Каштаны были свежие, этого года, хорошо вызревшие, крепкие. В горячих глотках дракона они жарились и с треском лопались. Пальба поднялась такая, что дракона за короткий миг каштаны всего изрешетили. Ни кусочка целой кожи не осталось.
Разделавшись с драконом, позвал Румцайс Циписека и сказал:
— Сходи на лесосеку к Шейтрочеку, скажи, пускай спокойно возвращается в Ичин и передаст, что горожанам нечего бояться дракона.
Как Румцайс сказал его светлости князю и её светлости княгине «доброе утро»
Ехал раз через Ржаголецкий лес хозяин трактира — того, что стоит на дороге, обсаженной липой, — и вёз четыре бочки с вином. На распутье одно колесо соскользнуло с колеи, и телега опрокинулась.
Стоит трактирщик в полной растерянности, не зная, что делать. Тут раздвигаются кусты, и выходит на дорогу Румцайс. Вытолкал он телегу назад на дорогу, прикатил бочонки и говорит:
— Можно ехать.
Трактирщик снял один бочонок:
— Это, Румцайс, тебе за добрую службу.
Румцайс покатил бочонок в пещеру и поставил в уголок до подходящего случая.
Через неделю взбрело княгине в голову заглянуть в замковую кухню. Призвала она свою служанку, камеристку:
— Проводи меня на кухню, только чтоб об этом никто не знал.
Встала княгиня на пороге и строго оглядела всех, кто был в кухне, через лорнетку, — это такие складные очки или одно стёклышко на палочке. Повар, как увидел её, от испуга налетел на кухарку, и та выронила тарелку. Тарелка разбилась вдребезги, а кухарка говорит:
— Вот счастья-то нам привалит!
Потому что посуда, говорят, бьётся на счастье.
И тут она увидела на пороге княгиню. А княгиня вздёрнула подбородок и как крикнет:
— Тихо!
Прогнала она кухарку прочь и осой налетела на повара:
— Неужто ты себе лучше помощницы не нашёл, у этой всё из рук валится!
А повар оправдывается:
— Те, что ловчее, нанимаются на службу где получше!
— Уж я тебе какую-никакую раздобуду, — пообещала княгиня и закрыла лорнетку.
Стали они с его светлостью совет держать, а лакей Фрицик им при этом помогал.
На другой день купала Мани Циписека в ручье. Тёрла ему спинку песочком, смывала травяной мочалкой. Это и есть самое настоящее разбойничье купанье.
Вдруг видит Маня: прямо по корням да по корягам несётся через лес карета и подкатывает к ручью. Стала, но ни кто из окошка не выглядывает, дверцы кареты не распахивает.
— Кого везёшь? — крикнула Маня кучеру, что сидел на козлах.
Кучер — молчок, словно уши у него заложило.
— Не всякие гости нам в радость, — пояснила ему Маня. — Потому и спрашиваю, кого к нам привёз.
А кучер снова молчит.
Маня усадила Циписека на отмели, чтоб водой не унесло, и подошла к карете поближе.
Взялась она за ручку и приоткрыла дверцу. А тут лакей Фрицик — цоп её за руку и потянул к себе. Можно сказать, она прямо ласточкой влетела в карету.
— Тебе чего от меня надо? — закричала Маня.
— Мне-то ничего не надо, — выдохнул, как из воздушного шарика, Фрицик. — А вот ичинская княгиня хочет, чтоб ты пошла к ней за кухарку.
Фрицик топнул, кучер замахал-заиграл кнутом, словно змеёй, и карета унеслась. На полном скаку попробуй-ка выпрыгнуть — руки-ноги переломаешь.
Входит Румцайс, вернувшись из лесу, в пещеру, смотрит: у Циписека петли не на те пуговицы застёгнуты. Встревожился Румцайс:
— Что с Маней?
Узнав, в чём дело, закричал Румцайс так, что всё в пещере задрожало:
— Ах, чёрт! За это князь с княгиней ещё поплатятся! Хуже, чем Маню у меня отнять, они ничего и придумать не могли!
Так Румцайс выходил из себя.
Потом вся злость из него вышла, и он сказал Циписеку:
— Я отправлюсь в ичинский замок, а ты сядь в уголку пещеры на бочонок и прислушивайся, что в замке творится, может, понадобится чего.
Договорил он уже на бегу. Он бежал к Ичину семимильными шагами и кричал:
— Дорогу, дорогу Румцайсу, я спешу за своей Маней!
И все убирались с дороги, камни откатывались в сторонку, деревья отводили свои ветки.
Когда Румцайс подбежал к замку, его светлость князь сидел в окне ловил и отпускал ветер.
Румцайс с разбегу упёрся в замковые ворота и крикнул князю:
— Отдавайте Маню! Вот и весь сказ!
Князь оглянулся, от испуга потеряв дар речи. Позади него стояла княгиня. У неё на уши кудерьки навешаны, голос Румцайса до неё не дошёл. Сложила она ладонь трубочкой, приставила к уху и заворковала по-французски:
— Коман? Что такое?
— Я до своей Мани всё равно доберусь, хоть бы пришлось каменную стену прошибить! — кричит с площади Румцайс и примеривается, как бы это получше сделать.
А князь тем временем проглотил пастилку от страха и успокоился:
— Взять Маню служить кухаркой — на то была воля её светлости княгини. А если кому хочется чего другого, то придётся ему сначала разрушить замок либо перебить стражу, что ворота охраняет. — Сказал и княгиню — толк локтем в бок, и оба захихикали.
Они распрекрасно понимали, что Румцайс не тронет замок, опасаясь повредить Мане. И душегубом Румцайс не был.
— Это мы ещё поглядим, — сказал Румцайс и повернулся к ним спиной.
В глубокой задумчивости дошёл он до фонтана на главной площади. Глядь, а там водяной Ольховничек. Он приходил в Ичин за ленточками на бантики, которыми любят украшать себя водяные, и подошёл к фонтану — намочить полы своего сюртучка, чтобы не пересохли.
— Ты для меня как манна небесная! — обрадовался Румцайс и упросил его не торопиться домой и помочь ему.
Румцайс тут же взялся за дело, повернулся к Ржаголецкому лесу и громко крикнул:
— Циписек, жду тебя с бочонком!
Не успел он докричать, а уж Циписек тут как тут, трам-тара-рам там-там-там, катит от ворот бочонок с вином.
— Остальное будет проще простого, — сказал Румцайс и вылил вино в бассейн под фонтаном. — Теперь, Ольховничек, дело за тобой, направь это вино по подземным жилкам, родниковым ручейкам, в тот колодец, из которого пьёт замковая стража.
Водяной Ольховничек окунул в бассейн с вином оба мизинца и трижды сложил их крест-накрест. А Румцайс сел на край бассейна и стал ждать. Не прошло и часа, как до них донеслось оглушительное пение караульных и ужасный шум — это шумело у караульных в голове. Мир стал им тесен, ни в какие ворота они уже не лезли и открыли калитку сбоку.
Так Румцайс легко и просто вошёл в замок. Перво-наперво заглянул он в кухню. Увидел Маню, погладил её по щеке и говорит:
— На площади у фонтана стоит Циписек. Ступай присмотри за ним, чтоб он рукава не замочил.
И пошёл дальше по княжеским покоям. Дошёл до залы, где сидели князь с княгиней, а у них от страха даже бантики затряслись.
Но Румцайс пошёл дальше, в княжью опочивальню. Поднялся он на цыпочки и со всей силой отпечатал на потолке свой большой палец. Как раз над изголовьем княжьих кроватей.
— Вот вам моё здрасьте!
Уж князь с княгиней этот знак и забеливать велели, и штукатурку оббивали — куда там, ничего не могли поделать, с той поры Румцайс словно указывал на них пальцем.
Как Румцайс прострелил морской шов под названием «гоп-ля-ля»
Говорит как-то княгиня своему мужу князю:
— Мон шер, — по-французски это значит «дорогой», — не хочешь ли ты сделать мне что-нибудь приятное, назло этому противному разбойнику Румцайсу?
Его светлость князь опустился перед княгиней на колени, поддёрнув свои атласные панталоны, чтоб не лопнули, и поцеловал ей руку:
— Большей радости для меня не может быть.
Княгиня наклонилась к его светлости и шепнула на ухо:
— Я хочу покататься на лодке по лесному озеру. С музыкой и флагами.
И его светлость, не сходя с места, велел послать за лодкой в самую Голландию. А флажки сшили городские швеи в И чипе. Все об этой затее только и говорили, а в базарный день узнала о ней от торговок и Маня.
Пришла она из города, погладила Румцайса по плечу и говорит:
— Принесла я Циписеку немного ранних черешен, а больше ничего хорошего.
— Тогда я лучше сидя тебя послушаю, — засмеялся Румцайс и сел за пустой стол.
Пока Маня рассказывала. Румцайс постукивал пальцами но столу сперва тихонечко, как горошком сыпал, а потом забарабанил, будто щебёнку сгружали.
— Водяному Ольховничку только этой барской гулянки не хватало! От княжьей музыки рыбы его вертячкой заболеют, вертихвостками сделаются!
— Сходил бы ты к Ольховничку, — сказала Маня.
Пошёл Румцайс к Ольховничку, рассказал, какой сюрприз его ожидает. Ольховничек слушал, молчал и знай лишь кривил свой жабий ротик. От огорчения у него даже полы сюртучка просохли. Наконец он заключил:
— Я поставлен главным над лесным озером, я за порядок отвечаю, сам и обязан обо всём позаботиться.
Вернулся Румцайс домой и на сухой сосенке сделал ногтем двенадцать отметок. Каждый день он соскрёбывал одну отметину, а когда соскрёб и двенадцатую, сказал Мане и Циписеку:
— Пойдём поглядим на водяную феерию его светлости князя.
На берегу озера уже играли музыканты, трубачи трубили в трубы, барабанщики били в барабаны. Горожан из Ичина привалило не то что яблоку — ягодке негде упасть, и все кричали:
— Ура! Виват!
Так княжеский лакей Фрицик распорядился.
У берега стоял на верёвочке бот голландский. На мачте ботика трепыхались трёхцветные княжеские вымпелы.
Его светлость князь был в новых атласных панталонах, прошитых морским швом «гоп-ля-ля». Эго такой стежок крест накрест с морскими узелками.
Княгиня была в кринолине широченной юбке на обручах, но коротенькой, чтоб не замочить подол.
Никто его не заметил, но был там и водяной Ольховничек. Он сидел на отмели, прикинувшись лягушкой, и раздувался от злости.
А рыбы в озере только рты разевали на разноцветные вымпелы, на музыкантов, на всё это княжеское великолепие. Ольховничек же приготовил волшебные палочки и разные травы для водяного колдовства и всё это сложил кучкой по левую руку от себя.
И по долгу своей водонадзорной службы выкрикивал:
— Утоплю, утоплю!..
Да никто его не понимал, потому что в расстройстве он квакал по-лягушечьи.
Румцайс с Маней и Циписеком стояли поодаль под деревьями, и Румцайс приговаривал:
— Ах, что за темнота его светлость, чем только вся эта затея кончится!
— Мы с её светлостью княгиней сядем в ботик! — крикнул князь. — Оркестр пусть играет туш, а мы три раза объедем вокруг озера.
Сели Княгиня впереди, князь позади, спереди видно кринолинчик, сзади панталончики. Подали его светлости весло, он спросил, за какой конец держаться, какой в воде полоскать, гикнул:
— Гоп-ля-ля!
И стали они с княгиней мотаться по озеру меж кувшинок и лилий, цепляясь кормой и бортами за листья и стебли. От трубных звуков но озеру пошло волнение и понесло со дна всякую муть. Рыбы стали задыхаться.
— Если Ольховничек пустит дело на самотёк, князь совсем его прищучит, а рыб возьмёт за жабры, и они все потонут!
Но Ольховничек что-то там уже мудрил с волшебными палочками да колдовскими травами, раскладывал их перед собой, завязывал травки узелками, чертил на палочках какие-то знаки. Наконец прошептал:
— Пера-эра-чуха-рюха-гон!
Этим словом водяные поднимают волну на воде. Ольховничек приказал волне отнести бот голландский вместе с пассажирами в ров с водой, прорытый вокруг княжеского замка. Но волна не могла исполнить его приказа. Подняться-то она поднялась, да так и стала столбом с ботиком наверху, будто скала, а на ней часовня.
На ботике и на берегу все ликовали, а Ольховничек на отмели плакал водяными слезами, и они камешками падали на дно.
Тут Румцайс сказал:
— Пока у его светлости князя на панталонах держится морской шов, никакое колдовство Ольховничка не будет иметь силы.
И послал Циписека:
— Сходи к дубу за зелёным жёлудем.
А Маню попросил:
— Подержи платочек, чтоб водяные брызги не попали на порох.
Зарядил он свой разбойничий пистолет жёлудем и выстрелил.
Ррах!
Панталоны на князе так и лопнули по всему морскому шву. От этакой оказии князь подпрыгнул и заплясал — гоп-ля-ля!
Тут волна тронулась, накатила и помчала бот голландский, поднимая его на гребне вместе с князем и княгиней, через кусты и просеки, через кочки и холмы, прямо в ров с водой, что под замком. Там и бросила.
Следом приплыл и лакей Фрицик, но не сразу лакея ведь никогда вовремя не дождёшься.
— Фи, — сказал его светлость по-французски.
— Фидонк, — повторила за ним княгиня, тоже по-французски.
И тотчас послали лакея Фрицика возвестить городу Ичину с замковой башни о том, что волной отнесло бот голландский в море, как оно и было задумано с самого начала.
Две недели князь с княгиней прятались в комнатах. А на пятнадцатый день велели сказать, что изволили при быть прямым сообщением из Тулона.
В Ичине все только рассмеялись:
— Так мы и поверили!
Как Румцайс уложил великана
Шёл однажды Румцайс опушкой леса Ржагольца и приглядывался, не вылез ли какой из дубков слишком далеко в поле, не мешает ли он пахать. И вдруг прямо возле него — бац! На землю упал камень. Не камень — целая глыба.
Оглянулся Румцайс: откуда его принесло?
Видит: стоит великан Камнехват. Одна нога — в пшенице, другая во ржи. Не великан — великанище. Жаворонки и те выше его плеча не поднимаются.
Румцайс вдохнул побольше воздуху, чтоб голос его донёсся до великана, и крикнул:
— Поаккуратнее камнями бросайся, эдак ты мне, чего доброго шляпу помнёшь!
Великан в ответ загрохотал, будто гром в ущелье:
— Уж и поиграть нельзя!
И продолжает подбрасывать на ладони три огромных валуна.
— Как тебя зовут-то хоть? — спрашивает Румцайс.
Великан удивился. Ему не понравилось, что Румцайс его не знает, он считал: раз такой большой, все его знать должны. Загрохотал, как камнепад:
— Камнехватом меня называют. — И махнул рукой в сторону Зебина так, что воздух дрогнул: — Я из тех мест, где до дна долины расстояние больше, чем вон до той вашей горной вершины.
— Чего тебе тут надо? — спрашивает Румцайс.
Великан Камнехват первым делом зашвырнул камни, которыми играл, далеко-далеко, наверное, в самую Баварию.
— Чего мне тут надо? — переспросил великан и пожал плечами, будто двумя тучами шевельнул. — Прилягу где-нибудь, отдохну. У вас здесь равнина. А у нас горы, скалы, ляжешь — спине жёстко.
Румцайс оглянулся по сторонам. Если этот несуразный великанище здесь разляжется, всё перепортит. Землю потом никаким плугом не вспашешь, от леса одни щенки останутся, он и город Ичин может повредить.
— Не пойти ли тебе домой? — предложил Румцайс.
— Захочу — может, и пойду, — проворчал великан, присматривая, где бы растянуться.
Видит Румцайс, что с таким нахалом добром ничего не добьёшься. Он задрал голову и крикнул:
— Слушай, ты! Возле Ичина можно ложиться только там, где я разрешу.
Великан Камнехват расхохотался так, что в Ичине закачались и зазвонили колокола.
— Ты меня учить вздумал! — завопил он на Румцайса. — Попробуй, попробуй, если тебе так хочется!
— А что? — миролюбиво уточнил Румцайс.
— Это уж твоё дело, — продолжал орать великан. — Меня никто не переучит, потому что я сам всех поучаю, я всем учителям учитель!
Но всё же не лёг, затоптал только маковое поле и проворчал:
— Завтра в полдень жду тебя на опушке Чержовской рощи. Там и потягаемся силой.
Вернулся Румцайс домой, вошёл в пещеру, а Маня говорит:
— У тебя на лбу морщинка от забот.
— Верно, от забот. Завтра в полдень буду меряться силой с великаном, — пояснил Румцайс.
Сел он в пещере на камень и задумался: чем бы пронять великана. Но когда сильный задумывает пересилить сильного, непросто это получается. Сильные — гордые, они ни в чём по хотят искать обходных путей и лазеек.