ага, придумал, как я справлюсь с медведем! — воскликнул Циписек и ушёл.
В то время медведи в Ржаголецком лесу не водились, и Циписек долго искал, выискивал медведя по чащобам, по порубкам, да напрасно.
Повстречалась ему лесная почтарка — сойка, что носила новости в Ржаголец. Она сидела на нижней ветке дерева и грустно разглядывала мох.
— Что случилось? — спрашивает Циписек.
— Потеряла я почтарский рожок, в который всегда трубила, — ответила опечаленная сойка.
— Да вот же он лежит. — И Циписек подал ей рожок. — У меня заботы поважней твоих. Я медведя не могу найти.
— Я приведу тебе какого-никакого, — сказала сойка, затрубила в рожок и улетела.
Когда Циписек пришёл домой и рассказал об этом Мане, она так всплеснула руками, что лесные голуби в испуге разлетелись кто куда.
Сойка совсем потеряла голову. Какого ещё медведя приведёт она сюда?
Встревожился и Румцайс. Он то и дело прикладывал ухо к земле и прислушивался. В полдень донеслось до него, как в Ржаголецком лесу топают четыре огромные лапы. Потом дунул ветер, и зашевелились листочки на дубе.
— Это медведь дышит, — понял Румцайс.
Потом задрожали дубы, и на землю посыпались жёлуди.
Низко над землёй пролетела сойка и закричала:
— Сейчас сюда прибудет медведь. Я веду его из тридесятого леса.
— У тебя ума — как у твоей трубы, — рассердился Румцайс. — В тридесятом лесу живут медведи-космачи да ломаки. Что теперь делать?
Сойка так и села на ветку, а что делать — не знала.
Циписек прохаживался между деревьев и откидывал в сторонку опавшие жёлуди, чтоб не споткнуться, когда увидит медведя.
Дубы зашатались, с них посыпался зелёный лист.
Медведь — всё ближе, слышно, как он отдувается. У Циписека этим ветром чуть шляпу не сдуло.
Сойка воскликнула:
— Ой, что я, глупая, натворила!
И улетела.
— Не знаю, не знаю, Циписек, не по себе ты выбрал ношу, — покачал Румцайс головой.
А Циписек залез в кусты и притаился.
На порубку вывалился медведь. Насупленный и сердитый, куда ни ступит — корешки жалобно похрустывают, всё он топчет.
Циписек молчит, ещё глубже в кусты забился. Медведь идёт, раскачивается, озирается по порубке и, не видя никого, начинает реветь:
— Где ты там? Вот я стою, вали меня!
А Циписек из кустов тоненьким голоском:
— Вот как выбегу, задам тебе!
Медведь потёр лапой ухо.
— Что-то я плохо слышу, кто там? — ревёт он так, что на небе облачка разбегаются. — Ну, покажись, схватимся!
Обнял дуб и выдернул из земли, будто морковку.
— Ты нам тут не сори, чего щепки раскидываешь! — кричит ему из кустов Циписек. — Как выскочу, кости переломаю!
Медведь расправил плечи.
— Выходи!
Циписек выбежал из кустов. Увидел медведь, какой он маленький, и захохотал. Смеётся-заливается — лес дрожит. Хохочет, а из глаз у него от смеха слёзы в два ручья текут. А он всё смеётся и смеётся, и до того от смеха обессилел, что стал слабее белки.
Циписек подступил к нему поближе, ткнул в него пальцем и опрокинул медведя на траву.
Три дня он там пролежал, на четвёртый встал и говорит:
— Твоя взяла.
И ушёл к себе назад в тридесятый лес.
Так вот Циписек и перехитрил лису, обогнал оленя и повалил медведя. Румцайс сам отодвинул буковую щеколду, на которую запирался выход из пещеры, и сказал:
— Да, сынок, в тебе довольно уже разбойничьей хитрости и смётки. Можешь один идти в Ичин и дальше по белу свету. Но что бы ты ни делал — пусть плохим людям это будет на зло, а добрым на радость.
Как Румцайс подбил зимородка
Собрался Румцайс зарядить свой пистолет и увидел: у него в рожке пороха всего щепотка осталась. Вытряхнул он последние крошки на заряд, а Циписеку наказал:
— Сходи в Ичин к оружейнику Геллеру за порохом. Пускай насыплет тебе самого лучшего, трижды просеянного.
Маня дала Циписеку кожаный мешочек, и он отправился в город. Идёт Циписек лесом, рвёт малину в шляпу. В лавке Геллер насыпал ему в мешочек пороху, а Циписек его жене — в миску ягод, так они и рассчитались.
Циписек торопился домой, потому что в тот день Маня готовила на обед разбойничью похлёбку, которую он очень любил. Вдруг смотрит: сидит птица, какой он ещё не видел, синие перья переливаются на ной, словно ледяные.
Окликнул он птицу:
— Ты кто?
А птица с ветки на ветку, всё дальше от Циписека, всё ближе к Праховским скалам. Циписек бежит следом и сразу не заметил даже, как подуло ветром и в скалах засвистело.
Смотрит он: стоит перед ним странная женщина. Не молодая, не старая, голова покрыта холщовым платком, сама в мучной куль одета. Держит она птицу на ладони и резким голосом, словно ветер в осоке свищет, говорит:
— Я Мелюзина, а это моя птичка, зимородок. Она показывает мне, откуда надо задувать то ли справа, то ли слева.
— А откуда вы здесь взялись?
— Где живу — не скажу, — просвистела Мелюзина. — Но тебя туда отведу.
— А я не пойду, — отказался Циписек и замахал мешочком с порохом.
Мелюзина дунула, словно в спину толкнула сильной рукой, и погнало Циписека ветром меж скал, где на камнях ни ямки, ни выступа. Пробовал он удержаться за ветки, да Мелюзина обламывала их у него под руками. Хотел он дорогу примечать, да Мелюзина подула, и глаза у него заслезились. Он кричал, звал, да Мелюзина крик ого в сторону относила. Наконец он сказал:
— Ладно, я пойду, куда ты хочешь.
Мелюзина спрятала зимородка в кошель и пошла впереди Циписека. А Циписек распорол потихонечку шов на кожаном мешочке с порохом, и через дырку порох стал сыпаться на тропку. Пороху хватило до самых скал. Когда упала последняя крупинка, Мелюзина и говорит:
— Сядешь и будешь сидеть тут в моей пещере. Я буду тебя сторожить, а там поглядим.
Циписек подстелил мешочек от пороха и сел на него. Мелюзина уселась рядом с пещерой. Да и то сказать — не столько она сидит, сколько вертится, как на флюгере, а зимородка держит на ладони, чтоб он предупредил, когда ей дуть на Циписека.
А дома Маня с Румцайсом ждали Циписека к обеду. Наконец Маня говорит:
— Неспроста Циписека нет по сю пору из Ичина.
— Пойду погляжу, где он, — сказал Румцайс и проверил, хорошо ли заряжен его пистолет крепким жёлудем.
Прошёл Румцайс по всем ржаголецким тропкам, поглядел на Ичинском тракте — нигде Циписека не видно.
Вдруг что-то хрустнуло у него под каблуком. Наклонился он видит: что-то насыпано. Понюхал и говорит:
— Да это же трижды просеянный порох от Геллера!
Ударил он ногтем о ноготь, высек искру на пороховую дорожку, порох вспыхнул. Огонек побежал по ней сперва проезжей дорогой, потом узкой тропкой через соснячок, и Румцайс поспешил следом за ним.
Огненная дорожка привела его в скалы, где в маленькой пещере на кожаном мешочке сидел Циписек. Перед пещерой восседала Мелюзина.
— Нехорошо ты поступила, увела моего сыночка Циписека, — упрекнул её Румцайс.
— Если одно я сделала нехорошо, другое сделаю лучше, — сказала Мелюзина резким голосом и, не спеша поднявшись, дунула под крылья зимородку.
Птица вспорхнула с ладони и стала носиться между скалами. Мелюзина хотела отвести глаза Румцайсу от Циписека. Глядит Румцайс на зимородка, тот мелькает, из тени в тень перелетает.
Тут Циписек крикнул:
— Берегись, Румцайс!
А Мелюзина платком машет, и у Румцайса в ушах только ветер свистит. Надвинул он сосновую шляпу пониже на глаза и крикнул Мелюзине:
— Зови свою птицу назад, не то я в неё пальну.
— Не пальнёшь! — Мелюзина надула щёки и замахала подолом.
Румцайсу расчесало ветром бороду, будто острой гребёнкой. Направил он пистолет на зимородка, но прицелиться не смог — пистолет у пего в руке ходуном ходил.
— А сейчас я ещё лучше сделаю, — свистнула Мелюзина.
Зимородок подсказывал ей, с какой стороны дуть на Румцайса, а она знай пробирает его студёным ветром до костей. Он уж и рук не чует, еле пистолет держит.
— А что я теперь сделаю! — злобно просвистела Мелюзина и, схватив Циписека, поднялась с ним в воздух. И понесла. Зимородок указывал ей дорогу.
— Ах, чёрт побори! — выругался Румцайс, чтоб хоть немного согреться.
Мелюзина с Циписеком поднялись вслед за зимородком уже чуть ли не под самые облака.
Тут появилась Маня с горшком разбойничьей похлебки. Она протянула Румцайсу горилок со словами:
— Я знала, что тебе всего нужнее сейчас.
Румцайс отхлебнул разбойничьей похлёбки и сразу согрелся, весь холод из него вышел. Он прицелился. Грохнул выстрел, и в скалах прокатилось эхо. Жёлудь пронёсся под самым зимородком.
Зимородок подпрыгнул, перевернулся и показал Мелюзине неверный путь. Она ударилась со всего размаха о скалу и выронила Циписека, а Маня внизу подхватила его в фартук.
Румцайс продул пистолет от дыма, чтобы в нём было чисто, и говорит:
— Дай, Маня, Циписеку похлёбки, он небось тоже сильно озяб.
Как Румцайс с Циписеком без пистолета изрешетили дракона
Когда в окрестностях Ичина стали поспевать каштаны, Румцайс сказал Мане:
— Приберись в погребе, я пойду натрясу каштанов, чтобы было чем подкармливать зимой лесное зверьё.
Румцайс подсаживал на дерево Циписека, тот проверял, достаточно ли каштаны спелые, затем Румцайс тряс дерево. Вместе с Циписеком они собирали каштаны и относили в пещеру, где каштаны раскатывались во все стороны, и Маня, спотыкаясь, сердилась:
— Кабы это не для голодных зверей, повымела бы я все их метлой.
В эту пору возвращался домой возчик Шейтрочек из Либерца. Он отвозил туда плуги да косы и назад ехал порожняком. Добрый конь его Булочка бежал рысцой, и Шейтрочек мыслями был уже дома, и думалось ему о всяких домашних делах:
«Канаву для стока воды во дворе надо бы бревном заложить, а то мелковата она, после дождей весь двор заливает».
Телега ею как раз катила в направлении села Бондарева, и вдруг Шейтрочек прямо ахнул:
— Ах ты, господи, я как накликал — вон бревно валяется!
И в самом деле на обочине в канаве лежало бревно. Толстое и просмолённое, словно обгоревшее стропило.
— Лучшего бревна мне и не надо, — залюбовался им Шейтрочек. Прокопчённое дерево не отсыреет от воды.
Взвалил он бревно на телегу и поехал дальше. Удивительно только ему было — чего это его мерин Булочка, всегда такой смирный, словно перцу нюхнул: фыркает, головой трясёт и еле тянет.
«Видать, из-за мух или пить хочет», — сказал про себя Шейтрочек, а поскольку ему самому тоже пить захотелось, он остановился перед трактиром, который назывался «Под Гамбургом».
Воткнул он кнут за сиденье, под колесо подложил поленце и крикнул трактирщику:
— Налей-ка мне, хозяин, кружку пивка, да полную!
Телега с бревном остались на дороге, а сам он вошёл в трактир.
Пыл полдень, жара. На ичинской площади и на улицах — ни души. Шейтрочек выпил за одно колесо, за второе, за третье, а там и за четвёртое — «чтоб не скрипели», расплатился и вышел.
Вышел он на порог и остановился будто вкопанный: лошадь на месте, телега тоже, а бревна как не бывало. Ни на телеге, ни под телегой ни поблизости не видать.
«С каких пор стали в Ичине красть горелые брёвна?» — подумал Шейтрочек и решил поискать его. Прошёл он под башенными воротами на базарную площадь. Видит: на площади бургомистр Гумпал злится, криком исходит. На крик из ратуши повыскакивали заседатели управы.
— Кто бросил бревно на площади? Чтоб его сейчас, же убрали! — надрывается бургомистр. — Базарная площадь — моя гордость, и я не позволю заваливать её грязными дровами!
Заседатели головой качают и перешёптываются.
— Кто же бросил тут этакое бревнище?
Подошёл и возчик Шейтрочек.
— Это моё, я везу его из самого Бондарева, — говорит. — Но кто ж это приволок его сюда, от трактира на площадь, хотел бы я знать!
— Если оно твоё, позаботься, чтоб его тут больше не было! Очистить площадь! — распорядился бургомистр, собираясь вернуться в ратушу.
Но тут один из заседателей говорит:
— Бревно-то живое, что ли, переместилось, оно же не там лежало!
Кто-то поинтересовался, уж не перегрелся ли заседатель на солнышке или, может, лишку хватил за обедом?
Но тут заседатель воскликнул:
— Бревно ещё передвинулось!
Это заметили и остальные. Мало того. С чёрного бревна осыпались пепел и труха, и вот перед ними во всей красе лежал семиглавый дракон. Хребет у него был опалён; летая, он, видимо, распалился сверх меры, вот и обуглился.
А дракон повернул все семь голов на бургомистра и заседателей и смотрит. Они задрожали и убежали под арку галереи. Бургомистр ещё успел крикнуть на бегу возчику:
— Ну, Шейтрочек, хорош подарочек ты нам преподнёс! Притащил змея в Ичин!
Дракон на Шейтрочека-то ноль внимания, нацелился на ратушу, разъярился, мечет то жар, то холод. И как закричит — словно оркестр из семи ржавых тромбонов:
— Первым делом наведаюсь к Румцайсу, мне с ним надо рассчитаться! А вернусь в город — выдам и вам на орехи!
Крикнул и принюхивается: в какой стороне Ржаголец?
Шейтрочек не стал дожидаться, бегом к трактиру, на телегу, чмокнул Булочке и погнал к Ржагольцу. Меж деревьями пространство узкое, но Шейтрочек ловко проехал, подкатил к пещере и крикнул:
— Румцайс, на тебя дракон идёт!
Румцайс вышел из пещеры и спокойно спросил:
— Откуда, с какой стороны?
— От Ичина! — не своим голосом закричал Шейтрочек.
— Да не кричи ты так, — успокоил его Румцайс. — Аккурат Циписек просыпается, как бы ты его не напугал со сна.
Стал Шейтрочек примеряться, где б ему удобнее встать с кнутом, чтоб встретить дракона, а Румцайс говорит:
— В лесу с кнутом не развернёшься. Поезжай лучше на вырубку, я сам постараюсь управиться.
Ещё не стих стук колёс, громыхавших на корнях, а дракон был уже тут как тут. Спланировал на крыльях, жаром от него так и пышет. Листья на деревьях тут же увяли.
Румцайс стал обмахиваться рукой, чтоб не так жарко было.
Дракон спустился и завопил:
— Я пришёл к тебе в гости, Румцайс!
— Чем же тебя угостить, уж и не знаю, — задумчиво проговорил Румцайс.
— Я сам выберу, чем закусить! — проревел дракон, разинув все семь своих пастей и нацелился на Румцайса.
Видит Румцайс, как в семи его глотках разгораются искры — того и гляди, пламя взметнётся. Отступил он чуточку и говорит:
— Да не лезь ты так близко ко мне. Я нашёл для тебя кое-что и повкуснее!
Подал он знак Мане и Циписеку, и они стали подносить ему каштаны из погреба, что был в углу пещеры. Маня в платке приносила, а Циписек шляпой — на добавку, и Румцайс всё, что они подавали, сыпал дракону в глотки.